Пять шагов навстречу

– Разве что твои кулинарные навыки, – подмигиваю и получаю её непринуждённую улыбку, от чего теплеет на сердце.

В машине воцаряется гробовая тишина. Это мне не нравится сразу, и я, как маленький мальчик, поджимаю задницу, потому что отец оторвёт мне башку, если мило побеседовал с Дортоном на счёт второго случая на неделе. Для меня ничего не случилось, но для ректора это уже подобно началу конца света. Не знаю, как бы сам отреагировал в его возрасте на то, что при свете дня на первом повороте кто-то занимает сексом.

Знаю, отец меня понимает, как никто другой, потому что я вижу в нём самого себя. Это видит каждый. И это говорит каждый. Мы полностью идентичны внешне и внутренне. Никто из нас не торопится делиться внутренними переживаниями и желаниями со всем светом. С детства он всегда учил меня тому, что мужчина – это сила, платина для всего. Только благодаря ей всё держится. Позволь себе слабость и тебя сожрут, не оставляя и косточки. Конечно, глупо отрицать и не брать в расчёт то, что каждый из нас имеет слабости, уязвимые места. Его заключается в маме. И я не ушёл далеко, потому что имел ту же самую: Эмили. Она сделала меня слабее и сильнее одновременно. Я благодарю опыт, полученный от неё, который гласит: «Никому не доверяй, даже себе». Я не доверяю. Получив её, – я ослабил себя, позволил другому уничтожить себя. Этого больше не повторится. Любовь синоним боли. Кажется, эти слова не существуют друг без друга, как день и ночь, как жизнь и смерть, как монета, две стороны которой не разделить. Возможно, ты пустишь кого-то в свою жизнь заново, но уже не так, как было первый раз. То доверие бесследно исчезло, и вряд ли второй человек способен залечить те пробитые насквозь ранения. Ты всегда будешь оглядываться назад и помнить былой опыт.

Тропинки центрального парка расстелились перед глазами разные стороны, осталось только выбрать путь. Предоставляю это отцу, который сворачивает туда, куда не идут другие.

– Если ты выбрал безлюдное место, то я подозреваю, что не просто так.

– Тут везде людно, – улыбается он, – просто там меньше всего.

– Покажи сумку на наличие сапёрной лопатки.

– Ты за что-то переживаешь?

– Да. Не лечь под одним из деревьев раз и навсегда.

– Если бы хотел, с нами сейчас могла идти твоя мама. Морально она сильнее меня.

– Какой ты плюшевый медвежонок, – усмехаюсь я. – Так благородно предоставить ей все грязные делишки.

Отец улыбается и бросает сумку на пустой поляне. Но что ещё более странное – он не торопится обнародовать её наполнение. Следом бросаю свою и поднимаю брови, расставив руки по бокам.

– И?

– Это был повод уйти, – заявляет он.

– Что за нахрен?

Сунув руки в карман джинс, он что-то достаёт, а я понимаю, что потерял бдительность. Он в чертовых джинсовых шортах. Отец никогда не ходит в них на тренировку. Я знаю его всю жизнь и никогда не видел данный выбор для тренировки. Конечно, можно легко сопоставить логическую цепочку: можно переодеться на месте, но в данном случае не он. Он выбирал спортивное, несмотря на то, что переодевался в раздевалке. Теперь ставлю один к одному.

Отец протягивает руку, и я замечаю небольшой пакетик в его кулаке. Забираю его и внутри откуда не возьмись, образуется снежная лавина, готовая поглотить и убить меня. Та самая фотография, которую разорвал в комнате, но совершенно не подумал убрать, снова в моих руках в виде мелких обрывков.

Поднимаю глаза и не могу начать дышать. Кажется, несколько секунд молчания растягиваются в часы.

– Объяснишь? – спрашивает он.

– Что? – голос настолько сиплый, что в глазах отца сразу образуется полное понимание.

– Вы не просто разошлись, – говорит он утвердительным тоном.

– Не просто, – согласно киваю я. Впервые в жизни, жжёт глаза и внутри всё сжимается, я отчетливо чувствую, как сердце перестаёт биться.

В глазах отца скользит замешательство. Положив ладонь на моё плечо, он тянет меня вниз.

– Садись.

Занимаю место на траве, и по собственной тупости начинаю пяткой разрывать землю, смотря в одну точку.

– Я был не один, – говорю я.

Чувствую его пристальный взгляд, но он ничего не говорит, предоставляя всё мне.

– Год.

– Два фронта?

– Да.

– Ты знаешь его, так?

– Да, – очередной раз, киваю я.

– И кто он?

Перевожу взгляд на него, но язык прилип к нёбу. Я не могу рассказывать тёмные тайны Мэди. Я не могу сказать о том, что был предан лучшим другом и собственной девушкой. Не могу сказать, что Мэди была предана этими же людьми. Не могу сказать, что он делал с ней и что они делали вместе. Они были нашими друзьями. Лучшими друзьями. Эмили – Мэди. Сид – мой. Самое страшное – быть преданным, по крайней мере, для меня. После этого остаётся лишь пустота. Её ничем не забить.

– Друг, – это всё, что я могу сказать, потому что язык не поворачивается назвать имя.

Отец понимающе смотрит на меня. И я заочно знаю, что он не будет требовать каждой детали, для него достаточно этого.

– Что может быть дерьмовее? – спрашиваю я. – Тебе когда-нибудь изменяли?

– Для этого нужно быть в отношениях.

– Серьёзно? До мамы никого?

– Да.

– Охренеть, – усмехаюсь я.

– Ей повезло. Она испытала все тонкости моего характера.

– Какие?

– Ревность, собственничество, гнев, обиду, драки.

– Джек пот, – смеюсь я, но в смехе нет и намёка на веселье. На самом деле, это не самое лучшее испытание на себе.

– Да, я столько дров нарубил, но всё исправил.

Вырываю клочок тонкой травы и кручу её в руках.

– Она стала сукой. Это я сделал её такой.

– Нет.

– Да.