В плену страстей

– Итак, мисс Харкорт, полагаю, что мы закончили необходимый обмен мнениями?

Гай де Рошмон протянул руку, и она заставила себя ответить рукопожатием, но поскорее отняла свою руку.

– Да, конечно. – Алекса взяла с кресла сумочку, собираясь уйти.

– Я поручу своей помощнице позвонить вашему агенту и договориться о первом сеансе, как только это совпадет с нашими с вами планами. Вас это устраивает, мисс Харкорт?

Неужели ей опять послышались насмешливые нотки? И при этом совершенно непроницаемый взгляд.

– Да… благодарю вас, – ответила она, радуясь тому, что, несмотря на волнение, голос не дрогнул.

– Хорошо, – произнес он таким тоном, словно считал вопрос исчерпанным.

Вдруг взгляд его устремился куда-то в сторону, как будто Алекса перестала существовать.

– Гай! Милый!

Не замечая присутствия Алексы, к Гаю, источая запах тяжелых духов, подплыла женщина и обняла его изящными загорелыми руками в браслетах. Еще Алекса успела заметить узкое облегающее платье из черного шелка и длинные пышные черные волосы. Лицо женщины было ей знакомо. Кто она? Да ведь это Карла Креспи! Итальянская кинозвезда, роковая женщина. Правда, Алекса не видела ни одного из ее фильмов, так как они не в ее вкусе, но не знать об этой актрисе было просто невозможно.

Алекса развернулась, чтобы уйти. Разумеется, у такого мужчины, как Гай де Рошмон, должна быть соответствующая поклонница: популярная и модная особа. И обожающая его. Приз для первоклассных мужчин.

Актриса разразилась потоком слов на итальянском. Она говорила слишком громко, явно для публики. Еще бы! Ей надо показать себя, показать, с каким она мужчиной. Алекса решительно сунула под мышку сумку и направилась к выходу. Почему-то она расстроилась. Какая ерунда!

Но она смутилась и пришла бы в замешательство, если бы увидела, что Гай де Рошмон освободился от объятий Карлы Креспи и, задумчиво прищурившись, смотрел ей вслед, когда она пробиралась к выходу. В зеленых как изумруды глазах застыло едва заметное удивление.

Имоджен ликовала. У подруги триумф! Правда, Алекса так это не воспринимала, несмотря на гонорар, о котором договорилась Имоджен и который был намного выше тех, что Алекса до сих пор получала.

– Ну, разве я не говорила, что тебя ждет грандиозный успех? – торжествовала Имоджен. – Ты сможешь сама назначать любую цену. Ты становишься модным портретистом!

– Спасибо, – сухо поблагодарила подругу Алекса. – Но я думала, что дело не в моде, а в моем таланте.

– Да, да, да. Но блестящих художников хоть пруд пруди, и они дохнут от голода на чердаках среди своих шедевров. Алекса, не забывай, что искусство – это рынок. И ты должна работать на этот рынок. Держись меня, и в один прекрасный день ты будешь стоить триллионы! И я тоже!

Но Алекса лишь покачала головой, отказываясь обсуждать предмет, относительно которого у нее с подругой были прямо противоположные мнения. И своего последнего клиента она тоже не стала обсуждать, хотя Имоджен изо всех сил пыталась выжать из нее все подробности встречи.

– Послушай, он на самом деле такой, как ты говорила. Довольна? Фантастически красивый и богатый как Крёз. И что из этого? Я его рисую, и это все. Он будет опаздывать на сеансы, отменять их, но, так или иначе, я закончу портрет, получу гонорар, и конец этой истории. Ему нужен портрет, чтобы подарить матери. Возможно, он будет висеть в ее будуаре или в холле родового замка. Я этого не знаю, и мне все равно. Я никогда больше не увижу этого портрета, так что давай закончим.

– М-м-м… – промычала Имоджен, не обратив внимания на последние слова Алексы, и мечтательно закатив глаза. – Все эти сеансы один на один с ним… Близкое общение, пока он тебе позирует…

– Никакого близкого общения. Исключительно профессиональное, – уточнила Алекса.

– Ох, Алекса, перестань! – воскликнула подруга. – И не говори мне, что ты не рухнешь без чувств, если он за тобой приударит. Даже ты не устоишь. Даже ты! Но имей в виду… – Она окинула Алексу критическим взглядом. – Хотя в таком виде у тебя нет шансов.

«Точно, – подумала Алекса. – В любом случае мужчина, по которому сохнет Карла Креспи, никогда не взглянет ни на какую другую женщину. В Гае де Рошмоне меня интересует только одно: удастся ли мне похоже изобразить его на портрете».

До сих пор ей удавалось передать характер клиентов, не акцентируя внимания на физических недостатках, если они имелись. А здесь другое. Она воспроизводила в памяти его лицо и спрашивала себя, сможет ли она уловить и запечатлеть сущность этого потрясающе красивого человека.

С самого начала ее мучили сомнения. Как она и предполагала, первый сеанс он пропустил, а на следующий опоздал на полтора часа. Когда наконец прибыл, то вел себя так, словно находился в офисе, бесконечно разговаривая по мобильному телефону на всевозможных иностранных языках. Тем не менее Алекса сделала несколько предварительных набросков.

– Я могу взглянуть? – спросил он, и по его тону было ясно, что это не просьба.

Алекса молча протянула ему альбом и, пока он бегло просматривал рисунки, наблюдала за ним.

Она использовала карандаш и уголь, сочтя, что это лучше передает его сущность. Правда, боялась, что когда начнет писать маслом на холсте, как бы он не стал выглядеть нереально красивым. Люди подумают, что она беззастенчиво ему польстила.

Но разве возможно польстить Гаю де Рошмону? То необычное впечатление, которое он на нее произвел при первой встрече, не уменьшилось ни на йоту. Стоило ему появиться в ее мастерской, как она не смогла оторвать от него глаз. Ей хотелось впитать в себя каждую его черту.

Когда зазвонил его мобильник и он, бросив отрывистое «простите», начал быстро говорить по-французски, она даже обрадовалась возможности незаметно понаблюдать за ним. Хотя рука инстинктивно потянулась к альбому и карандашу.

Проглядывая позже плоды ее усилий, он не выказал своего отношения к наброскам, так что она понятия не имела, одобряет он то, что она сделала, или нет.

«Если ему не нравится то, как я рисую, пусть откажется от моих услуг!» – подумала она. Странно, такие вызывающие мысли ее не посещали, когда она работала над портретами других клиентов.

Но такого клиента, как Гай де Рошмон, у нее никогда не было.

Сеансы продолжались, скачкообразные и прерывистые, как она и предполагала, поскольку его график мог радикально меняться каждый день. Алекса вдруг поняла, что он начал ее волновать. Ее охватило раздражение, поскольку это нарушало душевное равновесие. Но к счастью, он этого не мог заметить – во время сеансов она по-прежнему держалась отстраненно, была неразговорчива. Впрочем, как и он.

Обычно он приезжал с личной помощницей или секретарем и почти постоянно разговаривал с ними на языке, которого Алекса не понимала. Секретарь и помощница записывали сказанное им под диктовку или делали заметки. Он отвечал на телефонные звонки и звонил сам. Один раз он извинился перед Алексой, когда приехал второй помощник с лэптопом. Поработав на компьютере, Гай защелкнул крышку и снова принял заданную позу. Алекса ничего на это не сказала. Она вообще предпочитала с ним не разговаривать и сводила общение только к самым необходимым репликам.

Но это не помогало. Совсем не помогало.

Гай де Рошмон волновал ее, но она не хотела этого признавать.

Зато об этом догадалась Имоджен.

– Конечно, он тебе нравится! – ликовала она. – Признавайся! Почему же тогда ты огрызаешься на меня, когда я произношу его имя? Верный знак. – Она шумно выдохнула. – Увы. Он влюблен в Карлу Креспи. А она от радости распушила перышки и позирует вместе с ним перед каждой камерой, какую только может найти. Или купить. Даже с твоей красотой – если ты озаботишься тем, чтобы представить себя в выгодном свете – ты не могла бы с ней соперничать.

Алекса упрямо сжала губы и не поддалась на провокацию. У нее хватало проблем и без того, чтобы заводиться из-за приставаний Имоджен.

Портрет не получался.

Алекса не сразу это поняла. Предварительные наброски вышли неплохо, ей казалось, что удалось уловить особенности удивительного лица Гая де Рошмона. Но когда она начала писать маслом, ей перестало что-либо удаваться. Алекса решила, что все дело в краске – масло не подходит для такого типа лица.

Затем спустя какое-то время до нее дошло – и это ее ужаснуло, – что дело не в краске, а в ней.

«Я не могу понять его сущность!»

Она стала изучать то, что уже нарисовала. Внутри зрела досада и раздражение.

«Почему я не могу выполнить эту работу? Почему? В чем дело?»

Ответа не было. Она попыталась сделать все заново, на свежем холсте, и всю ночь провела в мастерской, используя первоначальные наброски. Вторая попытка тоже провалилась. Алекса безнадежно вглядывалась в работу, сердилась, пока наконец не поняла, что у нее ничего не получится, как бы она ни старалась. Она не может написать портрет Гая де Рошмона.

Ни с натуры, ни с набросков, ни по памяти.

Ни при помощи сновидений.

Вот это-то и было самым страшным – то, что он начал ей сниться. Ей снилось, как она его рисует. Беспокойные сны нарушали ее душевное равновесие. Сначала она уговаривала себя, что это естественная реакция мозга найти выход из тупика, поскольку наяву ее художественное творчество зашло в тупик.