Я покорю Манхэттен

– Ты помогаешь мне?!

– Ну и что? Они знают, что я все могу, если только захочу. К тому же примерный поступок. А когда они позвонят тебе, чтоб со мной поговорить, ты уж чего-нибудь придумай насчет моего отсутствия.

Мэкси знала, что Инди по части выдумок куда изобретательнее, чем она сама, и, главное, ее словам верят.

– Получается, что я три недели должна сидеть дома у телефона, – проворчала Инди. – А когда занятия начнутся по правде? И у тебя будут домашние задания? Тебе ведь так легко не удастся ускользать из дома?

– Дай мне побыть с ним еще три недели. За это время я что-нибудь соображу.

– Правда от тебя никуда не уйдет.

– Пожалуйста, Инди, прошу… – в ужасе замахала руками Мэкси. – Как же ты не понимаешь… Это самое важное событие в моей жизни. И в прошлой, и в будущей… И надо, чтоб все получилось. А правда… умоляю: даже и не думай об этом слове! Уже слишком поздно, чтобы… сама знаешь чтобы что.

– Но учти, самое высшее, что может быть в отношениях с мужчиной, это: «Пусть между нами двумя всегда стоит правда», – с чувством продекламировала Инди.

– Перестань терзать меня, слышишь?

– Это не я сказала. Это Эмерсон[33 - Ралф Уолдо Эмерсон (1803 – 1882) – американский писатель и философ.]. Ралф Уолдо. Я его как раз читаю. Что поделаешь, если у меня такая каверзная память?

– А ты не можешь вспоминать это, когда ты одна?

– И еще он говорил: «Умерь свой пыл: пройдет сто лет – и будет все равно».

– Ты меня просто заводишь, Инди. Черт меня дернул выбрать себе в подруги такую язву!

– «Скользя по тонкому льду, все спасение – в скорости».

– Опять твой Эмерсон?

– Что, надоел?

– Нет, но от него на душе кошки скребут. – Агатово-зеленые глаза Мэкси от волнения широко распахнулись: казалось, теперь их бездонная глубина поглощает весь свет, еще оставшийся в комнате.

– Послушай, Мэкси, а это что, правда так здорово влюбиться и все такое? – с неожиданной робостью в голосе спросила Инди.

– Это, – торжественно изрекла Мэкси, – самое лучшее, что бывает на свете.

– Черт! Все время боялась, что ты именно так и ответишь! – не удержавшись, воскликнула Инди.

Только в начале октября правда наконец-то настигла Мэкси. Она потратила так много изворотливости, чтобы в очередной раз умудриться проскользнуть между двумя очередными выдумками, которые Инди и она не уставали изобретать, вовлекая в свой круг все новых и новых людей, что попросту забыла о том, что должно заботить любую нормальную женщину, предающуюся любви без всяких ограничений.

– Ты беременна уже по крайней мере месяц, а может, и два, – осторожно заметила Инди, после того как они вдвоем подсчитали количество недель, истекших после последних месячных. Расширенными от благоговейного ужаса глазами они молча глядели друг на друга. Пауза затягивалась: впервые за годы своей дружбы ни одна из них не решалась нарушить молчание. Неожиданно нижняя губа Мэкси, всегда подрагивавшая в преддверии очередного розыгрыша, начала расплываться, пока все ее нежное, ироничное лицо не озарилось широченной счастливой улыбкой.

– Здорово! – выдохнула она. – Это же чертовски, невероятно, баснословно здорово! Здо-ро-во!!!

Мэкси подпрыгнула, бросилась к Инди и, хотя та была на целый дюйм выше, приподняла ее и закружила по комнате.

– Здорово? – Инди, возмутившись, пробовала вырваться из объятий подруги. – Да отпусти ты меня в самом деле, идиотка чертова. Нашла чему радоваться.

– Пойми, у нас будет ребенок! Малыш, вылитый Рокко! Розовенький, пухленький – и с черными кудряшками! Скорей бы уж. Надо срочно учиться вязать. И пройти курсы «Что надо знать молодой матери». Хоть бы он завтра родился… Ну что, говорила же я, что все обязательно устроится? Сама видишь, так оно и есть. Да еще и удовольствий сколько! Прямо не верится, что мне могло привалить такое счастье!

– Сжалься над несчастной, Господи! – взмолилась Инди, падая без сил в кресло и уже ничего не понимая.

– И это все, что ты можешь мне сказать? Что с тобой стряслось? – изумилась Мэкси. – Я всегда думала, что удовольствия – это по твоей части.

– Может, у меня несколько другой взгляд на удовольствия, – слабо возразила Инди. – И потом, мисс Скарлетт, я ж ни черта не смыслю в родах.

– Нет, это моя вина, – говорила Нина. – Ведь это я придумала устроить ее летом на работу.

– Нет, моя, – возразил Зэкари. – Это же я согласился.

– Вы оба не правы. Вина моя. Именно я определил ее в художественный отдел, – продолжал настаивать на своем Пэвка. – А Линда Лэфферти считает, что в случившемся виновата она одна.

– Ну, если уж на то пошло, Пэвка, – подхватила Нина, – то виновата прежде всего твоя секретарша, которая так тебя боготворит. Это она посоветовала выбрать «Житейскую мудрость».

– Постойте, мы все тут ни при чем. Виновата одна Мэкси, а Рокко, видит Бог, винить не за что… У этого бедолаги не было никакого шанса, после того как Мэкси вбила это себе в голову, – произнес Зэкари.

– А что думает Лили? – поинтересовался Пэвка.

– Она чересчур занята приготовлениями к свадьбе, чтобы еще о чем-то думать. Во всяком случае, по ее мнению, возраст восемнадцать лет – самая лучшая пора для вступления в брак, если ты не собираешься делать карьеру. Сама Лили именно так и поступила, как раз в этом же возрасте. Но она настаивает на свадьбе в традиционно английском духе, со всякими там финтифлюшками, подружками невесты, цветочницами, разбрасывающими лепестки роз, пажами в бархатных панталонах. Словом, чтоб весь дом перевернуть с ног на голову. Единственная загвоздка – время… Пожениться им надо как можно скорее. Они б уже и поженились, если бы не все эти грандиозные планы Лили. Но Мэкси на это наплевать: как будет, так и будет… Она в угаре от удовольствий, а когда там родится ребенок, пусть даже до свадьбы, ее не интересует. Меня в последнее время преследует навязчивая мысль: Мэкси идет по главному проходу церкви, а в руках у нее вместо букета младенец!

– А с Рокко что? – не сдержал любопытства Пэвка.

– Что с Рокко? Линда Лэфферти говорит, что вы оба считаете его прекрасным работником, – с легким вызовом ответил Зэкари.

– Я не о работе. Я насчет его семьи…

– Они убеждены: все, что он делает, прекрасно, – отозвался Зэкари. – Мы недавно собрались вместе за обедом, и все прошло без сучка и задоринки, так что по части будущих родственников полный порядок. Джо Сиприани служил в Корее летчиком, и мы обменялись военными воспоминаниями. Лили и Анна, это мать Рокко, беседовали о фарфоре и серебре, о свадебных нарядах. Мэкси сидела так, как будто уже совершила чудо и получила Нобелевскую премию за свою беременность. А Рокко просто сидел и молчал, но вид у него был такой, как будто его переехали поездом или стукнули дубинкой по голове, или и то и другое вместе.

– Тогда какого, спрашивается, рожна мы тут втроем ломаем себе голову, когда все вокруг считают, что дело уладилось наилучшим образом?

– А такого, – насупился Зэкари, – что мы все слишком хорошо знаем Мэкси.

Анжелика Эмбервилл Сиприани появилась на свет в апреле 1973 года, через шесть с лишним месяцев после свадьбы Мэкси – срок, вполне приличный по моральным меркам любого общества с того самого дня, когда люди научились считать на пальцах. Как только они поженились, Рокко наконец вышел из состояния опьянения. Что касается Мэкси, то она с большим удовольствием пожертвовала последним классом школы, чтобы посвятить себя переоборудованию жилища Рокко в место, где можно будет поселиться с новорожденным.

Лили и Зэкари безуспешно пытались уговорить молодых перебраться после родов на новую квартиру, где для матери и ребенка будут наилучшие условия: и удобное просторное помещение, и кухня, и повар, и все остальное. Предполагалось, что родители Мэкси не только купят квартиру, но и обставят ее, оплачивая также всю прислугу, однако Рокко наотрез отказался принимать от них любые свадебные подарки, кроме традиционного серебряного сервиза. Он зарабатывал тридцать пять тысяч долларов в год, и привычка к финансовой самостоятельности давно сделалась его второй натурой. Родители перестали помогать ему с того момента, как он впервые добился стипендии для учебы в художественной школе, и особого беспокойства насчет возможности прокормить жену и ребенка он не испытывал. Мэкси исполнилось восемнадцать – возраст, когда многие молодые женщины в том мире, где он вырос, вполне успешно сочетают материнские и хозяйственные обязанности.

А Мэкси окунулась в новую для себя жизнь с кипучей энергией. Она посещала занятия на трех кулинарных курсах сразу, чтобы готовить для Рокко блюда французской, итальянской и китайской кухни; ходила на занятия по методике родов в двух разных школах, не зная, на какой из способов она в конце концов решится; делала закупки у «Сакса», «Блумингдейла» и даже у «Мэйси», чтобы приданое новорожденного было на самом высшем уровне. Как бережливая хозяйка, она сложила в кладовке многочисленные свадебные подарки, сделав исключение лишь для наборов кухонной посуды, керамики, столовых приборов из нержавеющей стали и недорогих стеклянных бокалов.

К счастью, мансарда Рокко была достаточно просторной, так что с помощью двух соседских плотников ее удалось перегородить на три части: уголок для ребенка, кухню с кладовкой и общую комнату, где им предстояло жить, есть, спать и где у Рокко будет свой рабочий стол. Рокко, в свою очередь, предложил разделить эту общую комнату на две, чтобы выделить ему отдельное помещение для работы, но Мэкси резонно возразила, что надеется по-прежнему помогать ему и, следовательно, в этом нет никакого смысла. Она полагала, что идиллия прошедшего лета будет длиться вечно, а что до ребенка, то он, пребывая в своем маленьком уголке, не только не будет им мешать, но, наоборот, дарить одну лишь радость.

Мэкси сидела на скамейке в чахлом скверике рядом с домом, покачивая английскую коляску, выделявшуюся своими внушительными габаритами, сверкающей голубизной, высокими изящными колесами и бахромой на полотняном верхе, защищавшей глаза Анжелики от яркого солнца. Стоял август с его типичной для Манхэттена жарой и влажностью: город лежал окутанным в чудовищное, как бы лишенное воздуха, зловещее желто-серое марево, в котором, окажись они здесь, наверняка задохнулись бы индейцы с Амазонки. На Мэкси были шорты, майка и сандалии на босу ногу. Хотя она и заколола волосы на макушке, чтобы не потела шея, влажные пряди то и дело выбивались из прически. Она безуспешно обмахивалась номером «Роллинг Стоун», изо всех сил борясь с желанием пустить слюну, завыть, как собака, и признать себя побежденной.

Ничего, подстегнула она себя, надо сконцентрироваться на положительном. Рокко – он прекрасен, кроме тех часов, когда занят своим сдвоенным рождественским номером. Анжелика – она прекрасна, когда не пищит и дает нам спать. Замужество – это прекрасно, особенно если Анжелика молчит, а Рокко работает. Готовка – тоже прекрасно, когда… впрочем, нет, прекрасного в готовке маловато. И потом после еды приходится мыть посуду. Получается, что из сорока восьми часов на удовольствия выпадает не больше одного! И то теоретически, потому что практически из-за этой невыносимой влажной жары пропадает и он. Выходит, в Нью-Йорке в августе вообще нет удовольствий! Да еще когда не работает кондиционер…

Обе установки кондиционирования воздуха у ннх в мансарде вышли из строя от старости еще три недели назад, как только наступила небывалая жара, а достать новые в разгар нынешнего лета не представлялось возможным. Каждый день Мэкси ждала, что установки наконец-то прибудут, но ожидания в очередной раз оказывались напрасными.

Каждое утро Зэкари по телефону умолял ее забрать ребенка и переехать в Саутгемптон, каждый вечер Рокко уверял ее, что оставаться в городе – это сумасшествие, он, мол, прекрасно обойдется несколько недель и без нее, а на уик-энды будет к ним выбираться, но Мэкси, привыкшая настаивать на своем, на сей раз была особенно непреклонна.