Крылья для полета

Он не понял вопроса.

– Разве я страдаю? Добровольно?

– Ты любишь Джейн? – прямолинейности Гарольду Говарду можно было не занимать.

– Ну… да… – боязливо протянул Беллер, немного страшась реакции босса.

– Она отвечает тебе взаимностью?

Вопрос, способный испортить настроение на весь день вперед, потому что сказать правду – значит услышать ее самому. Правда, наедине с которой не хочется оставаться – пока не произнесешь вслух, можно притворяться, что ее не существует. Молчание. Тяжесть тишины заполнила кабинет, что стал слышен гул работающего на улице кондиционера. Солнце уже давным-давно раскаляло улицы, и окна освещаемых сторон закрыли плотными белыми роллетами. Эндрю показалось, что его перепонки сейчас лопнут от напряжения, а глаза ослепнут от яркости окон.

– Нет. Не отвечает.

Признание – другим и самому себе. Но почему становится только тяжелее?

Гарольд, умышленно добравшийся до самой сердцевины проблемы, сделал вид, что вернулся к работе.

– И почему ты до сих пор не разобрался с этим? – с напускной небрежностью спросил он, когда понял, что Эндрю немного остыл.

– С чем?

– Вы ведь уже давно встречаетесь.

«Давно встречаемся? Да, мы уже долгое время иногда пересекаемся», – мысленно пошутил Эндрю. Люди, старше на поколение, обычно иначе воспринимают отношения, нежели молодые. То, что Эндрю ходил следом за Джейн, как приставшая на улице бездомная собака, и иногда проводил с ней вечер в ресторане, мистер Говард, по всей видимости, считал близкой связью.

– За это время уже можно было добиться взаимности, – пояснил он.

– Мистер Говард, по-вашему, я в силах заставить кого-либо полюбить меня? Кто же любит по принуждению?

– Для чего заставлять? Поверь мне, к сердцу каждого можно найти ключ. Значит, ищешь ты не в том месте. Либо ты просто плохо понимаешь Джейн, либо… Либо не способен донести до нее собственную ценность. Выбирай, что похоже на твой случай.

Эндрю помрачнел.

– Не подойду же я вечером к дочери и не скажу: «Джейн, дорогая, ты не могла бы сделать одолжение и без ума влюбиться в Эндрю? Он очень страдает и даже не может нормально работать»? Так ты себе это представляешь? Нет, это твоя ответственность. Ты мужчина или кто? Почему ты не отчаян в своих ухаживаниях? Почему ты не дерзок? Почему не головокружителен? Неужели ты неспособен даже на такую мелочь, как влюбить в себя женщину?

– Мистер Говард…

– Подумай на досуге над моими словами, Эндрю. Я уже говорил: ты хороший малый, и меня полностью устраиваешь как для работы, так и для семьи. Но есть вещи, в которые я принципиально не буду вмешиваться. Мое тихое благословение ты уже получил: тебе осталось всего лишь занять место в сердце Джейн, чтобы не упустить такую возможность. Моя дочь – завидная невеста, это даже невозможно оспорить; но смотри: вдруг кто окажется хитрее или умнее тебя… Теперь доказывай, что достоин, уже не передо мной, а перед лицом Джейн.

Кивнув, Эндрю, ошарашенный потоком странных советов от Гарольда, развернулся было уходить, как очки шефа вновь указали на полку вчерашних тягот и сегодняшних проблем. Забрав их долой с глаз Говарда, он закрылся у себя в кабинете и принялся разбирать. Работа пошла, но мысли неслись намного быстрее нее, все дальше уводя Эндрю в недры собственных переживаний. Доказать свою значимость для Джейн… Добиться ее любви… Но как? Ему казалось, что он делал все, чтобы заслужить ее симпатию. Но, быть может, ему следует не заслуживать, а именно добиваться? Быть «настоящим мужчиной» из голливудских фильмов – заняться исключительно собой, плевать сверху на головы всем женщинам, но тем не менее никогда не испытывать недостатка в их любви и страсти?

Как стать образцом холодного и надменного человека, когда внутри он сгорает от чувств?

Как вести себя иначе с Джейн, если он до ужаса боится, что и без того слабые лучи ее внимания скроются?

Тот, кто любит безответно, всегда окажется уязвлен.

Он несвободен.

Рядом с чужим безразличием ему невозможно оставаться собой.

Желая получить столь значимое расположение, он достает из карманов души услужливость, слабость, ранимость, поглубже пряча в них уверенное спокойствие и самоуважение. Туда же проваливаются собственные интересы, желания. Начиная жить для другого, он отдает алтарю любви дни и годы своей жизни, но молитвы обычно так и остаются не услышанными.

Фатима проснулась очень поздно. Не увидев в постели Фархата и не обнаружив его в квартире, она с тяжестью перевела дух и отправилась в ванную отмывать отекшее от сбитого режима лицо. Следы яркой и стойкой косметики забились в уголки глаз, засохли у линии роста волос, остались кое-где на шее и декольте. Душ не принес никакого облегчения. Тело ее болело от рабочей смены, за которую не удавалось присесть хотя бы на пару минут, а уголки рта и щеки саднило от бесконечной широкой улыбки, которую танцовщица никогда не могла снять, если двигалась по сцене. Гости очень не любят недовольных восточных красавиц – неужели они не рады, что танцуют для таких важных персон, как они? Неужели не хотят развлечь их зажигательными сценами в полуобнаженных нарядах после тяжелого рабочего дня? Неужели не считают за честь принять на себя роль Шахерезады и прошептать тысячу и одну сказку для своего господина, оставшись наедине в его съемной квартире, о которой не знает жена?

Грязь. Бесконечная липкая грязь, проникающая внутрь, под кожу, навсегда оставаясь в памяти.

От такой грязи не поможет никакой душ.

Фатима решила сделать уборку в квартире.

Мусор. Мизерное пространство, заваленное коробками от дешевой еды, пакетами, забитое пылью, нанесенной в открытое окно с иссохшей от жары улицы.

И всего лишь один выходной в неделю, которого никогда не достаточно, чтобы навести порядок в комнате – не считая в собственной жизни.

Фатима выкинула собравшийся за неделю убогий беспорядок нищеты (а также по пути вымыла полы, протерла стекла окон, разложила на полках еще свежую одежду, загрузила в стирку постельное белье, купила овощи и сварила бульон из готового набора), опустилась на кровать и расплакалась.

Она не знала, где все это время находился Фархат. Она уже запуталась, когда по графику следующий его отдых. Возможно, он в клубе? Или просто ушел из дома, чтобы не видеть ее уставшего лица?

Фатима с каждым днем превращалась в ту, что доставала из сердца услужливость и в освободившемся месте прятала поглубже саму себя.

Мысли о любви Фархата, что ускользает от нее с каждым днем все дальше, что растворяется в бесчисленном количестве тяжелых и бессмысленных вечеров в клубе, ни на минуту не покидали Фатиму. Что бы ни делала она, где бы ни находилась, рядом с ним или, как сейчас, в одиночестве, никогда не получалось расстаться с невыносимым ощущением пустоты, обманутости, оставляемых поведением Фархата.

Фатима пролежала на кровати до самой темноты, наблюдая сквозь вымытые стекла, как алое солнце заката ползет вниз, скрываясь за горизонтом остроугольных линий многоэтажек. Так и не дождавшись возвращения Фархата, она, не включая настольную лампу у кровати, чтобы сэкономить электричество, в темноте расчесала длинные волнистые волосы и заплела их в косы, переоделась и расстелила постель. Еще один потерянный день. Еще один день без любви. Где то счастье, что обещал ей Фархат, уговаривая сбежать из дома в чужую страну, к чужим нравам? Почему вместо рая из свободы они оказались в невыносимом одиночестве и нищете приезжих, для которых не оказалось ни единого уголка, готового их приютить?

Не позволяя пролиться очередной порции непрошеных слез, она несколько раз глубоко вздохнула и незаметно погрузилась в сон.

Увидев, что часы показывают поздний вечер, Эндрю встрепенулся. Почти весь день он просидел, не поднимая головы из кипы бесполезных бумаг, и опустившаяся на Хармленд темнота, невыносимо яркая от неоновых вывесок и рекламных баннеров, настигла его в самом разгаре работы. Ему не хотелось предавать доверие мистера Говарда, ведь он уже пообещал разобраться со всем в кратчайшие сроки, поэтому решил подняться из-за стола только тогда, когда закончит. Эндрю даже договорился с собой пропустить тренировку, лишь бы не показаться шефу ни на что не годным.

«Ты мужчина или кто?» – слова вертелись в голове, как пластинка со старой музыкой.

Вдруг мелодия сотового телефона растревожила его покой. Извлеченный из-под сваленных бумаг черно-белый экран горел самым неожиданным, но таким дорогим именем: Джейн.

Обычно Джейн редко звонила первой.

– Да, алло, Джейн? – ответил наспех.

– Эндрю.

– Что-то случилось?

– Эм… нет.

– Просто ты сама никогда не набираешь.

Она недолго помолчала.

– Я… у меня поменялись планы, Эндрю. Я свободна вечером. Точнее… уже почти ночью.