Иринкино счастье

– Да, разумеется! Скажи, пожалуйста, как это могло случиться, чтобы при тебе так обидели ребенка? – с укором проговорила бабушка.

– Ах, вы только не сердитесь, не сердитесь, я и сам на себя злюсь теперь! – искренне сознался Лева. – Но, право же, мне и в голову не могло прийти, что Иринка так странно отнесется к этой глупой шутке Кокочки!

– Иринка очень чуткая и чистая натура, – серьезно проговорила Прасковья Андреевна. – Ее инстинктивно отталкивает и возмущает всякая пошлость, а тебе, как старшему другу и нареченному брату ее, следовало бы ограждать девочку от таких впечатлений. Этот ребенок так трогательно и безоговорочно предан тебе, что, право, заслуживает немного большего к себе внимания!

Юноша молча и почтительно поцеловал руку бабушки, и оба почувствовали, что они поняли друг друга и что между ними снова заключен мир.

Лева пошел провожать Иринку. Девочка уже успела позабыть свои недавние слезы и теперь, следуя за ним по дороге, без умолку болтала.

– Ах какие чудные картинки тебе купила бабушка! – говорила она с восторгом. – И столько цветов там! И такие все красивые! Я таких никогда и не видала еще, верно, не растут у нас. Ты мне должен все прочесть о них, и я еще хочу знать, как они называются! Хорошо?

– Хорошо, хорошо…

Юноша почти не слушал, что она говорила. Он все еще находился под впечатлением последнего разговора с бабушкой и чувствовал свою вину перед девочкой.

Иринка вдруг замолкла и остановилась.

– Лева, ты о чем думаешь? – спросила она неожиданно. – Ты отчего такой?

Большие темные глаза с тревогою устремились на юношу.

– Какой такой?

– Да вот такой… ну, такой скучный, знаешь! – не умея выразиться, пояснила девочка, разводя руками. – Ты может быть, сердишься, Лева?

И она тихонько потянула его за рукав.

– Я сержусь на тебя, Жучок мой, – да за что же, за что? – удивился Лева.

– А вот за то, что я плакала тогда… Ты не любишь, когда я плачу…

Девочка покраснела и опустила ресницы; но вдруг, сразу изменив тон, она заговорила быстро, горячо, с негодованием:

– Ты не сердись, Лева, я не могла, не могла, ах, он такой противный, противный… И потом, как он смел, ведь я не его невеста, не его ведь, правда? Как он смел?..

Но Лева молчал, не зная, что сказать, и его снова и еще с большей силой охватило прежнее неприятное чувство вины.

– Ты сердишься, Лева? – спросила она, и в голосе девочки послышались слезы; Иринка робко подняла к нему свое опечаленное личико. – Ну, если ты сердишься, Лева, то в другой раз объясню… в другой раз… – Она не договорила.

– В другой раз я шею сломаю тому, кто осмелится тебя обидеть при мне! – неожиданно вырвалось у Левы, и при этом он так крепко сжал ручку Иринки, что ей даже немного больно сделалось; но она ничего не сказала, только слегка потерла покрасневшие пальцы и сейчас же опять вложила руку в большую сильную ладонь своего друга.

Лева свернул с большой дороги на соседнее поле, откуда узенькая межа спускалась вниз, прямо к речке; после пыльной дороги тут было прохладно и хорошо.

Легкий туман белою дымкой стоял над полем, и во влажном воздухе пахло свежей травою, кашкой и медом.

Иринка почему-то замолкла.

Лева тоже молчал, и все молчало кругом; и лес, и зеленое поле, и тихое небо над ними с бирюзовою далью… все, все смолкло…

Даже речка перестала журчать, словно утомленная дневным жаром, и теперь, неподвижная и прозрачная, сверкала как зеркало среди густой зелени.

Местами в ней все еще отражались багровые облака, но вечерняя заря медленно угасала, и вдали у леса речка уже бледнела, постепенно совсем теряясь в синеватом тумане вечерних сумерек.

Охваченные прелестью наступающей ночи, Лева и Иринка невольно замедляли шаги, подходя к оврагу. Девочка задумчиво любовалась догорающим небом.

А над опушкой деревьев уже выступал молодой месяц, и вдруг целая сеть золотистых нитей заискрилась и засверкала у леса, покрывая блестящей рябью почерневшую речку…

– Лева, как ты думаешь, – тихонько спросила девочка, – у месяца серебряные или золотые лучи?..

– Право, уж не знаю, какие лучи у месяца, – ответил Лева, – но я знаю одно, что ты у меня золотой, золотой Жучок!

И, приподняв девочку, юноша горячо и крепко прижал ее к себе…

В этот вечер Субботин не пошел кататься на лодках, и молодежь напрасно прождала его у пристани.

Проводив Иринку, он сейчас же вернулся домой. Когда Лева входил к себе, то в открытое окно к нему смотрел тот же молодой месяц и в комнате пахло полевыми цветами…

«Милый, милый Жучок!» – еще раз подумал юноша, уже засыпая, ему казалось, что чей-то нежный голосок тихонько спрашивает: «Как ты думаешь, у месяца серебряные или золотые лучи?»

VIII

Для Иринки наступило теперь счастливое время: снова возобновились ее любимые прогулки в дальний лес с Левой, катанье с ним на лодке, уженье рыбы, собирание и сушка цветов для его гербария и, наконец, в жаркие дни, когда не хотелось никуда уходить далеко, совместное чтение Андерсена в «Саду Снегурочки», под сенью белых березок.

Девочка страстно увлекалась этими сказками и готова была часами слушать, когда Лева ей читал.

Субботин зачастую даже раскаивался теперь, что купил эту книгу, до того она возбуждала и без того уж чересчур развитое воображение ребенка.

Девочка представляла себя то маленькой русалкой, то воздушным эльфом, то ледяной королевой, но более всех ей все-таки нравилась русалочка, так беззаветно полюбившая принца и готовая ценой собственной жизни спасти его от смерти…

Лева вынужден был несколько раз перечитать ей эту сказку, и потом Иринка долгое время видела ее во сне, причем принцем был всегда Лева, а она – маленькой бедной русалочкой.

При свидании девочка каждый раз подробно рассказывала эти сны Субботину и очень сердилась, когда рассудительный Лева серьезно убеждал ее, что все это глупости и что она так плохо спит только потому, что ее чересчур поздно укладывают.

– Здоровые люди никогда снов не видят! – уверял он. – Тебе следует вечером пораньше пить молоко и пораньше спать ложиться, и тогда все будет хорошо.

«Угораздило меня подарить ей эти дурацкие сказки! Ругал теперь сам себя юноша. – Девчонка и во сне и наяву только и бредит ими!» И он перестал читать Андерсена, предпочитая рассказывать ей почаще что-нибудь из естественной истории.

Субботин частенько поражался странной мечтательности и чересчур пылкому воображению ребенка.

– Ну, Иринка понесла свою ахинею! – не раз смеялся Лева, когда девочка, увлекаемая своею фантазией, уносилась невесть в какие неведомые страны и, конечно, напрасно старалась и его увлечь за собою.

– Ну как же ты не понимаешь?! – возмущалась Иринка. – Да ты только послушай, послушай, Лева!

– Чего тут не понимать, матушка, отлично все понимаю! Говорю тебе, ахинею несешь! Принц на коне, а конь на осле, а осел на солнце, а солнце на луне!.. Черт знает, что ты тут мелешь! – вышучивал ее нарочно Лева. – Пойдем лучше, глупыш, червей копать, я сегодня после обеда собираюсь рыбу ловить, говорят, в нашей речке окуней развелось много!

Девочка обижалась, но все-таки шла копать червей и затем отправлялась вместе с ним на речку.

У Иринки также была своя маленькая удочка, и она закидывала ее около удочки Левы.