Красный дворец

5

Мы прятались в зарослях тростника до тех пор, пока небо на западе не начало становиться пурпурным. Убедившись, что мы остались совершенно одни, Оджин медленно встал. Руки и ноги у меня затекли, и их покалывало, когда я с трудом пробиралась по полю к дороге. Я не спрашивала, куда мы идем, – мне было все равно, лишь бы оказаться подальше от того места, где был убит крестьянин.

– Если тебе надо поговорить… – сказал Оджин, глядя на меня.

Я не могла произнести ни слова. Мы оба молчали, и как я ни старалась забыть о случившемся, в ушах у меня все еще звучали свист стрелы и ужасающий глухой звук, с которым наконечник вонзился в тело. Мне казалось, я сойду с ума.

Оджин же быстро справился с потрясением. Он скрупулезно изучал листовку.

– Я хочу домой, – наконец сказала я, не желая больше иметь дела ни с листовками, ни с врачом Кхуном, ни с чем. – Я ухожу.

– Уверена? – посмотрел на меня он. – А я вот сомневаюсь, что ты хочешь как можно скорее оказаться дома.

Я проследила за его взглядом и увидела, что мои пальцы в крови, рукава все красные, и еще больше крови у меня на теле – ведь я пыталась остановить кровотечение у крестьянина. На меня накатила тошнота.

– Сначала тебе стоит привести себя в порядок. Вот, возьми. – Оджин снял длинный белый плащ и накинул на меня. Ткань все еще хранила его тепло, и это странным образом успокаивало. – Так ты будешь привлекать меньше внимания.

– Куда мы пойдем? – шепотом спросила я.

– Нам надо съесть что-нибудь горячее.

Мы пришли в харчевню, находившуюся за пределами крепости и переполненную такими шумными посетителями, что ее стены буквально сотрясались от хохота. Компании мужчин выпивали, сидя на небольших возвышениях или прямо на холодной земле вокруг низких столов. Прислуживающие им женщины сновали туда-сюда с подносами, на которых стояли стаканы с вином и тарелки с дымящейся едой. Из кухни в зал шел густой пар, несший с собой запахи моря и горных трав.

Я очень обрадовалась тому, что мы пришли в харчевню. Это место, до отказа забитое запахами и звуками, не оставляло места для воспоминаний о свистящих стрелах.

– Мы снимем комнату, чтобы ты переоделась и можно было бы поговорить, – сказал Оджин, складывая листовку и пряча ее в карман халата. Затем повернулся и позвал: – Чумо!

К нам подошла женщина с обезображенными шрамами губами, прижимавшая к бедру поднос. Ее глаза перебегали с Оджина на меня и обратно, а потом она расплылась в широкой щербатой улыбке.

– Ах, вы такая красивая пара. Только что поженились?

Оджин откашлялся, его лицо пылало.

Считалось неприличным не состоящим в браке мужчине и женщине находиться в подобном месте, да еще и так поздно. Привлекать к нам внимание сплетников было бы неразумно, и потому я поспешила ответить:

– Да. Вот сегодня.

Кончики ушей Оджина покраснели еще больше.

– Нам нужна комната и горячая еда, – пробормотал он, в его голосе явственно звучало смущение.

– Ну конечно, мои дорогие. – Женщина понимающе изогнула бровь. – Идите за мной.

Обогнув низкие столики, перешагнув через руки и ноги пьяных посетителей и чудом избежав падения, мы наконец оказались перед дверью в небольшую комнату.

– Не будете ли вы так добры принести лохань воды? – Я как можно плотнее запахивала плащ, пряча окровавленные пальцы в широких рукавах. – Мне нужно… освежиться.

– Это я мигом, моя дорогая! – Служанка открыла перед нами раздвижную дверь и зажгла свечу, потому что уже наступили сумерки. Затем она принесла мне лохань с водой. – Еда тоже скоро будет.

Оджин заплатил ей, и как только мы остались одни, сел за низкий столик и снова достал листовку.

Я отвернулась от него и посмотрела на деревянную лохань. Чем скорее я избавлюсь от следов крови на руках и одежде, тем скорее забуду об убийстве. Закатав широкие рукава, я погрузила руки в воду и стала отмывать пальцы от крови; это было трудно, казалось, она глубоко проникла в поры моей кожи.

Потом я развязала пояс, высвободилась из запятнанного фартука и бросила его в угол. И внимательно осмотрела себя. Кое-где на одежде все еще оставались красные пятнышки, но мне пришлось смириться с этим.

Я заправила за уши выбившиеся пряди волос, расправила помявшуюся юбку и села за шаткий деревянный столик напротив Оджина.

– Ты хотела прочитать листовку, – глухо сказал Оджин. – Не раздумала?

«Не прячься. Не убегай».

Я кивнула:

– Нет.

Он повернул ко мне мятый лист бумаги, заляпанный кровью. По моему телу пробежал озноб – я снова услышала свист стрелы и шум смерти. Закрыв глаза, я сидела так, пока мой разум не прояснился, и тогда я подняла веки и увидела такие вот слова:

Наследный принц убил меня.

Наследный принц убил четырех женщин.

Наследный принц продолжит убивать.

Я крепко сжала руки. Меня пронзило осознание того, что за выгораживание принца меня, возможно, ждет смерть. Оставалось надеяться лишь, что листовка лжет. Люди имеют обыкновение выдумывать небылицы о членах королевской семьи.

– Командира вынуждают быстро вынести вердикт, – сказал Оджин. – Я не понимал прежде, почему от него это требуют, но теперь до меня дошло: королевская семья старается пресечь слухи о наследном принце.

– А почему… – Мой голос надломился. Я начала сначала: – А зачем королевской семье это надо?

Оджин молчал, глубоко погрузившись в свои мысли, но потом наконец еле слышно заговорил:

– Принц может быть убийцей или же его просто оклеветали. В любом случае члены королевской семьи считают, что это их дело и что полиция в него вмешиваться не должна.

«Ничего сложного, сделаешь все быстро – и готово», – говорила я себе утром. Однако правда оказалась не так-то проста.

Оджин поднес листовку ближе к глазам.

– Создается впечатление, что тот, кто писал ее, изменил почерк. Возможно, так он пытался ввести в заблуждение следователей.

Я в недоумении посмотрела на него.

– Откуда тебе все это известно? –Ему, мелкой полицейской сошке.

Мы оба вздрогнули от неожиданности, потому что дверь внезапно распахнулась и вошла служанка с обезображенными губами, неся в руках поднос с едой и напитками. Оджин поспешил смахнуть со столика заляпанную кровью листовку, и женщина поставила перед нами две дымящиеся миски с чангукбабом[20], тарелки, белую бутылку и чашки.

– Я принесла нашим молодоженам нечто особенное, – улыбнулась она, открывая бутылку, содержимое которой пахло как соджу[21]. – Небольшой вам подарок.

Крепкий алкоголь в нашем королевстве был под запретом, но все тайком употребляли его. Я часто видела, как люди незнатного происхождения продавали и пили соджу на задворках района Чхонджин-дон. Я никогда прежде не пробовала этот напиток, но сегодня смотрела на бутылку и задавалась вопросом, способен ли глоток его стереть из памяти кровь. Гадать-то я гадала, но пить не собиралась, тем более в компании странного и подозрительного мужчины.

– Ах! Какая же вы красивая пара. – Служанка подмигнула нам и прошлась по поводу «препятствий на пути молодых влюбленных», но мы пропустили ее слова мимо ушей. Мы с Оджином смотрели на стол и ждали, когда же она наконец уйдет. И как только это произошло, я спросила:

– Как ты узнал, что почерк изменен?

Оджин отодвинул еду и напитки в сторону, выложил и расправил листовку.

– В дороге я внимательно ее изучил. Она написана чернилами, но, если приглядеться, становится ясно, что поначалу буквы были выведены углем. Кроме того, я заметил, что писавший то и дело отрывал кисточку от бумаги, проверяя, видимо, что и как у него получается. И почерк неровный – то какие-то странные нажимы, то кисточка явно дрожит. Очень похоже на подделку, словно кто-то имитировал чужую манеру письма.

После этого он порвал листовку пополам. При звуке рвущейся бумаги я вздрогнула, а потом удивилась тому, что половину листовки он отдал мне.

– Ты работаешь бок о бок с дворцовыми. Если хочешь спасти медсестру Чонсу, то изучи образцы их почерков. Может, мы и не узнаем правды о наследном принце, но если поймем, кому подражает обвинитель, то получим ответы на некоторые вопросы.

– Ты… – У меня слегка перехватило дыхание. – Ты просишь меня принять участие в твоем частном расследовании?

– Да, так оно и есть.

Я смотрела на разорванную листовку и ждала, что из меня польется поток объяснений, почему я не хочу этого. Я только что стала свидетельницей смерти крестьянина, которого убили королевские стражники. Сам наследный принц вполне мог иметь отношение к резне в Хёминсо.

Но вместо этого я впервые за много лет чувствовала себя проснувшейся. Беспокойство по поводу учебы, желание повысить свой статус, одобрение отца – все это не имело больше никакого значения. Возможно, причиной тому оказался холодный вечерний воздух, наполненный запахами снега и сосен. Настоящее было с избытком полно свежести и энергии, и потому я не могла вот так сразу отказаться от сделанного мне предложения.

– Но почему я? – Какая-то часть меня все еще отчаянно не желала иметь хоть какое отношение к делу об убийствах.

– Объясни мне кое-что, – спокойно сказал он, глядя мне в глаза. В его темных зрачках мерцали отблески пламени свечи. – Когда ты отметила, что отсутствие на теле придворной дамы Анби следов сопротивления о многом говорит… что ты имела в виду?

Я, немного подумав, ответила:

– То, что жертва подпустила убийцу очень близко к себе.

– С чего ты это взяла?

– Люди очень живучи. Никто из нас не хочет умирать, – продолжила я. – В нас очень сильны инстинкты, благодаря которым мы боремся и выживаем. И потому, когда жертвы сопротивляются, у них почти всегда остаются раны, за исключением тех случаев, когда они и не думали сопротивляться.

– Хочешь сказать, что придворная дама Анби, по всей видимости, доверяла своему убийце? Позволила ему приблизиться, почитая себя в безопасности, а после того, как ее дважды пронзили кинжалом, она, разумеется, уже ничего не могла сделать?

– Точно так, – прошептала я.

– Тамо осмотрели труп. И сказали, что жертву ударили каким-то острым предметом один раз в грудь и один раз в горло и никаких ссадин или порезов на ее теле не имеется.

Я нахмурилась. «Никаких признаков борьбы».

– И больше они ничего не отметили. Ничего, что могло бы привести к такому, как у тебя, умозаключению. Вот почему я задал этот вопрос. Ты видишь то, чего не замечают другие. То, чего не вижуя. – Такая прямота нарушала безупречный во всех остальных отношениях облик этого человека. Будто во время отлива из-под воды появилась дорога, соединяющая большую землю с далеким островом в море. – Я не могу найти правду в одиночку, – добавил он хрипло, – и считаю, ты можешь много чего предложить. Думаю, тебе это тоже известно.

Мой пульс бился с бешеной скоростью – от страха и предвкушения; точно так я чувствовала себя, когда медсестра Чонсу спросила, хочу ли я стать ыйнё, смогу ли я ставить жизнь других людей выше собственных желаний и нужд. Меня словно позвали принять участие в непредсказуемом, полном опасностей приключении, которое значило больше, чем я сама.

Наш разговор прервался, мои сомнения по-прежнему были велики. Но мысль о том, чтоя смогу спасти медсестру Чонсу, затмевала мой страх. Хотя я и не была настолько наивна, чтобы думать, будто удавка, снятая с ее шеи, благополучно минует мою.

– Помню, ты сказал, что командиру нельзя доверять. – Я еще раз попыталась найти причину для отказа. – Но ему, конечно же, можно объяснить, что правда, а что нет. Он наверняка хочет найти настоящего убийцу не меньше, чем ты. Он же полицейский.

Оджин помотал головой, выражение его лица было строгим и напряженным.

– Если в этом замешана королевская семья, он сделает все возможное, чтобы прекратить расследование.

– Почему ты так в этом уверен?

Он ответил коротко:

– История.

Я ждала, когда он объяснит, что имеет в виду, чувствуя, как по позвоночнику все выше и выше ползет напряжение.

– Мы должны всегда держать в уме прошлое, оно служит нам предостережением. – Оджин взял свою половину листовки и сказал: – Почти двести лет тому назад принц Имхэ убил нескольких актрис и с легкостью избежал наказания. Существует неписаное правило, согласно которому полиция не должна противостоять существующему положению вещей, тем более ради парочки женщин низкого происхождения. Привлечь к ответственности члена королевской семьи не просто трудно, но невозможно. Неважно, убийца наследный принц или нет. Раз его имя упоминается в связи с этим делом, полиция поспешит закрыть его любой ценой.

Я посмотрела на Оджина, на его высокую, припорошенную пылью черную шляпу и белый халат с пятнами крови на рукаве – это были отпечатки пальцев крестьянина. Оджин, молодой человек, вместе с которым я стала свидетельницей убийства и который теперь просил меня помочь ему в поисках правды.

– Наверное, я должен кое-что тебе сказать. – Он положил обрывок листовки на стол и посмотрел мимо меня каким-то пустым взглядом. – Я не мог прежде выбрать времени… чтобы открыть тебе, кто я.

– И кто же ты такой? – нахмурилась я.

– Не так давно в здешний полицейский участок был назначен новый чонсагван. – Он говорил совсем просто, словно сообщал мне, который час. – Я полицейский инспектор Со.

Меня окатила ледяная волна потрясения. А затем с губ сорвалось тихое:

– Лжец.

Он не шелохнулся, словно не услышал меня.

–Лжец, – повторила я, на этот раз осознанно. – Зачем ты меня обманываешь?

Он сунул руку в карман, достал медный медальон и бросил на стол. Я взяла его и обнаружила, что смотрю на мапэ – знак, какой носят высокие полицейские чины и королевские дознаватели, позволяющий им пользоваться во время расследований государственными лошадьми. На медальоне была выгравирована пятерка лошадей, а на обратной стороне значилось: «Официальная печать наделенного властью».

– А я думала, ты как я… – сказала я шепотом. Слуга. Чхонмин. Тот, кто способен сострадать никому не нужному человеку. Равный мне. Тот, с кем я могла бы пуститься в опасное и невероятное приключение.

Но он был не таким, как я. Он был выше, а значит, лучше меня.

И тут меня озарило.Инспектор Со. Мне известно это имя, хорошо известно. Он был двоюродным братом Чиын. А еще не так давно я ненароком подслушала, как отец говорил матери, что этот самый молодой человек – новый инспектор, умудрившийся сдать экзамен на чиновника в столь юном возрасте, что королю пришлось на целых два года отсрочить его назначение на должность. Отец сказал даже, что хотел бы, чтобы этот необыкновенно одаренный юноша был его сыном. Какую жгучую зависть испытала я при этих словах – зависть к незнакомцу, которого я никогда не встречала и на месте которого мечтала оказаться.

– Значит, ты притворился не тем, кто ты есть, чтобы выведать дворцовые сплетни и слухи. – Хотя на самом-то деле мне хотелось сказать: «Как ты посмел заставить меня чувствовать себя столь незначительной?»

– Не намеренно… поначалу, – ответил он.

Зная теперь, что нахожусь в обществе человека знатного происхождения, я ждала, что меня охватит привычный страх. Но вместо этого почувствовала негодование. Я смотрела на Оджина и по-прежнему видела мелкую полицейскую сошку с лицом в синяках и ссадинах, с впалыми щеками. И то, что вотэтого юнца отец предпочитает мне, казалось жестокой насмешкой.

– Ты утверждаешь, что ты инспектор, но тебе в лучшем случае лет двадцать, – сказала я.

– Нет ничего необычного в том, чтобы занимать должность чонсагвана в двадцатилетнем возрасте. Таких много. – Он немного помолчал. – Но мне еще нет девятнадцати.

Мой желудок сделал кульбит.

– Нас, тебя и меня, лишь с натяжкой можно назвать взрослыми.

Я сунула ему в руку мою половину листовки и медальон, испытывая при этом сильное волнение. Я наконец начала осознавать, что происходит. Он предлагал мне участие в опасном официальном расследовании, а ведь мне всего восемнадцать. Я всегда казалась себе старше, чем на самом деле, но только не сегодня.

– Я уверена, вы и один справитесь, наыри[22]. – Теперь я говорила с ним с должным почтением, как и требовал протокол. – У вас в распоряжении целое отделение полиции.

– А ты знаешь, что сказал мне сегодня утром командир Сон? – стоял на своем Оджин, и в его голосе прозвучала нотка отчаяния. – Он сказал, что убитывсего четыре женщины – и ради этого не стоит портить отношения с королевской семьей. Сказал задуматься о моей репутации, о моей семье, обо всем, что я могу потерять, если продолжу расследование.

– Может, так оно и есть, – ответила я, хотя и сожалела о произносимых словах. – Может, вам действительно стоит подумать о репутации и семье. Именно о них прежде всего заботятся другие знатные люди, которых мне доводилось встречать.

Оджин и глазом не моргнул.

– Я уже говорил тебе, что у меня есть личные причины искать убийцу, – сказал он, и по его лицу пробежала легкая тень сомнения. В этот момент я вполне могла уйти. Но мне хотелось знать, что это за причины. – В прошлом году в провинции Пхёнан… был найден мертвым сельский житель по имени Хончхуль. Свидетели видели всадника с мечом и отрубленной женской головой. Позже я нашел эту голову в лесу… равно как и моего заколотого убийцей отца.

Тут вся моя напряженность исчезла, и я почувствовала, что побледнела.

– Я говорю это не для того, чтобы ты занялась расследованием. А чтобы знала: я не боюсь потерять все, что у меня есть. Если что-то пойдет не так, я возьму всю вину на себя. – Он опять вложил мне в руку половину листовки. – Ты же рискуешь гораздо большим, так что решай сама. Но решай быстро. Если ты хочешь спасти медсестру Чонсу, времени у тебя очень мало.

6

Оджин в полном молчании проводил меня до дома. Позже ночью я лежала в темноте, зарывшись в одеяло, и, засыпая ненадолго, просыпалась в холодном поту и вспоминала о том, что мне нужно принять очень важное решение. На кону стояли опасное частное расследование и жизнь медсестры Чонсу.

К утру мой стресс добрался до кожи и обернулся сыпью, казавшейся следами комариных укусов. Я весь день просидела в своей комнате, составляя список того, что знаю и чем рискую.

Дворцовые правила очень строги.

Наследный принц – подозреваемый.

Убитый крестьянин.

Меня могут уволить из медсестер.

И я продолжала и продолжала все в том же духе и, наконец, написала:

Осуждение.

И заострила внимание на этой строчке.

Больше всего я боялась не того, что поспособствую распространению клеветы на наследного принца, и даже не того, что могу лишиться жизни. Мой страх не простирался так далеко. Я боялась неодобрения отца и равных ему – людей власть имеющих и уважаемых. Почему-то я верила, что стоит только отцу признать мои достоинства, и это признание станет почетным знаком, который не смогут не увидеть все остальные.

И, наверное, из-за такого желания отец стал для меня вроде как привидением, не отпускавшим мои мысли ни на секунду. Наверное, все это началось в тот самый день, когда он приехал в Хёминсо пять лет тому назад. «Ваши преподаватели хорошо отзываются о тебе, – сказал он. – Говорят, со временем ты вполне сможешь стать о-ыйнё, медсестрой самого высокого ранга; женщиной, которой доверяет и которую уважает сам король. Я не очень-то этим людям верю, но, возможно, ты сумеешь удивить меня».

Его глаза улыбались, и я запомнила этот взгляд навсегда. С тех пор меня преследовало желание заслужить еще один такой взгляд и страх, что я никогда его не удостоюсь. И этот страх иногда сопровождался гневом.

Я взяла исписанный листок и смяла в кулаке. На кону жизнь медсестры Чонсу, а я беспокоюсь, одобрит ли отец мои поступки. Это показалось мне таким пошлым, таким эгоистичным. Я не желала быть девушкой, которая боится поступать правильно исключительно из страха перед тем, что подумают о ней окружающие.

А я понимала, что правильно и хорошо. И была столь же уверена в этом, как и в сияющем в небе солнце.