Одна история

Помню такой случай: однажды вечером, надев легкое платье в цветочек, она бросилась на обитый ситцем диван.

– Смотри, Кейси-Пол! Я исчезаю! Это фокус! Здесь пусто!

Смотрю. Действительно, почти так и есть. Я отчетливо вижу ее ноги в чулках, голову, шею, но туловище вдруг растворяется.

– Ты бы не возражал, верно, Кейси-Пол? Чтобы мы вдруг стали невидимками?

Не могу взять в толк: она серьезно спрашивает или просто дурачится. Как реагировать – непонятно. Сейчас задним числом догадываюсь, что принадлежал к тому типу людей, которые все понимают буквально.

* * *

Я рассказал Эрику, что познакомился с неким семейством и нашел свою любовь. Описал Маклаудов, их дом, уклад жизни, порадовался своему красноречию. И подчеркнул, что сделал шаг во взрослую жизнь.

– Так в которую из дочек ты втюрился? – спросил Эрик.

– При чем тут дочки? Я говорю о матери.

– Ах, о матери, – протянул он и добавил, повысив мне балл за оригинальность: – Мы рады.

* * *

Однажды замечаю у нее на руке, выше локтя, темный кровоподтек – как раз там, где заканчивается короткий рукав платья. Синяк размером с отпечаток большого пальца.

– Что это? – спрашиваю.

– Да так, – беззаботно отвечает она. – Ударилась где-то. У меня сразу синяки проступают.

Да, не иначе, думаю про себя. Она так же чувствительна, как и я. Конечно, мир походя причиняет нам боль. А мы должны друг о друге заботиться.

– Когда я сжимаю тебе запястья, на них синяков не остается.

– Похоже, на запястьях вообще не бывает синяков.

– От моих пальцев.

* * *

Тот факт, что «она мне в матери годится», не нашел одобрения у моей мамы. Равно как и у отца, и у мужа и дочерей Сьюзен, и не порадовал бы архиепископа Кентерберийского, хотя тот не входил в круг друзей семьи. Но я и не стремился к одобрению, как не стремился к деньгам. А неодобрение, будь то действенное или умозрительное, рожденное незнанием или осведомленностью, только воспламеняло, укрепляло и оправдывало мою любовь.

Нового определения любви я не изобрел. Не исследовал ее суть, не просчитал возможных последствий. Я просто покорился первой любви во всех ее проявлениях, от шороха ресниц на щеке до полной категоричности суждений. Все другое отодвинулось на второй план. Конечно, я обдумывал «всю оставшуюся жизнь», как в ближайшей перспективе (высшее образование), так и в отдаленной (работа, доход, статус, завершение карьеры, пенсия, смерть). Кто-то скажет, что я отгородился от реальности. Только это неверно: моей единственной реальностью была Сьюзен, а не что-то иное. В случае необходимости всем остальным можно и нужно было пожертвовать. Впрочем, «жертва» предполагает потерю. У меня ни разу не возникло чувства потери. Вера и государственные устои, внушают нам, вера и государственные устои. Никаких сложностей здесь не возникало. Вера – превыше всего, всегда, хотя и не в том смысле, в каком истолковал бы ее архиепископ Кентерберийский.