«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»

Вдруг история с «Трамваем» получила неожиданное продолжение. Секретарь театральной парторганизации Тер-Осипян решила воспользоваться моментом, чтобы избавиться от Гончарова. Она считала, что Гончаров ее недооценивает, дает мало ролей. Козыряя моим именем и представляя дело так, будто бы она действует по моему поручению, Тер-Осипян настроила против Гончарова дирекцию театра и кое-кого из актеров. Надо отметить, что большинство труппы не пошло у нее на поводу, но это не помешало Тер-Осипян заявлять в моем кабинете, будто она выступает от имени всего коллектива. Непонятно, на что она надеялась. Всем известно, что я принимаю решения только после всестороннего обдумывания. Семь раз отмерю, а потом уже режу. Я сразу же почувствовала, что дело неладно. Директор театра с удивлением смотрел то на меня, то на свою «предводительницу». Ясное дело – она сказала всем, что действует по моему поручению, а я, как выяснилось, ничего ей не поручала. На выяснение истинного положения дел у меня ушло два дня. Потом все виновные получили по заслугам. Тер-Осипян получила партийный выговор и была снята с секретарского поста. Вряд ли ее возьмут в какой-либо другой театр. Интриганы никому не нужны. Она рыдала у меня в кабинете, жаловалась на свою несчастливую жизнь, на то, что ее не ценят и не любят. Я на это ответила, что оценивают человека по его поступкам и любят за них же. Хотела еще добавить, что из-за своих интриг она не получит в этом году «народную», но промолчала. Пускай походит еще год-другой в «заслуженных».

30 апреля 1971 года

Невероятно устала. Если бы могла, то завтра бы весь день пролежала бы в постели. Но нельзя – праздник. Переживаю по поводу последней ссоры с Николаем. Эх, если бы она в самом деле была бы последней! Он не понимает, что супружеский союз – это прежде всего ответственность. Тень поступков одного ложится на другого. Странно объяснять прописные истины взрослому человеку, да еще и с большим опытом руководящей работы. Корень всех наших проблем в том, что я – министр, а мой муж – заместитель министра. Его уязвляет то, что я выше по должности, хотя я никогда не позволяю себе подчеркивать эту разницу. Для меня ее не существует. Для Николая же это очень важно. Это его уязвляет, тем более что когда-то он был выше меня по должности[17 - В 1943–1949 гг. Николай Фирюбин работал секретарем Московского горкома ВКП (б). Сама Фурцева в тот период работала секретарем (первым секретарем) Фрунзенского районного комитета ВКП (б) г. Москвы.]. Он выдумал, будто я горжусь этой разницей и считаю себя выше него. Выдумал и травит душу себе и мне своей выдумкой. Но боюсь, что если меня снимут, лада в нашу семью это не принесет. Боюсь, что тогда Николай от меня уйдет, не захочет жить с неудачницей. Он не уважает неудачников. Себя к таковым не относит. Считает, что пал жертвой интриг, а это другое. Сняли, мол, за компанию с Поповым[18 - Попов Георгий Михайлович (1906–1968) – советский партийный и государственный деятель, в 1945–1949 гг. работал первым секретарем Московского городского комитета ВКП (б) и секретарем ЦК ВКП (б). Был снят с обеих должностей за недостатки в работе.] – пострадал ни за что. Николай любит порассуждать о том, как сущий пустяк может изменить карьеру человека. «Мал камешек, не видно его, а споткнешься и лоб расшибешь», часто повторяет он. Он имеет в виду себя, а я сразу же вспоминаю о том, как меня сняли с секретарской должности. Николай знает, что эта присказка мне не нравится, но продолжает повторять ее. Шутка, мол. Шутки иногда ранят больнее пуль.

5 мая 1971 года

Вот уже 11 лет я на министерском посту. Огромный срок. Горжусь тем, что успела сделать так много. Хотелось бы больше, но уж что есть, то есть. На днях открыли новый цирк[19 - Большой Московский государственный цирк на проспекте Вернадского.] – большая радость. Как же трудно было добиться разрешения на строительство! К цирку у нас относятся как к чему-то второстепенному. Иногда приходится слышать, что цирк это вовсе и не искусство. Одергиваю, стыжу. Искусство! Настоящее искусство! Очень люблю цирк и рада тому, что наш новый цирк – самый большой в мире. Знай наших!

12 мая 1971 года

Очередной тяжелый разговор в ЦК по поводу Ростроповича. От Андропова приехал генерал Бобков. Демичев[20 - Демичев Пётр Нилович (1918–2010) – советский государственный и партийный деятель. Секретарь ЦК КПСС в 1961–1974 гг., министр культуры СССР в 1974–1986 гг. (был преемником Фурцевой на этом посту).] настроен весьма агрессивно. Он считает, что пора принимать решительные меры в отношении Ростроповича и Вишневской. Боюсь, как бы эти меры не повредили престижу нашего государства. Я уважаю Ростроповича. Он невероятно талантлив, он – гений, а гении требуют к себе особого отношения. Всякий раз, когда заходит разговор о Ростроповиче, я говорю, что во всем, что с ним происходит, есть и наша вина. Ростроповича недооценивали. Это его сильно задевало и в итоге подтолкнуло к опрометчивым поступкам. В ответ на это слышу одно и то же: «Как это – недооценивали? Народного в сорок лет получил, премии, награды…» Я на это отвечаю, что народных артистов у нас много, а Ростропович – один на весь мир. Конечно же ему не стоило устраивать у себя на даче общежитие для антисоветских элементов и выступать в их защиту[21 - Имеется в виду Александр Исаевич Солженицын.]. Это ошибка. Но и с нашей стороны тоже были допущены ошибки. Не стоило действовать по отношению к Ростроповичу так резко. Нельзя было отлучать его от творчества. Я на правах старой знакомой пыталась поговорить с ним по душам, но другие руководители до меня наговорили ему столько всякого, что он и на меня начал смотреть волком. Разговора не получилось. С Вишневской тоже испортились отношения. Жаль. Те, кто собирается применить к ним «решительные меры», не выезжают за границу и не принимают иностранных делегаций. Им не придется отвечать на вопросы о Ростроповиче. Убеждала Демичева, что Ростроповичу нельзя ставить палки в колеса. Он должен иметь полную свободу творчества. Творчество отвлечет его от нежелательной деятельности. Я не могу назвать ее «антисоветской», поскольку антисоветчиком Ростроповича не считаю. Если мы хотим, чтобы Ростропович одумался, надо показать, что мы его ценим и уважаем. Пряник всегда лучше кнута. Не выпускать Ростроповича на гастроли и международные конкурсы – это тройной удар по государству. Во-первых, мы останемся без наград, которые он может получить. Во-вторых, мы останемся без валюты, которую он может заработать. А ведь речь идет о больших суммах. Я не раз говорила, что если правильно взяться за дело, то министерство культуры станет приносить государству такой же доход, что и министерство внешней торговли. Талантов у нас море. В-третьих, сразу же поднимут голову злопыхатели и очернители. Начнут лить на нас грязь. Не страшно, но неприятно.

Как я ни старалась, переубедить Демичева и остальных не смогла. «Мы не собираемся потакать антисоветским элементам», – сказал Демичев. Чувствую, что добром это не кончится, а виноватой снова окажусь я.

К Ростроповичу у меня отношение особое. Я хорошо понимаю, насколько он раним и как тяжело ему приходится. Другие этого не понимают. Стригут всех под одну гребенку. А так нельзя. На Ростроповича вообще нельзя сильно давить. Он доказал делом, что способен на отчаянные поступки[22 - Речь идет о попытке суицида, предпринятой Ростроповичем в 1964 г. после крупной ссоры с Вишневской. Фурцева в тот момент проявила заботу о Ростроповиче, навещала его в больнице, помогала достать дефицитные лекарства.]. Этого не понимают. А может, и нарочно стараются довести его до крайностей. Нет человека, нет проблем. Любят вспоминать двадцатые годы, когда все решалось быстро. Но сейчас 71-й, а не 21-й год. Надо же понимать, что времена изменились.

20 мая 1971 года

Близится лето, а об отпуске и думать некогда. Потянуло на родину, но не поеду. Приехать инкогнито у меня не получится. Побывка в родных местах неизбежно превратится в бесконечную череду собраний и встреч. Не имею ничего против встреч и собраний, но во время отпуска хочется от них отдохнуть. Хочется побродить по знакомым с детства местам. Хочется повспоминать в тишине. Вспоминать молодость и грустно, и приятно. Люблю свой родной город. Помню, как рассердилась на Светлану, когда она назвала его «дырой». Странное дело – от Москвы до Волочка рукой подать, а бываю там редко.

2 июня 1971 года

Заграничные гастроли наших коллективов очень часто находятся под угрозой срыва из-за забастовок. Всякий раз забастовки ставят меня в неловкое положение. Как коммунистка и советский человек, я понимаю, что забастовка есть оружие, при помощи которого рабочие борются за свои права. Но как министру культуры мне приходится просить наших заграничных партнеров найти способ прекратить забастовку. Формально получается, будто я предаю интересы рабочего класса. Говорила об этом с Николаем. Он усмехнулся и сказал, что сознательные рабочие не позволят себе срывать гастроли советских артистов. Может, оно и так, а все равно чувствую себя неловко. Впрочем, забастовки часто используются как предлог для отмены гастролей наших артистов. К сожалению, у нас за границей есть не только друзья, но и враги, которым культурное сотрудничество с СССР как кость в горле. Помню, как тяжело мы согласовывали парижские гастроли Большого театра в 68-м году. Договоренность с французами о проведении обмена операми была достигнута во время встречи Косыгина[23 - Косыгин Алексей Николаевич (1904–1980) – советский партийный и государственный деятель, Председатель Совета министров СССР в 1964–1980 гг.] с де Голлем[24 - Де Голль Шарль Андре Жозеф Мари (1890–1970) – французский военный и государственный деятель, генерал. Президент Франции в 1959–1969 гг.]. Когда договариваются на таком высоком уровне, все обычно идет гладко. Но не пошло. Французский министр культуры Мальро перестал отвечать на мои письма, когда я попросила подтвердить сроки. Молчание затянулось, я не могла понять, в чем дело. Обратилась к нашему послу. Тот тоже не сумел добиться ясности. И вдруг как гром среди ясного неба – заметка в газете «Монд». Гастроли советской оперы отменены по финансовым причинам. Как? По чьим причинам? У нас с финансами все в порядке. Проблемы в парижской Гранд Опера? Давайте решать. Через французского посла в Москве мне удалось узнать, что причиной отмены гастролей стал доклад, который представили правительству два консультанта, побывавшие в Москве. Они написали, что спектакли Большого театра потребуют огромных работ по переоборудованию сцены. Эти работы, дескать, не окупятся и, кроме того, могут нанести ущерб зданию парижской оперы. Французские консультанты даже не потрудились посоветоваться с нашими специалистами. У них была другая задача – сорвать гастроли советской оперы.

Я предложила провести переговоры по техническим и прочим условиям гастролей. Французский министр культуры после газетного сообщения проснулся от спячки. Он ответил мне, что не видит смысла в переговорах, поскольку даже если мы договоримся, гастроли все равно не состоятся. Персонал Гранд Опера собирается проводить в ноябре забастовку. Я предложила перенести гастроли на февраль или март следующего года. Мой французский коллега ответил, что в следующем году в Гранд Опера начинается ремонт, который продлится год. Так что рады бы, но раньше 70-го никак нельзя. Обычная практика – затягивать решение вопроса в надежде на то, что все о нем забудут. Но я не могла допустить, чтобы гастроли сорвались. У меня было поручение от Косыгина, которое я не могла не выполнить. В Большом театре уже готовились к гастролям. Французские зрители ждали нашу оперу. А Минфин рассчитывал на валютные поступления от гастролей.

Настойчивость всегда приносит плоды. Я действовала в Москве, а Зорин[25 - Зорин Валериан Александрович (1902–1986) – советский дипломат, в 1965–1971 гг. был послом СССР во Франции.] в Париже. Совместными усилиями нам удалось добиться от французской стороны положительного ответа. Гастроли состоялись в декабре 69-го. Приехав в Париж, я узнала, что никакой забастовки в Гранд Опера не было и что ремонт, из-за которого наши гастроли пришлось отложить на самый конец года, был небольшим и занял около двух недель. Я человек прямой. Не постеснялась спросить у моего французского коллеги, почему он вводил меня в заблуждение. Ничего вразумительного в ответ не услышала. Сложная обстановка, много работы, самого в заблуждение ввели. Хорош министр культуры – не знает, что у него в столичной опере творится! Этого я, конечно же, говорить не стала, но он и так все понял, по моим глазам. То, что нельзя сказать словами, я прекрасно умею выражать взглядом и улыбкой.

17 июня 1971 года

Все никак не могу привыкнуть к тому, что Светлана живет отдельно. Казалось бы – давно уж пора привыкнуть, а не могу. Раньше, когда приезжала с работы домой, всегда заходила к ней в спальню. Просто для того, чтобы на нее посмотреть. Я редко возвращалась так рано, чтобы она еще не спала. Мы со Светланой все больше и больше отдаляемся друг от друга. Мне очень жаль. Она взрослеет, я старею – обычная история. Чувствуя, что Светлана от меня отдаляется, я стала уделять больше внимания маме. Мама удивлялась сначала – что это со мной случилось? Ничего не случилось. Просто я подумала о том, что мама тоже может чувствовать себя одинокой по моей вине. За работой мы забываем о наших близких. Ловлю себя на мысли о том, что с некоторых пор мне совершенно безразлично, застану ли я дома Николая или нет. Мы почти перестали разговаривать друг с другом. Спрашиваем из вежливости «Как дела?», чтобы услышать в ответ «Нормально». Когда я жила в Москве, а Николай – в Праге, наше общение было в сто раз интенсивнее. Мы едва ли не каждый вечер перезванивались, а кроме того, еще и письма друг другу писали. Николай писал мне замечательные письма. У него хороший слог. Я ему даже советовала писать книги. Разве могла я тогда предположить, что через пятнадцать лет мы станем друг другу чужими? Скажи мне кто тогда такое, я бы рассмеялась – что за чушь? Я так была уверена в Николае… А как не быть уверенной, если выходишь замуж в сорок с лишним, когда уже и опыт есть, и на вещи смотришь серьезно? Не думала, что ошибусь снова.

Во Франции я слышала такое мнение, будто в супружеской жизни неизбежны периоды взаимного охлаждения. Это, мол, в порядке вещей, и бояться этого не следует. Со временем все образуется. Само собой. Главное – не наделать глупостей, не испортить отношения окончательно. Не очень-то в это верю, потому что знаю много семей, у которых таких периодов никогда не было. Некоторые и тридцать-сорок лет подряд живут душа в душу. Но на всякий случай стараюсь не делать глупостей. Делаю вид, будто все хорошо. Очень стыдно притворяться перед самой собой. Чувствую себя последней дурой. Но притворяюсь. Николай же не притворяется, ведет себя так, как ему хочется. Он может позволить себе любое высказывание. С некоторых пор начал говорить мне резкости под видом шуток. На губах улыбка, а взгляд серьезный. Сразу чувствуется, что никакая это не шутка. Не раз просила его не «шутить» так. Не помогает. Иногда он «шутит», а иногда может сказать и не в шутку. Причем такое, что не знаю, как мне быть – плакать или смеяться. Плакать, потому что обидно, или смеяться над явной глупостью. Обычно сначала пытаюсь смеяться, но быстро срываюсь на плач. Главная тема последнего времени у Николая – мое «коварство». Оказывается, я коварно обманула его – вышла за него замуж только для того, чтобы считаться замужней женщиной. Без любви. Все мои слова о любви были лживыми, считает Николай. Положение замужней женщины, по его мнению, было нужно мне для карьеры. Вот как! То, что на тот момент я была первым секретарем Московского горкома, Николай в расчет не принимает. Он имеет привычку отмахиваться от фактов, которые не хочет замечать. Если уж я, будучи «разведенкой», стала первым секретарем Московского горкома, то и секретарем ЦК стала бы без выхода замуж. Николай прекрасно это понимает. Но ему хочется уязвить меня побольнее и потому он говорит чепуху. Мое семейное положение никогда не отражалось на моем служебном росте. Человека оценивают по делам, а не по семейному положению. Кроме того, я никогда не давала никому повода вспоминать о моем семейном положении. Николай добивается своей цели. Меня ранит не то, что он выдумал, потому что над такой чушью можно только посмеяться. Меня ранит то, что человек, которого я когда-то любила и которому я доверяла, настолько сильно изменился. Меня ранит то, что ему нравится делать мне больно. Это не обычные супружеские перебранки. Это гораздо серьезнее. Перебранка перебранке рознь. Про одни перебранки можно сказать: «пустяки, милые бранятся – только тешатся». Но есть и другие. Такие, от которых на душе остается рубец. Сколько уже их у меня, этих рубцов! Начну считать, так со счету собьюсь.

Стараюсь не делать глупостей. Пытаюсь смеяться сквозь слезы. Прошу – давай не будем вредничать. Надеюсь на что-то, а на что, и сама не знаю. Но хочется надеяться, вот и надеюсь.

29 июня 1971 года

Для кого министерство пишет приказы? Есть приказ, запрещающий давать в день несколько концертов. Это сказывается и на качестве, и на здоровье артистов, идет вразрез с трудовым законодательством. Но дают же! Дают! По три, по четыре концерта! Договариваются в частном порядке. Получают разрешения у местного начальства. С руководителями, которые позволяют себе игнорировать приказы министерства, у меня разговор короткий. Таких снимаю без сожаления и сомнения. О такой «мелочи», как обязательное утверждение концертных программ, «забывают» уже в Клину. Про Ростов или Свердловск[26 - Ныне – г. Екатеринбург.] и говорить нечего. Только в этом году за незаконную предпринимательскую деятельность привлечено к ответственности сто пятьдесят два работника культуры! Сто пятьдесят два! Кухарский, желая меня успокоить, сказал: «Так это же на весь Союз, страна у нас большая». Все равно! Какая бы ни была у нас огромная страна, цифра эта позорная. А что делать – не знаю. Иногда опускаются руки. Новые руководители будут игнорировать новые приказы, а актеры будут продолжать давать по четыре концерта. Считаю неправильным, что к ответственности привлекают только организаторов «левых» выступлений. Они договариваются, они производят расчеты, а артисты остаются в стороне. В их действиях нет состава преступления. Якобы нет, а на самом деле есть. Они не дети, а взрослые люди. Все знают, все понимают и на самом деле являются соучастниками.