Подари мне второй шанс

Карла вгляделась в портретный образ, чтобы обосновать свое умозаключение.

– Рука этого человека лежит на эфесе шпаги, а значит, он готов в любой момент сразить того, кто осмелится нанести ему оскорбление. Он не потерпит насмешек ни от кого, тем более от не равного себе по происхождению и положению в обществе. Надменность сквозит в каждом штрихе, в каждом мазке кисти Лучиезо.

Карла повернулась лицом к Чезаре Мондейву, понимая, что ее ответ вызвал в нем недовольство, как она и ожидала. Глаза его мрачно полыхали.

– Вы ошиблись, приняв гордость за надменность. Гордость не собой, а своей семьей, домом, родословной, репутацией. И честью, которую он будет защищать своей шпагой, мечом… и жизнью. Должен защищать, поскольку выбора у него нет. Именно поэтому он послушно позировал художнику, помня о своем долге перед своим родом. Портрет был призван увековечить образ графа для потомков, когда сам он уже превратится в прах.

Темные глаза говорившего смотрели на его предка так, будто двое мужчин общались между собой.

Карле стало не по себе, и она нахмурилась. Странно было наблюдать, как современный человек смотрит в глаза своему предку, с которым они были похожи как две капли воды. Уже одно это отличало графа Чезаре Мондейва от всех тех людей, которые, как и Карла, составляли ту часть человечества, кто и понятия не имел о своих предках, тем более таких давних времен.

Карла, к своему стыду, практически не знала своей родословной. Отец для Карлы был не более чем фамилией, которую ей дали с большой неохотой, когда беременность матери вынудила его жениться. Он погиб в автомобильной катастрофе, когда она была совсем еще маленькой. Вдова пришлась не ко двору родственникам мужа, и Карлу мать воспитывала одна вплоть до повторного брака с Гвидо Вискари. К тому времени Карла была уже подростком.

«Я знаю о семье моего отчима больше, чем о своем собственном отце!»

Такому человеку, как граф Мантенья, подобное положение вещей должно было показаться непостижимым. Уж он-то наверняка знал все о каждом представителе своей семьи на протяжении веков.

– Тогда это всецело результат мастерства Лучиезо, который смог так гениально уловить сущность вашего предка и запечатлеть его на века, – ответила Карла, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и спокойно. – Иначе он был бы… просто прахом.

В голосе Карлы слышался вызов.

Глаза собеседника вновь полыхнули темным огнем.

– Разве не все мы окажемся прахом когда-то, – негромко произнес Чезаре Мондейв. – Но пока это время не пришло… – Интонация его голоса изменилась, и кровь Карлы вскипела, как и в тот момент, когда она впервые ощутила на себе его пристальный взгляд. – Не должны ли мы ловить момент и наслаждаться сегодняшним днем, не упуская предоставленный судьбой шанс?

– Ловить момент и наслаждаться сегодняшним днем? – услышала себя Карла.

Изменился не только тон графа, другим стало и выражение его глаз. Теперь в его взгляде читалось одобрение того, что он видел. А смотрел он на Карлу, смущая и в то же время возбуждая ее.

– Вернее сказать, ловить момент и наслаждаться сегодняшним вечером, – по-прежнему негромко проговорил граф с едва заметной хрипотцой в голосе.

Сомнений не осталось. Взгляд темных глаз, опушенных длинными ресницами, не отрывался от лица Карлы, посылая ей сигнал, понятный во все времена.

Карла нравилась ему. Во всяком случае, внешне, несмотря на колкость ее высказываний. Но их перепалка позволила ему сократить дистанцию и в итоге получить желаемое.

– Поужинайте со мной сегодня вечером.

Вот так. Откровенно, прямо, без обиняков. Он все еще не отводил темных выразительных глаз, и Карла чувствовала, чего этот мужчина ждет от нее.

У нее уже вошло в привычку в подобных случаях говорить «нет». Те немногие отношения, возникавшие у нее за последние годы, были не с итальянцами и не в Риме, чтобы не вызывать любопытства в тех кругах, в которых ей приходилось вращаться. Она никогда не допускала эмоциональной вовлеченности. Ее устраивали дружба, взаимная симпатия и совместимость характеров, не более того. Это было куда безопаснее, чем уступить чувственному влечению, способному разжечь безудержную страсть, которую будет сложно погасить.

В конце концов, никто лучше Карлы не понимал, к чему это может привести. Перед ней был пример ее матери. Она страстно влюбилась в мужчину, который, узнав о ее беременности, не захотел связывать себя никакими обязательствами. Хотя его отец, щелкнув финансовым кнутом, и принудил сына жениться, счастья это никому не принесло. Отца Карлы в браке раздражало все, включая отцовство, и он уже намеревался оставить их с матерью, когда внезапно погиб. Удивительно ли, что теперь сама Карла опасалась повторить ошибку матери?

По сути, у нее был наготове единственный ответ, который и следовало дать этому высокомерному мужчине, оказавшемуся способным эмоционально зацепить Карлу.

Тем не менее произнести его она не смогла. Вместо этого Карла попыталась увести разговор в сторону.

– Скажите, вы представили к показу еще какие-нибудь картины? – спросила она.

Вопрос прозвучал довольно резко, но ей было все равно. Карла встретила чуть насмешливый взгляд графа Мондейва и поняла, что он раскусил ее маневр.

– Да. В галерее выставлены еще два портрета. Портрет Лучиезо, по сути, – часть триптиха. Может быть, подойдем и посмотрим?

Вопрос прозвучал как предположение, но Карла уже и сама направилась к нише, где висели еще два портрета.

– Ну, и что вы скажете о них?

Карла бегло окинула портреты натренированным взглядом профессионала, и ее глаза непроизвольно сузились. Это не Лучиезо.

– Карадино? – Она поймала взгляд графа, который он бросил в ее сторону. Удивленный и одобрительный.

– Карадино, – подтвердил он. – Очень многие приписывают Лучиезо почти все сохранившиеся работы Карадино.

Карла слегка покачала головой:

– Нет, разница заметна.

На одном из портретов была изображена довольно привлекательная, хотя и неброской внешности женщина. Очевидно, замужняя, что подчеркивалось символичными деталями – серьгами с жемчугом, веточкой мирта на коленях, блюдом с айвой на столике рядом. Все это Карла отметила. И все же… Присутствовало еще что-то, едва уловимое. Вокруг этой женщины словно бы витала аура непорочности, и, будь она в другой одежде и в другой обстановке, могла бы позировать для создания живописного образа Девы Марии.

В руках женщина держала распятие, поблескивающее между ее длинными пальцами. Глаза ее были наполнены печалью, будто она, как и Дева Мария, предощущала великую скорбь.

Карла перевела взгляд на другой портрет. Молодая женщина с пышными каштановыми волосами, свободно струящимися поверх обнаженного плеча. Платье на ней было ярко-красного цвета с низким вырезом, обнажавшим нежную кремовую кожу груди. На шее женщины сверкали рубины, как и на пальцах рук, лежавших на явно округлившемся животе.

Взгляд Карлы вернулся к лицу женщины. Красивое, в обрамлении длинных роскошных локонов, щеки, полыхающие румянцем, губы, говорящие о чувственности натуры.

– Кто они, эти женщины?

Карла спохватилась, осознав, что задала вопрос вслух, и взглянула на графа, стоявшего рядом.

– А вы не поняли? – Он оглянулся на портрет своего предка и снова обратился к Карле: – Его жена и его любовница. Портреты писались художником одновременно. Карадино жил в замке и рисовал обеих одновременно.

Лицо Карлы помрачнело.

– Как удобно, а главное, тактично, – сухо произнесла она, – держать любовницу, что называется, под рукой.

Однако граф не отреагировал должным образом на явно провокационное замечание Карлы.

– В те времена это считалось вполне нормальным явлением и не воспринималось чем-то из ряда вон выходящим. Обе женщины относились к данной ситуации с пониманием.

Карла сжала губы.

– Знать и понимать – не значит терпеть и соглашаться.

Темные глаза графа сверкнули.

– Женщины были бесправны в те времена. Да и, в конце концов, – продолжил Чезаре, – о любовнице моего предка очень хорошо заботились.

– Естественно. Она же ждала ребенка от графа, – тут же нашлась с ответом Карла. Эмоции так и бушевали в ней.