Я покорю Манхэттен

– Нет, нет, что ты. Полностью – никогда. И то через много-много лет, Тоби, – произнес Зэкари по возможности спокойнее, чувствуя, как от этих слов разрывается его сердце.

– Но все равно лучше мне изучить азбуку Брайля, как ты считаешь? – помолчав, продолжил Тоби.

Зэкари не знал, что ответить: и «да» и «нет» казались ему одинаково невозможными.

– Хорошо, значит, Брайль и печатание слепым методом! – Тоби встал и направился к себе в комнату.

Что пережил он там, в одиночестве, одному Богу известно, но вышел Тоби оттуда с молодой решимостью добиться в жизни всего, что возможно, пусть ему и не дано изменить своей судьбы.

Начинать изучать метод Брайля было лучше всего в раннем возрасте – и вскоре Тоби уже регулярно ходил на курсы. Что касается плавания, то для него в саду их дома сразу же соорудили простой бассейн и пригласили инструктора по плаванию – всем этим новым занятиям мальчик отдавал не меньше энергии, чем своим кулинарным урокам. Тоби жил как бы двумя жизнями сразу – зрячей и незрячей, и, как нередко бывает, какое-то время, примерно лет десять, болезнь почти не прогрессировала. К тому моменту, когда он окончил школу гостиничных менеджеров при Корнельском университете, он успел поработать помощником шеф-повара в лучших ресторанах Франции, Италии и Гонконга, куда он восемь раз выезжал на лето, и был вполне готов к тому, чтобы открыть собственное дело.

Годами, подобно рыцарю, который загодя вострит свой меч и смазывает латы, готовясь к предстоящим сражениям, Тоби постоянно накапливал кухонные «доспехи», предназначенные для слабовидящих. И если ему только попадалось что-нибудь в этом роде, как, скажем, кухонный нож «Магна Уондер», он тут же приобретал его, хотя в данный момент нож вовсе не был нужен. Кухня его первого ресторана поражала своей поистине безупречной организацией: ни одна самая аккуратная домохозяйка никогда не добивалась у себя того идеального порядка, который там царил. Его верным помощником были пекарские весы фирмы «Экми скейл компани»: на одной из чаш находилось электронное устройство, позволяющее проверить вес специй от миллиграмма до шестнадцати унций: вторая была способна взвешивать более тяжелые ингредиенты весом до тысячи фунтов, причем на шкале и той и другой через каждые полдюйма вес определялся по Брайлю.

«Латными рукавицами» ему служила пара перчаток чуть ли не полуметровой длины, надежно защищавших от жара его руки; его «мечами» были деревянные и потому ненагревавшиеся ложки, двойные лопаточки и стоявшие каждая в своем гнезде градуированные чашки, которыми он мог пользоваться, даже не нащупывая калибровки на стекле. «Копье» для рыцарских турниров ему заменял снабженный батарейкой специальный индикатор времени «Сей Уэн», проверявший уровень жидкости, а «шлемы» – чаши для взбивания от «Дэнск энд Копко», каждая из которых для устойчивости покоилась на резиновой подставке.

К тридцати годам, когда у него уже было два ресторана, приносивших приличную прибыль, Тоби начал замечать, что белых пятен в поле его зрения становится все больше: попадавшие в них предметы и люди таинственным образом обесцвечивались и уплывали, чтобы затем появиться вновь, когда их уже не ждали. Он, правда, научился справляться со своими проблемами сам, без посторонней помощи. Но теперь Тоби понял, что такая помощь ему необходима.

В течение четырех месяцев Тоби учился в Ньютауне (штат Массачусетс) в Центре св. Павла по реабилитации инвалидов. Всех студентов, вне зависимости от степени слепоты, заставляли на время занятий надевать на глаза повязки и в подобном виде учиться таким простейшим вещам, как умение вести себя за столом и считать деньги, или более сложным – как обращение с тростью. Здесь же Тоби брал уроки фехтования, помогавшие ему ориентироваться, постигая так называемую «видеацию», то есть замещение зрения за счет других органов чувств, чтобы безошибочно определять, скажем, скорость ветра, температуру (по интенсивности солнечных лучей), характер находящихся под ногами предметов и различных звуков. Ко времени завершения курса в Центре св. Павла Тоби вполне, как он считал, был подготовлен ко всем превратностям будущего.

Вернувшись в Нью-Йорк, он продолжал экспериментировать со множеством различных систем, предназначенных для того, чтобы облегчить труд занятых на кухне слепых. Каждый раз, открывая новый ресторан, он оборудовал там кухню по образцу предыдущих. Тоби стремился к тому, чтобы все его шефы (зрячие) научились готовить по его методу с использованием испытанного им самим арсенала средств, так что вскоре, в случае необходимости, они могли работать в полной темноте.

Сам Тоби время от времени занимался готовкой в своем первом, нью-йоркском ресторане, изобретая все новые и новые блюда, но в остальных всем заправляли шеф-повара, а он лишь изредка, без предварительного уведомления, наезжал в Чикаго или Лос-Анджелес. Двадцати минут ему бывало предостаточно, чтобы убедиться, стоит ли не на месте какая-нибудь никому не нужная миска для компота. И горе тому помощнику шефа, который, как выявляла проверка, экономил на грибах для жульенов. Горе тому, кто не смог правильно определить процент спелости белого французского сыра, пережарил курицу так, что в кончиках крылышек не сохранилась влага, или на полщепотки переложил соли в соус. Горе, горе администратору ресторана, если скатерти на столах не оказывались накрахмаленными до необходимой степени хруста, протертый хрусталь на ощупь не напоминал атлас, свечи были на дюйм короче, а цветы в вазах перестояли на час дольше.

Тобиас Грозный – таким прозвищем наградили его после очередного инспекционного рейда, но при этом работники молились на него даже больше, чем вначале.

– Мне доставило бы еще больше удовольствия походить с Анжеликой по магазинам. – И Тоби слегка подтолкнул сестру, чтобы вывести ее из состояния подавленности. – Ну да, ты прошляпила, но это же не конец света! И нечего нюни разводить! Соберись – и начинай думать. Забудь об этом провале. Свою «Индустрию» тебе, понятное дело, не воскресить, как не вернуть, скажем, моды на высокие ботинки с пуговицами. Так что не теряй время на пустую борьбу с Каттером. Он выиграл, ты проиграла, и нужно это честно признать. Что было, то было, теперь надо не подставляться под удар, а снова стать самой собой. Той Мэкси, которую мы знаем.

– Рассуждаешь, как самый настоящий слабак, – в сердцах воскликнула Мэкси.

– Видишь ли, я выдающийся бизнесмен и в качестве такового вынужден смотреть на вещи реалистически. А вообще, попрошу говорить со мной в более уважительном тоне. Ведь я, между прочим, самый завидный жених в Нью-Йорке, но меня трудно окрутить, поскольку, единственному из здешних холостяков, мне до фени, как выглядит моя будущая невеста. А что касается души, то я еще не нашел ту, что вызывала бы во мне желание прожить с ней бок о бок всю оставшуюся жизнь.

– Тщеславный, бестактный, дрянной слабак, вот ты кто. Даже выпить не предложил, когда я в таком состоянии, – мрачно откликнулась Мэкси.

– Да сейчас вроде ужо самое время для субботнего завтрака, детка. Ты не думаешь?

– Твоя беда, что ты все воспринимаешь буквально, хотя твоя мать тебе никогда об этом не скажет, – огрызнулась Мэкси.

– Вот я и говорю, время для завтрака, а перед завтраком – может, что-нибудь покрепче? Согласна?

– Ну раз ты говоришь, то почему бы и нет?

Инди Уэст со злостью изучала свое отражение в трюмо, стоявшем в ее спальне в Беверли Хиллз. Но стоило ей отдать себе мысленный приказ, как ее глаза, того неповторимо голубого цвета, каким отличается весьма редкая персидская бирюза, становятся то темнее, то, наоборот, светлее. На редкость податливые мускулы, повинуясь своей хозяйке, творили с ее лицом чудеса, о чем не уставали писать в «Les Cahiers du Cinema»[20 - «Кинематографические тетради» (франц.).]. Вот на нее смотрит влюбленная, а это уже лицо женщины, впавшей в тихую депрессию; вот в глазах появляется ужас, чтобы смениться затем выражением бурного восторга; распутница и тут же монашка, живущая предвкушением экстаза… «Что ж, – не без грусти отметила Инди, – все, как обычно, в полном порядке, несмотря на жуткое похмелье».

В то время как она, по-прежнему брезгливо, разглядывала себя в зеркале, нисколько не поддаваясь обаянию черт лица, казавшегося совершенством всем, кроме нее самой, Инди пришла к выводу, что в титуле самой очаровательной киноактрисы мира заключалось нечто идиотическое. Что это в самом деле за работа такая для взрослого человека? Неужели никто не понимает, что ее занятие – чистейшей воды надувательство? Это напомнило ей фильм с Гретой Гарбо: божественное лицо с почти неизменным выражением, в котором движимая условным рефлексом публика тем не менее видит бездну эмоций. Интересно, чувствовала ли Гарбо по отношению к себе то же, что чувствует она, Инди? Скорей всего, да – поэтому и ушла, пока об этом не догадались другие.

– Тоже мне Мерил Стрип выискалась, дурочка набитая! – вслух обратилась она к своему блистательному отражению. – Но все равно играть, как они это называют, ты все-таки можешь.

Она перехватила лентой дрожавшую волну светло-янтарных волос и с отвращением взглянула на стоявшую рядом рюмку «Кровавой Мэри»[21 - Коктейль из водки и томатного сока.]. Вообще-то Инди Уэст почти никогда не пила, но вчерашний вечер был страшным исключением, и теперь оставалось лишь одно-единственное лекарство, чтобы заставить свою печень попробовать вернуться в нормальное рабочее состояние. Инди взяла с туалетного столика рюмку и выпила – богиня, на мгновение смирившаяся с ролью простой смертной. Передернувшись от омерзения, она проковыляла обратно к постели.

Вся ее энергия ушла на то, чтобы открыть банку томатного сока и найти «табаско». По воскресеньям, когда Инди оставалась одна в целом доме, это было не так-то просто: ведь рядом не было ни прислуги, ни секретарши, ни поварихи – никого. Все телефоны в воскресенье молчали, так как великие Мира Кино еще спали или же предавались смутным мыслям по поводу «бранча»[22 - Поздняя первая трапеза, заменяющая завтрак и ленч.], наблюдая по телевизору, как люди, обреченные жить в других местах, играют в этот час в футбол. Правда, подумалось ей, не будь сегодня воскресенья, надо было бы с утра тащиться на занятия в спортзал, где ее ждет учитель и грозный судья ее жизни Майк Эбрамс. Если бы этот человек только подозревал, что у нее голова раскалывается с похмелья (а от него, видит Бог, ничего не утаишь!), он бы нашел, как ей отплатить – вплоть до отмены назначенных встреч.

Несмотря на упорные слухи насчет золотого (где оно у него, интересно?) сердца, Майк Эбрамс обращался со своими ученицами с безжалостной суровостью, отработанной за годы службы в морской пехоте, где ему приходилось учить одних мужчин убивать других голыми руками. Сейчас его задача заключалась в том, чтобы поддерживать безупречно отобранные и беспрекословно послушные диктату Голливуда тела в идеальной форме – в очереди к маэстро стояли буквально сотни желающих попасть в его руки. Майк запретил ей есть бифштексы, сахар, соль и жиры, а также употреблять алкоголь – в любом, даже минимальном, количестве. Вчера вечером, восстав, Инди нарушила священное табу и приложилась ко всему перечисленному.

– Не будь я столь прекрасна, я съедала бы по гамбургеру в день, – жалобно произнесла она вслух, обращаясь к потолку. – Не будь я звездой, мне не надо было бы держать себя в узде! Не будь я богатой, я не смогла бы ходить к этому чудовищному диктатору шесть раз в неделю. Не будь я знаменита, всем было бы на меня плевать. В моем случае все эти проблемы кажутся остальным людям восхитительными, но мне-то что за дело? Почему я должна ими восхищаться? Подумаешь, сокровище! Признаю, мысль банальная, но в моем состоянии на большее я сегодня не тяну…

Голос Инди, хотя она и обращалась всего лишь к потолку, журчал, как льющееся из бутыли вино, с бесконечными оттенками и переходами: от темного крепкого бургундского до светло-ледяного искрящегося шампанского, от теплого выдержанного бордо до сладчайшего, неземной сладости сотерна. После шестилетнего пребывания на голливудском небосклоне Инди уже не казалось странным разговаривать вслух с самой собой. Один из наименее известных симптотов «звездной болезни» – весьма узкий круг людей, с которыми можно говорить по душам. Поэтому потребность поверять самой себе свои тайны была столь неодолимой: стоило ей расслабиться и позволить роскошь общения с кем-нибудь вне узкого круга избранных, как на следующий же день все секреты можно было увидеть на страницах светской хроники.

– Был бы мой потолок поинтересней, – продолжала она тем же жалобным тоном.

Состояние похмелья сильно ограничивало возможность выбора. Включить, например, музыку было выше ее сил. Читать она тоже не могла себя заставить, а самое ужасное заключалось в том, что ей даже не хотелось позвонить кому-нибудь по телефону! При мысли об этом печальном обстоятельстве она почувствовала, что на глазах вот-вот выступят слезы. Инди с трудом выползла из постели, натянула халат и побрела к бассейну. Все что угодно – только не валяться в кровати, жалея самое себя!

Она медленно шла по дорожке своего сада. Ее садовник постарался придать ему тропический облик: истратив двести тысяч долларов, он сумел создать пейзаж, напоминавший ландшафты Руссо[23 - Анри Руссо (1844 – 1916) – французский живописец-самоучка, известный своими фантастическими пейзажами.], – сейчас вид всех этих монументальных экзотических растений показался Инди не только гротескным, но и угрожающим в своей нереальности. «А что, если, – с некоторым беспокойством думала она, – за ними прячутся тигры, в кустах спят бродяги или ползают змеи?» Неожиданно, издав несколько зловещих глухих звуков, заработала подземная сеть орошения, хотя считалось, что она включается только по ночам. Стряхивая с лица брызги доброго десятка водяных струек, обрушившихся на нее, Инди проглядела новую опасность: трех гигантских размеров немецких овчарок, выпрыгнувших из зарослей папоротника и чуть было не сбивших ее с ног.

– Лежать! Лежать! Кому я говорю, твари вы эдакие! – закричала она, стараясь, чтобы голос звучал как можно более властно, и псы, похоже, начали даже подлизываться к ней.

– Бонни-Лу! Сэлли-Энн! Дебби-Джейн! Лежать!

Все они были кобелями, но их женские имена помогали ей преодолевать страх перед этими чудовищами, которых она держала только по совету полицейских Беверли Хиллз, убедивших ее менеджера и агента, что их подопечной без них не обойтись. Выходило, что ни забор, ни снабженные специальным электрическим запором ворота, ни телекамера в конце подъезда к особняку, не говоря уже о всех электронных «глазках» и «лучах», которыми был буквально нашпигован весь дом, не идут в плане охраны ни в какое сравнение даже с одной немецкой овчаркой.

Все еще не уняв дрожи, мокрая и несчастная, Инди продолжала свое медленное шествие к бассейну – с растрепанными волосами, прилипшим к телу халатом и в сопровождении трех отфыркивающихся волкодавов, то и дело наступавших на ноги лизавших ей руки в знак (как ей хотелось бы думать) нежной привязанности.

«Боже! А их вообще-то кормили сегодня?» – пронеслось у нее в голове.

Чем больше она задавала себе вопросов, тем меньше уверенности у нее оставалось, что сегодняшнее воскресенье завершится благополучно. Наконец Инди выбралась из тропического леса и не смогла удержаться от крика ярости, не веря своим глазам: за ночь вода в бассейне приобрела отвратительный болотно-зеленый оттенок. Убийцы-собаки, убийцы-оросители и теперь убийцы-водоросли! Нет, это уж чересчур! Инди со всех ног бросилась к дому и, вбежав в спальню, завернулась в простыни, призывая проклятия на голову смотрителя бассейна, не проверившего утром свое хозяйство.

– Нет, жить в Беверли Хиллз нормальным людям просто нельзя, – простонала Инди сквозь сразу же намокшие простыни. – Это место – пустыня, и, чтобы она могла цвести, злодеи, они же отцы-основатели Лос-Анджелеса, стали красть воду у честных и работящих фермеров. Они ответят перед Господом за эту мерзость. Покайтесь, грешные!

Высунув голову из простыней, она на мгновение задумалась.

– Может, еще раз прибегнуть к «Кровавой Мэри»? Нет! Исключается! Один раз – это лекарство, но дважды?.. Лучше, как учила мать, пересчитать то, за что можно поблагодарить Господа. Во-первых, как и всегда, мое здоровье. Единственное, что имеет значение. А похмелья? Какое они имеют значение, ведь это так быстро проходит. Во-вторых, простыни – тончайшего чистейшего льна, все от «Пратаси», вышиты по краям фестончиками, по шестьсот долларов пара. У меня целый шкаф забит ими – это моя самая большая радость. Интересно, возможно ли быть «простынеманом», как, например, наркоманом? Это же вполне невинное удовольствие – ни есть, ни пить их нельзя! А может, простыни подменяют что-то другое?..

За последний год Инди сумела избавиться от своей рабской зависимости от доктора Флоренс Флоршайм, голливудского психоаналитика, пользовавшей нескольких из тамошних кинозвезд. Кажется, ей удалось подменить объект привязанности: место доктора занял бельевой шкаф. Можно ли, однако, считать это прогрессом, вот в чем вопрос. Придется ей выяснить у самой Флоршайм, но Инди сильно сомневалась в этом.

За что еще можно благодарить Творца? За красоту, богатство, известность, талант. Даже Джон Саймон[24 - Известный кинокритик в США.] признает его – и всякий раз, когда ее грызли сомнения, она заставляла себя вспоминать об этом признании, и они исчезали. Похоже, что все уже перечислено, но утешение так и не приходило. Шесть благодатен. А как насчет седьмой – любовников? Сейчас таковых у нее не водилось, а предыдущий любовник, без всяких оговорок, был такой чудовищно безвкусной ошибкой, что при одном воспоминании об этом Инди покраснела. Впрочем, отсутствие любовников тоже своего рода благодать, только скрытая. Значит, ее можно считать за половинку – тогда, выходит, их набирается уже шесть с половиной. Что ж, совсем неплохо для человека, умирающего с похмелья.

Так, продолжала она свой подсчет, а молодость? Ей ведь всего двадцать семь. Все верно, если забыть, что до традцати остается только три года. Но три года – это же века и века. Больше чем тысяча дней! Тысяча дней? Совсем ничего, как подумаешь. Надо заставить себя не думать! Господи Иисусе, до чего тяжело быть самой красивой киноактрисой в мире! Быть в состоянии постоянного суперстресса – даже доктор Флоршайм не может с этим не согласиться.

Инди пришла на ум реплика Нижинского в ответ на вопрос одного из поклонников великого танцовщика, не трудно ли его кумиру парить в воздухе (а именно так со стороны и казалось).

– Нет, – ответил он, – совсем не трудно. Надо только туда взобраться и постараться немного продержаться.

Вот самое лучшее определение карьеры киноактрисы, подумала она, одновременно вспомнив, что бедный Нижинский перед смертью потерял рассудок. Так что же еще она умела, кроме этого парения? Она стремилась к такой карьере, работала как вол, и сейчас ей оставалось только одно: держаться в воздухе, бросая вызов закону земного притяжения. Инди Уэст снова обуяла жалость к самой себе.

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда она собиралась встать с постели и поменять наволочки.

– Мисс Уэст? Это Джейн Смит из «Шестидесяти секунд». Мы хотим заняться уяснением «синдрома Инди Уэст», и я рассчитываю быть у вас на следующей неделе со съемочной группой, чтобы снимать вас в течение ближайшего месяца. Меня особенно интересует, какое влияние оказывает на вашу жизнь «звездная болезнь», а начну я, конечно, с прыщика у вас на заднице!

– Мэкси! Ангел ты мой! Спасение ты мое! Как же ты могла взять и бросить меня одну – и так надолго?..