Кармилла

Так впервые проявились признаки слабого здоровья, о котором говорила ее мать. Кроме того, я в первый раз увидела, как она сердится.

Однако все невзгоды того дня растаяли, как летнее облачко. В последующем я ни разу не замечала за ней ни малейших проявлений злобы, за исключением одного случая. Расскажу о нем подробнее.

Однажды мы сидели у окна в гостиной. Через подвесной мост во внутренний двор зашел странник, которого я хорошо знала. Обычно он посещал шлосс пару раз в год.

Это был старый горбун. Густая черная борода окаймляла худощавое остроносое лицо, из тех, какие часто можно увидеть у людей с этим физическим недостатком. Он улыбался во весь рот, сверкая белыми клыками. На старике красовалась черно-красная кожаная куртка, исчерченная бесчисленным множеством ремней и перевязей, с которых свисала всякая немыслимая всячина. На правом плече у него висел волшебный фонарь, на левом – два ящика. В одном из них, как я хорошо знала, хранилась саламандра, в другом – мандрагора. Отец всегда смеялся над этими чудищами. Старик искусно соорудил их из высушенных останков обезьян, попугаев, белок, рыб и ежей; выглядели они весьма устрашающе. Еще у него была скрипка, ящик с какими-то колдовскими приспособлениями, пара рапир и масок для фехтования, множество непонятных коробок. В руке он держал черный посох, окованный медными кольцами. По пятам за стариком плелся тощий косматый пес. Возле подвесного моста он присел, подозрительно скосил глаза на замок и вдруг тоскливо завыл.

Доморощенный колдун остановился посреди двора, отвесил церемонный поклон, помахивая старомодной шляпой, и велеречиво поприветствовал нас на чудовищном французском. Впрочем, по-немецки он говорил ненамного лучше. Затем он достал из мешка скрипку и принялся пиликать какую-то бодрую мелодию, фальшиво подпевая и приплясывая. Я невольно рассмеялась, не обращая внимания на собачий вой.

Закончив танец, знахарь взял шляпу в левую руку, зажал скрипку под мышкой и, улыбаясь и раскланиваясь, подошел к окну. Одним духом, не переводя дыхания, он выпалил хвалебную речь своему искусству. Яркими красками он расписывал достижения многочисленных наук, поставленные им лично на службу страждущим, и выражал готовность продемонстрировать все подвластные ему чудеса природы.

– Не изволят ли высокородные леди приобрести амулет, охраняющий от упыря? Я слыхивал, он, подобно волку, рыщет по здешним лесам, – предложил он, швыряя шляпу наземь. – От его укусов люди мрут направо и налево. Мои амулеты действуют безотказно; приколите его к подушке, и можете рассмеяться упырю в лицо.

Амулеты состояли из полосок тонкого пергамента, испещренных таинственными цифрами и значками.

Кармилла тотчас же приобрела один амулет; я последовала ее примеру.

Мы улыбались, глядя на пройдоху из окна; меня, по крайней мере, он очень забавлял. Старик поднял голову и взглянул нам в лицо. В проницательных черных глазах мелькнуло любопытство.

Он проворно расстегнул кожаный саквояж, полный каких-то маленьких стальных инструментов.

– Взгляните сюда, миледи, – возгласил он, обращаясь ко мне. – Помимо других искусств, более или менее полезных, я владею искусством зубоврачевания. Чума разрази этого пса! – вдруг взорвался он. – Смолкни, чудовище! Воет так, что ваши милости едва меня слышат. У вашей подруги, благородной леди, очень острые клыки, длинные, как шило, тонкие, как иголки. Ай-яй-яй! Я это сразу заметил, глаз у меня острый и наметанный. Верно, такие зубы причиняют юной леди массу хлопот. Но ничего, я вам помогу. Вот здесь у меня пилочка, долото, щипчики; если леди пожелает, я вмиг поправлю ей зубы, сделаю их круглыми и ровными. Ведь негоже такой красивой леди ходить с зубами, как у рыбы. Ай-яй-яй! Юная леди недовольна? Я ее обидел? Сказал что-то не то?

Юная леди и впрямь рассердилась не на шутку. Она отодвинулась от окна.

– Как смеет этот шарлатан вести такие наглые речи? Где твой отец? Почему он не наведет порядок? Мой отец давно привязал бы наглеца к воротам, выпорол кнутом и выжег клеймо до самых костей!

Кармилла отошла от окна и опустилась в кресло. Едва старик исчез из виду, гнев ее угас столь же мгновенно, как и вспыхнул. Она заговорила обычным тоном и, казалось, забыла старого горбуна и его болтовню.

В тот вечер отец был не в духе. Едва ступив на порог, он рассказал печальную новость: заболела еще одна девушка, и все признаки сходны с двумя смертельными случаями, происшедшими не так давно. Захворала сестра молодого крестьянина, жившего в миле от замка. Она, как и предыдущие жертвы, уверяла, что видела привидение; с ней случился приступ удушья, и она начала медленно, но неотвратимо угасать.

– Все эти случаи, – утверждал отец, – имеют вполне рациональное объяснение. Бедняки заражают друг друга своими суевериями; их воспаленному воображению мерещатся те же ужасы, что сгубили их соседей.

– Но воображаемые ужасы пугают сильнее настоящих, – заметила Кармилла.

– Как так? – спросил отец.

– Я боюсь даже представить, что увидела привидение; мне кажется, это будет страшнее, чем увидеть его на самом деле.

– Все мы в руках Божьих; ничто не случится помимо Его воли. Он отведет беду от тех, кто в Него верует. Воистину Он наш Создатель. Он нас сотворил и печется о детях Своих.

– Не Создатель о нас печется, а Природа! – заявила Кармилла моему благочестивому отцу. – И болезнь, поразившая эту страну, носит совершенно естественный характер. Природа – вот источник и корень всего. Все, что есть в небесах, на земле и под землей, подчиняется законам Природы и ничему иному. Вы со мной не согласны?

Отец немного помолчал.

– Сегодня нас навестит доктор, – сообщил он. – Мне хотелось бы знать, что он об этом думает и что нам посоветует.

– Никогда не видела пользы в докторах, – заявила Кармилла.

– А что, ты когда-то болела? – спросила я.

– Куда тяжелее, чем доводилось болеть тебе, – ответила она.

– И давно это было?

– Очень давно. Я страдала той же болезнью, что и эти несчастные девушки. Однако выздоровела и забыла почти все, помню только боль и слабость. Существуют на свете и другие хворобы, куда более мучительные.

– Ты болела в раннем детстве?

– Да, можно сказать и так. Не будем больше об этом. Ты ведь не хочешь обидеть подругу? – Она томно взглянула мне в глаза и нежно обвила рукой мою талию. Мы вышли из комнаты. Отец просматривал у окна какие-то бумаги.

– Почему твой отец так любит нас пугать? – спросила красавица, передернув плечами.

– Что ты, дорогая Кармилла, этого у него и в мыслях не было.

– Милая, тебе страшно?

– Я боялась бы куда больше, если бы, подобно этим бедным людям, верила в привидения.

– Ты боишься умереть?

– Разумеется; все боятся смерти.

– А умереть, как влюбленные – вместе, чтобы и за гробом быть неразлучными? Девушки, пока они живут на этом свете, – всего лишь гусеницы; когда наступит лето, они превратятся в бабочек. Но между этими стадиями они будут находиться в обличье куколок, личинок, имеющих собственные пристрастия и потребности. Так утверждает месье Бюффон, его толстая книга лежит в соседней комнате.

Ближе к вечеру приехал доктор. Он закрылся с отцом в кабинете и долго беседовал. Доктор был знатоком своего дела; крепкий старик шестидесяти с небольшим лет, он носил пудреный парик и гладко брил щеки. Когда они вышли из кабинета, отец засмеялся и проговорил:

– Диву даюсь, вы ведь такой разумный человек. Что нового слышно о гиппогрифах и драконах?

Доктор улыбнулся и ответил, покачав головой:

– Тем не менее в жизни и смерти скрыто множество тайн, мы слишком мало о них знаем.

Они вышли, и больше я ничего не услышала. Тогда я не понимала, что имеет в виду доктор, но теперь, кажется, догадываюсь.

Глава 5. Поразительное сходство

В тот же вечер из Граца прибыл сын реставратора картин, угрюмый темноволосый парень. В повозке у него лежали два больших ящика с картинами. От нашего шлосса до Граца, столицы здешних мест, почти десять лиг, и всякий раз по прибытии путника из города все обитатели замка собирались в парадной, чтобы послушать новости.

Приезд сына реставратора наделал в нашем уединенном замке много шума. Ящики остались внизу, а гонец был передан на попечение слуг, накормивших его сытным ужином. Затем, вооружившись молотком, долотом и отверткой, он с помощниками спустился в парадную. Мы с живейшим интересом следили за распаковкой ящиков.

На свет одна за другой извлекались старинные картины, обновленные искусной рукой мастера. Почти все они представляли собой портреты и приобретены были стараниями моей матери, знатной дамы из старинного венгерского рода. Кармилла наблюдала за происходящим совершенно равнодушно.

Отец читал по описи названия картин, а сын реставратора вычеркивал соответствующие номера. Не могу судить о художественной ценности этих произведений, но были они, несомненно, очень старыми и довольно занятными. Я видела их, можно сказать, впервые, так как от времени они потемнели настолько, что до реставрации невозможно было разобрать изображения.

– В списке остался еще один портрет, – сказал отец. – В верхнем углу написано имя, насколько я сумел прочесть, «Марсия Карнштайн», и дата: «1698 год». Интересно, что из него получилось?

Я помнила эту картину: небольшого размера, фута полтора в высоту, почти квадратная, без рамы. Изображение скрывалось под толстым слоем пыли и копоти.