Пышечка

– Исполнительная, законодательная и судебная.

Ладно, теперь я готова чуть-чуть ей подыграть.

– Да и вообще сам по себе секс не делает тебя женщиной. Что за дурацкое клише! Хочешь заняться сексом – вперед. Но зачем придавать ему дополнительные оттенки и смыслы? Ты сама себе готовишь почву для разочарования.

Она хмурится, понурив плечи.

– Сколько в Конгрессе сенаторов и представителей?

– Четыреста тридцать пять и сто.

– Нет, но почти. Ты перепутала цифры местами.

– Точно. – Я повторяю их себе под нос. – И время года совершенно не имеет значения, лишь бы ты чувствовала, что пора. Верно же? Зима, например, – это тоже прикольно, потому что все думают об одном: «О боже, как холодно. Согреем же друг друга!»

– Ну да, да, – смеется она. – Ты права.

Но я не хочу быть права. Не хочу, чтобы у Эл секс случился раньше, чем у меня. Может, это эгоистично, но я не понимаю, как смириться с тем, что у нее появится опыт, которого нет у меня. Наверное, я просто боюсь, что не смогу оставаться ее близкой подругой. Ну правда, секс – штука серьезная, и как мне давать ей советы на этом пути, если я понятия не имею ни о маршруте, ни о месте назначения?

Я хочу сказать, чтобы она не торопилась. Но они с Тимом встречаются уже почти полтора года, а она до сих пор краснеет, когда говорит о нем. Не знаю, возможно ли измерить любовь, но, кажется, это уже неплохой показатель. И потом, как я могу ее отговаривать, если единственный мой аргумент – это мои собственные чувства?

Пока я просматриваю свои записи, мимо между столами проходит Милли с подносом, полным еды. За ней следует ее лучшая подруга Аманда Ламбард. Вместе эта парочка являет собой гигантскую движущуюся мишень с надписью «ПОИЗДЕВАЙСЯ НАД НАМИ».

У Аманды ноги разной длины, поэтому она носит ортопедические ботинки на толстой подошве, которые делают ее похожей на Франкенштейна (во всяком случае, так утверждает Патрик Томас). В детстве Аманда не носила коррекционную обувь и хромала так, что бедра при каждом шаге ходили ходуном вверх-вниз. Ее это, кажется, нисколько не смущало, но народ все равно вечно пялился. Если подумать, прозвище ей дали довольно дурацкое: Франкенштейн ведь был доктором, а не монстром.

Милли машет, и я быстро поднимаю руку в ответ, когда она с нами равняется.

Эл усмехается:

– Новая подружка?

Я пожимаю плечами.

– Иногда мне ее жалко.

– Как по мне, так она вполне довольна жизнью.

Пока мы заканчиваем обедать, Эл задает мне новые вопросы по экзамену.

– Какая система отвечает за то, чтобы никакая ветвь власти не получила избыточного влияния?

– Система сдержек и противовесов.

– Кстати, как там у тебя дела на работе? Как поживает Мальчик-из-частной-школы?

Я натягиваю на палец пружинку, скрепляющую листы тетради.

– Хорошо. – Я опускаю взгляд в тарелку. – Он хороший.

Мне так хочется рассказать про его мерзких друзей и про щетину у него на щеках… Только как это сделать, чтобы у нее не сложилось впечатление, будто я конкретно чокнулась и храню обрезки его ногтей в шкатулке под кроватью? Вчера вечером мне пришлось трижды пересчитывать деньги в кассе, потому что он все время топтался поблизости.

– Мне, конечно, нравится «Свит сикстин»[4 - Sweet 16 – американский сетевой магазин одежды.], но я немножко завидую, что ты там у себя работаешь с парнями. – Она закидывает недоеденную морковку в пластиковый пакет с молнией и застегивает его. – До сих пор не верится, что мы работаем порознь.

Эл никогда не устанет напоминать, что я нарушила наши планы на летнюю подработку, согласившись на предложение «Харпи». Но если она не догадывается, почему я не хочу работать в магазине одежды, где ни одна вещь на меня не лезет, то сама я не собираюсь ей ничего разжевывать.

– Какое тебе дело до других парней? Разве не ты только что говорила, что хочешь переспать с Тимом?

Она пожимает плечами.

– Да просто было бы прикольно.

После обеда я отправляюсь на экзамен по праву. Вот и все. Десятый класс окончен. С парковки раздаются первобытные вопли и визг шин. Но я ничего не ощущаю – никаких перемен. Наоборот, я будто бы застряла и все жду, когда же начнется моя жизнь.

Четыре

Когда я в последний раз в этом учебном году возвращаюсь из школы домой, на подъездной дорожке стоит мамина машина. Я аккуратно паркуюсь, ставлю свою машину на ручник и откидываю голову на подголовник.

Мне моя тачка нравится: это вишнево-красная «Понтиак Гран При» 1998 года, которую зовут Джолин. Ее мне подарила Люси.

Войдя в дом, я иду наверх – на шум, доносящийся из комнаты Люси. Там маячит мамина бирюзовая задница. Бирюзовая потому, что мама надела дизайнерский спортивный костюм, который шесть лет назад подарил ей бывший. Мама называет костюм «домашним», и в иерархии ее ценного имущества он занимает почетное второе место, уступая только короне Мисс Люпин.

– Я дома, – говорю я и слышу нотки паники в своем голосе. – Что ты здесь делаешь?

Мама выпрямляется и выдыхает, убирая со лба волосы. Она вся раскраснелась и вспотела, а светлые пряди у нее на лбу завились колечками.

– Похоронное бюро наконец-то доставило урну, которую мы заказывали, поэтому я ушла в обед. Решила приехать домой пораньше, чтобы начать тут разбираться.

Я бросаю рюкзак в коридоре и медленно захожу в спальню.

– С чем разбираться?

Мама плюхается на кровать рядом со стопкой накрахмаленных домашних платьев на вешалках, которые Люси украшала чехольчиками из пряжи.

– Ну как – с вещами Люси! Боже, какая же она была барахольщица! Ящики просто не открыть. Представляешь, я нашла бабушкину фату. Я ее целую вечность искала.

Губы у меня сами собой кривятся в ухмылке:

– Да ты что!..

Мама начала претендовать на бабушкино свадебное платье, пока та еще лежала в хосписе. На Люси оно и не налезло бы, поэтому споров не возникло. Но вот фата – у фаты размера нет. Они несколько месяцев спорили из-за нее, но потом у Люси сдали нервы и она уступила. Однако пару лет назад фата пропала. Вообще-то обычно моя мать всегда добивалась своего, не мытьем, так катаньем, но, похоже, в этот раз последнее слово осталось за Люси.

Конечно, так было не всегда. Они с мамой воевали не слишком часто, но в памяти остаются именно такие истории, а не пятничные вечера, когда, возвращаясь домой, я заставала их хохочущими на диване над любимыми старыми фильмами.

– И что ты собираешься делать со всеми этими вещами? – спрашиваю я.

– Ну, наверное, отдам на благотворительность. Сама знаешь, как сложно находить одежду крупным женщинам. А так мы можем кого-нибудь осчастливить.

– А если я захочу оставить что-нибудь себе? Не носить. Просто на память.