Анатолийская мечеть XI–XV вв. Очерки истории архитектуры

Из описания понятно, что Эвлия имеет в виду именно Улу-джами, к востоку от которой (правда, не «стена к стене», а в десятке метров, через улицу, создающую значительный уклон) действительно находится медресе Двух минаретов (Чифте минаре), главная архитектурная достопримечательность города; но сведения путешественника явно не соответствуют ни датировке Улу-джами правлением туркменов Ак-Коюнлу, ни размерам (200 шагов в каждом измерении), ни конструкции (200 сосновых столбов в интерьере). Единственное, чему можно поверить в приведенном фрагменте, – отсутствие купола и наличие деревянных стропил; не исключено, правда, что попавшие в описание Эвлии многочисленные деревянные столбы и стропила («сосновые опоры крыши», покоящиеся на сосновых же столбах), – это всего лишь строительные леса, возведенные для первого из зафиксированных в надписях ремонта мечети, произведенного как раз на рубеже 1630–1640-х гг. губернатором Эрзерума Хусейн-пашой. Можно предположить, что к моменту пребывания в городе Эвлии Челеби работы в интерьере Улу-джами не были завершены, о чем, кстати, свидетельствует его же указание на соседнее «Эски-медресе» как на «соборную мечеть», – вероятно, Школа Двух минаретов могла временно выполнять функцию главного городского молитвенного пространства.

Эрзерум. Улу-джами. План

Из записей о реконструкциях известно, что северный фасад Улу-джами был переделан в XIX в.; вряд ли при этом мечеть была расширена в северном направлении, – такое предположение опровергается наличием старого основания кирпичного минарета в северо-западном углу здания[153 - Подробнее о минарете эрзерумской мечети см.: Yurttag Н. Erzurum Ulu camii'ne ait yeni bir kitabe ve yapi hakkinda bazi d?s?nceler // Atat?rk ?niversitesi t?rkiyat arastirmalari enstit?s? dergisi /Journal of Turkish research institute. V. 17. Erzurum, 2001. P. 198–205.] (при этом заметно, что центральная северная ячейка была переделана, – ее угловые столбы и южная арка дополнительно укреплены). Однако очевидно, что здание было расширено в восточном и западном направлениях, – об этом говорят и отделяющие крайние нефы арки, оформленные иначе, чем в центральной части мечети, и перпендикулярные михрабной оси цилиндрические своды восточного нефа (ныне отгороженного для женского зала), и Т-образные столбы и пристенные выступы, на которые опираются опорные арки этих сводов, и отсутствие аналогичных выступов в ячейках западного нефа, где ребра продольного свода, перекрывающего весь неф без членения на ячейки, опираются непосредственно на стену. Таким образом, первоначальный план Улу-джами логично сокращается до 5-нефного, вполне соответствующего возможностям строителей и потребностям общины, которые демонстрируют, например, рассмотренные синхронные памятники Данишмендидов.

Эрзерум. Улу-джами. Интерьер

Улу-джами Эрзерума перекрыта единой четырехскатной крышей с поднятием кровли над центральным нефом, однако понятно, что такое покрытие, не имеющее ничего общего с исторической реконструкцией, мечеть получила недавно, и изначальное перекрытие здания следует реконструировать как понефное, – первоначально, видимо, стропильное, позже – сводчатое, перпендикулярное стене киблы.

В интерьере мечети трудно отделаться от впечатления, что ты находишься в романском соборе. Центральный неф едва ли не в полтора раза шире и чуть выше боковых и лучше освещен за счет световых фонарей в средней части, что визуально увеличивает его размеры. Основной мотив интерьера – стрельчатые с выделенными замковыми камнями арки, на которые опираются отрезки стен, служащие опорой для цилиндрических сводов. Глубоко прорезанные тройные профили архивольтов арок, ограничивающих ячейки центрального нефа, продолжены на опорных столбах и не отделяются пятами, превращаясь в пучки вертикальных тяг, которые, однако, благодаря ширине пролетов арок не создают доминирования вертикали.

Ячейки центрального нефа ограничены массивными Г – и Т-образными в плане столбами, но продольные выступы на них намного превышают поперечные, – отсюда возникает эффект относительной изолированности ячеек по направлению михрабной оси и подчеркнутый акцент продольной ориентации базилики к михрабу. Интересно отметить, что ряд выступов столбов справа от оси вход-михраб приобретают четкое ребро в виде тупого угла, другие же имеют очевидное скругление, контрастирующее с гранями выступающих из столбов вертикальных тяг. Камень столбов обработан достаточно грубо и сохранил следы инструмента. При этом столбы центрального нефа, несущие вертикальные тяги, отличаются по оформлению от практически лишенных какой-либо декорации столбов в боковых нефах, являющихся скорее отрезками стен, в которых пробиты широкие проходы, что свидетельствует о серьезной реконструкции центральной части мечети.

Третья от входа ячейка центрального нефа, находящаяся в геометрическом центре плана современного здания, перекрыта сомкнутым сводом, скрытым рядами мелких тромпов, образующих сталактиты. Сводчатое перекрытие имеет окулюс, над которым возвышается небольшой застекленный фонарь. Таким образом, данная ячейка превращается в световой колодец, совершенно аналогичный закрытым куполами ячейкам-сахнам рассмотренных данишмендидских мечетей Кайсери. Происхождение свода в данной ячейке явно позднее, – об этом свидетельствуют и наращенные над опорными арками стены, на которые опираются лотки свода (их кладка отличается от нижней части интерьера), и дополнительные арки, сужающие верхнюю часть ячейки с востока и запада, чтобы перекрывать сводом не прямоугольник, а квадрат. Собственно, конструктивное усложнение и укрепление ячейки и послужило причиной перестройки центральной части мечети, – об этом говорит увеличение опорных столбов и изменение их сечения, воспроизведенное и в других ячейках центрального нефа.

Эрзерум. Улу-джами. Михрабная ячейка

Эрзерум. Улу-джами. Световая ячейка

Эрзерум. Улу-джами. Юго-западная часть интерьера

Замечание Эвлии Челеби об отсутствии в эрзерумской мечети каменного купола справедливо, но ее михрабная ячейка полностью «подготовлена» к появлению купольного перекрытия. Как и в Улу-джами Кайсери, южная часть центрального нефа оказалась расширена за счет установки Г-образных столбов, которым соответствуют массивные выступы на стене киблы, в которые сводятся профилированные архивольты подпружных арок; таким образом, михрабная ячейка оказывается выделена в интерьере не только размерами, но и своими опорами. Расширение михрабной ячейки до квадрата, сторона которого равна двум травеям, привело к сужению прилегающих боковых нефов настолько, что две восточные травеи объединены одним отрезком цилиндрического свода.

Четвертая подпружная арка оказалась утоплена в кладке стены киблы и описывает глубокую михрабную нишу. На арки опираются выложенные горизонтальными рядами каменной кладки паруса, имеющие над михрабом круглые иллюминаторы и несущие опорное кольцо купола диаметром 11,6 м, – больше, чем в Улу-джами Кайсери, но меньше, чем в перестроенной Артукидами мечети Сильвана; правда, в последней купол опирался на тромпы и нуждался в восьми точках опоры. Таким образом, Улу-джами Эрзерума могла бы претендовать на самый большой среди тюркских мечетей Восточной Анатолии купол на парусах; однако ни каменного купола, ни барабана на имеющихся парусах не появилось, и сферическое перекрытие оказалось оригинальной конструкцией из опирающихся друг на друга деревянных плашек, в горизонтальных рядах которых оставлены четыре световых проема.[154 - Аналогичный купол реконструируется в близкой по времени постройки, но многократно перестроенной Пятничной мечети Баку; см.: Гияси Д. Азербайджан // Художественная культура Центральной Азии и Азербайджана IX–XV веков. Т. IV. Архитектура. Самарканд-Ташкент, 2013. С. 249. Подобные деревянные ложные купола будут использоваться позже в османских караван-сараях и в памятниках турецкой архитектуры XX в., намеренно отсылающих к национальной традиции.]

Четвертая от входа ячейка центрального нефа, расположенная между световым «сахном» и подкупольным квадратом перед михрабом, суженная почти на четверть из-за увеличения столбов в центре зала, также превращена в световой колодец: она перекрыта крестовым сводом, в центре которого сделан квадратный проем. Для дополнительного сужения верхней части ячейки под боковые распалубки свода подведены широкие стрельчатые подпружные арки.

Таким образом, свет в зале эрзерумской мечети акцентирует южную часть расширенного центрального нефа, проникая в него через два световых колодца в сводчатых перекрытиях третьей и четвертой от входа ячеек и иллюминаторы в южных парусах михрабной ячейки.

Разговор о мечетях Салтукидов О. Асланапа начал с более раннего памятника, – маленькой Крепостной мечети Эрзерума (Кале-месджид),[155 - Aslanapa. Op. cit. S. 25–26.] пристроенной к византийской стене доминирующей над городом цитадели так, что ее михрабная ниша образована основанием полукруглой крепостной башни. Однако эту сильно зареставрированную мечеть неправомерно рассматривать как памятник тюркской архитектуры, – в ее основе лежит более ранняя христианская постройка (мавзолей либо церковь) с куполом на барабане, опиравшимся непосредственно на массивные стены. При расширении постройки отрезки стен были превращены в Г-образные опорные столбы интерьера мечети, на которые опираются добавленные к купольной ячейке зеркальный свод в северной части зала и четыре полуциркульных свода, перекрывающие западную и восточную части помещения. Кладка и архитектурная декорация барабана наложенными арками схожи с оформлением находящихся у подножия цитадели салтукидских мавзолеев XII-начала XIII в. (комплекс Юч Кюмбетлер – «Три гробницы») и – в более развитом виде – сельджукского тюрбе Хатуние в медресе Чифте Минаре (1255),[156 - См.: Стародуб. Сокровища. С. 280–281.] выдавая наличие единых приемов декорации, взятых на вооружение новыми правителями Эрзерума.

* * *

На протяжении XII столетия, – «выпадающего» из историографии периода до возвышения Сельджуков Рума, – мусульманская архитектура тюркской Анатолии продолжала искать оптимальные варианты композиции мечети, соответствовавшие как культовым функциям постройки, так и условиям территории, активно включаемой в «мир ислама». Замечание А. Л. Якобсона, сделанное по поводу зодчества византийского ареала, о том, что «формирование архитектурной композиции, плановой и пространственной, находилось, очевидно, в прямой зависимости от тех функций, ради выполнения которых эта архитектура создавалась»,[157 - Якобсон А. Л. Закономерности в развитии средневековой архитектуры IX–XV вв. Л., 1987. С. 5.] безусловно справедливо для памятников не только восточно-христианских, но и мусульманских, тем более появлявшихся на землях, где ислам к тому моменту одержал лишь политическую победу.

Как было показано в предыдущем очерке, в Анатолии очень быстро, – уже в первые десятилетия после мусульманского завоевания, – сформировался новый тип здания мечети, в композиции которого приоритет отдавался закрытому молитвенному залу. В мечетях тюркских эмиратов XII в. были предложены варианты развития этого типа.

Один из вариантов опирался на сирийскую традицию: в памятниках Артукидов, земли которых непосредственно примыкали к сирийским владениям Халифата, была продолжена линия развития мечети, композиция которой состояла из поперечно ориентированного зала, предваренного большим двором. Именно этот вариант, восходящий к дамасской мечети, был положен в основу анатолийских (и не только) мечетей Великих Сельджуков;[158 - Подробнее см., например: Heritage of The Great Seljuks. Architecture. V. 1–3. Istanbul, 2013.] к нему же восходят большие мечети Сильвана, Мардина, Дунайсыра, Урфы, демонстрирующие принципиальное единство плана: вытянутый вдоль стены киблы зал базилики, перекрытый сводами, также ориентированными в поперечном направлении (за исключением близких к крестовым сводов, перекрывающих ячейки в Улу-джами Урфы). Отмечу, что более широкий центральный неф в Сильване «унаследован» артукидской перестройкой здания; в самостоятельных постройках Артукидов ширина поперечных нефов одинакова, что ведет к большему единству внутреннего пространства, избавлению его от литургически не обоснованного архитектурного акцентирования среднего поперечного нефа.

Эрзерум. Кале-месджид

Важным элементом в артукидских мечетях становится купол над михрабной ячейкой, – именно его увеличение по уже нормативному исфаханскому образцу, свидетельствующее о политических ориентирах правящей династии, приводит к перестройке Улу-джами Сильвана. Во всех рассмотренных мечетях Артукидов (кроме «латинизированной» Улу-джами Урфы) используются купола на тромпах, опирающиеся на 8 (в Сильване) либо на 6 точек (Мардин, Дунайсыр). Значительный размер куполов – от 10 м в диаметре – заставляет зодчих увеличивать подкупольный квадрат до ширины двух, а то и (в Сильване) трех поперечных нефов, акцентируя михрабную ячейку и добиваясь доминирования купола в пространстве мечети.

Необходимым элементом композиции артукидских мечетей остается двор, легко реконструируемый в Сильване по значительному уступу прилегающей с севера территории, а в Дунайсыре – по результатам раскопок и расположению современных входов в прилегающий садик. Важность двора как части комплекса мечети подчеркивается оформлением входов в молитвенный зал, акцентированием центрального прохода и появлением на «дворовом» фасаде зданий михрабных ниш, четко указывающих на возможность совершения молитвы вне перекрытого зала. Кроме того, одинаковые размеры зала и фланкированного пристройками двора в Улу-джами Мардина позволяют заключить, что обстроенный двор мечети – «простейшая планировочная идея, типичная и для арабской, и для среднеазиатской архитектуры»,[159 - Хмельницкий. МСМ. С. 64.] – перестает восприниматься как просто прилегающая территория, а его измерения включаются артукидскими зодчими в систему пропорций комплекса культового сооружения, как это будет иметь место позже, в мечетях османского времени.

Добавлю, что именно традиция Артукидов, описываемая как комбинация «поперечно вытянутого зала с куполом и частично перекрытого двора», была определена Г. Стерлином как отправная точка для более поздних мечетей Юго-Западной Анатолии (Маниса, Сельчук), повлиявших на развитие раннеосманских культовых зданий;[160 - Sterlin Н. Turkey from the Selcuks to the Ottomans. L.-N.Y.-Tokyo, 1998. P. 82.] однако такое видение эволюции анатолийской мечети не кажется бесспорным, особенно учитывая, что наиболее показательным артукидским памятником для исследователя оказалась не Улу-джами Мардина, где такой двор сохранился (и был воспроизведен в Дунайсыре), а переделанная и лишенная двора мечеть Сильвана.

Другой вариант анатолийской мечети был предложен в культовой архитектуре Данишмендидов, насколько о ней можно судить по перестроенным памятникам Кайсери. Сирийская традиция сюда не «дотянулась», а климатические условия Каппадокии оказались жестче, нежели в юго-восточных областях Анатолии. Мечети Кайсери отказываются от предваряющего двора и превращаются в полностью изолированное здание, единый архитектурный объем, лишенный декорации фасадов. В отличие от памятников Артукидов, данишмендидские мечети представляют собой продольно ориентированные базилики, разделенные на нефы аркадами, поддерживающими плоские перекрытия. Над геометрическим центром зала, предопределенным нечетным числом нефов и травей, появляется световой колодец, оказывающийся не только источником верхнего света в интерьере мечети, но и центральным элементом композиции рассмотренных памятников как до их перестройки Сельджуками Рума, так и после перекрытия куполами. Таким образом, возрастание изолированности молитвенного зала мечети происходит за счет «втягивания» сахна в интерьер. Два необходимых элемента, в классической арабской мечети следовавшие один за другим и фиксировавшие метафору перехода из Света в Тень,[161 - Подробнее см.: Шукуров. Образ Храма. С. 61–62.] в данном варианте перестают быть последовательными: свет (сахн) не предваряет тень (перекрытый зал, зуллу), но оказывается окружен ею со всех сторон, становясь центром молитвенного пространства, – естественно, не литургическим, но теологически оправданным.

Световая ячейка акцентирует не только центральный неф, но и центральную травею, – тем самым делается шаг к выделению поперечной оси здания, предполагающей усложнение планировочной схемы по сравнению с организацией движения лишь по продольной оси, статичность композиции сооружения и – в идеале – «соответствующую регулярную организацию окружения, средоточием которого мыслится здание».[162 - Хмельницкий. МСМ. С. 64–65.] В мечетях Данишмендидов средняя травея еще не фиксирована боковыми входами, но в Улу-джами Кайсери боковые входы сделаны в торцах соседней, примыкающей с севера травеи, обеспечивая крестообразное расположение осей здания, характерное для синхронных иранских памятников и намеченное в сельджукских мечетях (чаще в варианте Т-образного пересечения осей) и особенно медресе XIII в.

Вариант мечети, предложенный архитектурой Данишмендидов, через три десятилетия воспроизводится и во владениях Салтукидов: Улу-джами Эрзерума, многократно перестроенная, является таким же базиликальным изолированным зданием, лишенным предваряющего двора, но имеющим световую ячейку в центральном нефе. Можно заключить, что данный вариант был оценен как оптимальный для условий не только Каппадокии, но и горных районов северо-восточной Анатолии, где совершение молитвы в открытом дворе далеко не всегда комфортно.

Фактором, безусловно влиявшим если не на типологию, то на оформление салтукидских (и не только) памятников, следует признать местную христианскую традицию, в наиболее полном виде отраженную в сооружениях Ани,[163 - Подробнее об архитектуре Ани см.: Орбели И. А. Краткий путеводитель по городищу Ани. СПб., 1910; Якобсон А. Л. Очерки истории зодчества Армении V–XVII вв. Л., 1950; Sinclair Т. А. Eastern Turkey, an Architectural and Archeological Survey, volume 1. L., 1987; Cowe S. P. Ani: World Architectural Heritage of a Medieval Armenian Capital. Sterling, 2001.] на протяжении почти всего XII в. принадлежавшего курдам-Шеддаддидам. Обращение к этой традиции могло носить характер как копирования существовавших памятников, так и – что более вероятно, – привлечения местных мастеров для выполнения мусульманского заказа; с другой стороны, уже признавалось, что исламизация северо-востока Анатолии быстро привела к изменению здесь привычных архитектурных форм, пропорций, декорации и даже строительных приемов[164 - Токарский H. M. Архитектура древней Армении. Ереван, 1946. С. 219–220.] (например кладка мечети Мануче в Ани, явное сходство оформления световых колодцев в перекрытиях эрзерумской мечети и анийской церкви св. Апостолов). Использование пучков вертикальных тяг, появившихся на столбах Улу-джами Эрзерума, и имитирующей окружающую здание галерею тонкой аркатуры, аналогичной декорации барабана Кале-месджид, следует считать общим приемом архитектуры византийского круга (самой Византии, южнославянских стран, Руси, Закавказья) и, по мнению А. Л. Якобсона, «закономерным этапом в развитии зодчества».[165 - Якобсон. Указ. соч. С. 158.] Еще большее сходство и в конструкции, и в оформлении сооружений можно отметить при сравнении небольших центрических церквей Ани с мавзолеями Эрзерума, Ахлата, а чуть позже – и сельджукского Кайсери.

Восточная Анатолия на протяжении многих столетий являлась зоной активных культурных контактов, не только воспринимая самые разные влияния (для рубежа I–II тыс. наиболее значимым, очевидно, являлись византийское и иранское), но и создавая самостоятельные варианты прочтения классических образцов (например, столпообразные церкви как вариант центрической композиции), в свою очередь оказывавшие заметное влияние на свои же первоисточники (в частности на архитектуру северного Ирана, выразившееся в появлении шатровых мавзолеев,[166 - См. подробнее: Шукуров. Гунбад-е Кабус. Иконография высоты и шатровые купола Ирана // Иран-наме. 2010. № 1. С. 181.] «возвращенных» сельджуками в Анатолию). Бурные события XII в.,[167 - Замечу, что И. В. Можейко, желая показать, «что деление истории народов на изолированные потоки – условность, и что картина мира в целом не только интересна, но поучительна», в поисках отправной точки останавливается именно на «мире конца XII века»: Можейко И. В. 1185 год (Восток-Запад). М., 1989. С. 8–13.] вызванные прежде всего сельджукским завоеванием Анатолии и крестовыми походами, не только изменили политическую карту Ближнего Востока, но и способствовали – даже одним появлением здесь новых этносов и государств, – активизации и расширению культурных контактов во всех проявлениях. Только возникнув, мусульманские княжества Анатолии вовлекаются и в течение XII в. остаются полноправными участниками интенсивного культурного обмена, результаты которого не могли не отразиться на зданиях мечетей, и подготавливают почву для того полустолетия расцвета, которое связано с господством Сельджуков Рума.

XIII век: под патронатом сельджуков Рума

И, слава Аллаху, в этой стране правит падишах из потомков рода Сельджуков <…> Те благодеяния и благодетельства, что были в счастливые времена этих падишахов, следующих религии и заботящихся о ней, происходят из <…> строительства различных медресе и ханак, мечетей и минбаров, соборных мечетей, мостов, рибатов, больниц и других благих мест.

    Наджм ад-Дин ар-Рази. Мирсад аль-Ибад

Если поражение при Мириокефалоне 1176 г. лишило Константинополь надежд на укрепление Византии в Малой Азии, то события IV крестового похода 1204 г. привели к временной потере Византией и самого Константинополя. Обломками византийской государственности в Азии стали Никейская (1204–1261) и Трапезундская (1204 – формально до 1461) «империи», чья история нас интересовать не будет,[168 - Подробнее см., в частности: Филипс Д. Четвертый крестовый поход. М., 2010; Queller D. E., Madden Th.F. The Fourth Crusade: The Conquest of Constantinople, 1201–1204. Philadelphia, 1999; Жаворонков П. И. Никейская империя и Восток // Византийский временник. Вып. 39, 1978; Карпов С. П. Трапезундская империя и западноевропейские государства в XIII–XV вв. М., 1981; Карпов С. П. История Трапезундской империи. СПб., 2007; Шукуров P. M. Великие Комнины и Восток (1204–1461). СПб., 2001; Chrysostomides J. The Byzantine Empire from the eleventh to the fifteenth century // The Cambridge History of Turkey. Vol. 1. P. 22–28; Angold M. A Byzantine Government in Exile. Government and Society under the Lascarides of Nicaea (1204–1261). Oxford, 1975.] – достаточно сказать, что греческие государства провели полстолетия, борясь за восстановление Византии и утверждение своего приоритета друг с другом, Латинской империей, итальянскими державами, периодически обращаясь за поддержкой к Конийскому султанату; в итоге же, по замечанию К. Неймана, «Восток остался господином на Востоке».[169 - Neumann С. Die byzantinische Marine. Ihre Verfassung und ihr Verfall // Historische Zeitschrift. Bd. LXXXI, 1898. S. 1–2.]

После присоединения владений Данишмендидов и Салтукидов султаны Рума остались единственной реальной силой в Анатолии, а после угасания иракской и керманской ветвей Дома Сельджука – его единственными легитимными правопреемниками. Борьба наследников Кылыч-Арслана II, совпавшая с III крестовым походом и необходимостью усмирения тюркской периферии, привела к «кризису сельджукской экспансии»,[170 - Cahen С. Pre-Ottoman Turkey. A general survey of the material and spiritual culture and history с 1071–1330. N. Y., 1968. P. 110 ff.] довольно быстрое преодоление которого способствовало политическому и экономическому укреплению Сельджуков Рума. В 1207 г. султанат отвоевал Анталью, в 1214 г. – Синоп, протянулся от Средиземного до Черного моря и, став морской державой, быстро ощутил выгоду от открывшихся возможностей.[171 - Сразу же после завоевания Сельджуки Рума разворачивают строительство портов в Анталье и Синопе; см.: Redford S. Seljuk Inscriptions and Fortifications of Sinop Citadel // Publications of the 32nd Meeting for Survey Results. Ankara, 2010; Redford S., Leiser G. Victory Inscribed: The Seljuk Fetihname on the Citadel Walls of Antalya, Turkey // Tasa Yazilan Zafer: Antalya I?kale Surlarindaki Sel?uklu Fetihnamesi. Istanbul, 2008.] При Иззеддине Кейкавусе I (1210–1219) Конийский султанат благодаря унифицированному управлению и налаженному сообщению, международной торговле, расцвету земледелия, росту городов превратился в могущественную и богатую мусульманскую державу, обеспечившую себе несколько десятилетий мира и стабильности, справедливо оцениваемых как «золотой век Сельджуков Анатолии»,[172 - Turan O. Anatolia in the period of the Seljuks and the beyliks // The Cambridge History of Islam. Vol. Ia. Cambridge, 2008. P. 245.] продлившийся до поражения от монголов при Кёсе-даге (1243).

Пик расцвета Румского султаната пришелся на правление Алаеддина Кейкубада I (1219–1236). Если бы в турецкой литературе появился свой Светоний, проводивший аналогии между правителями династий Сельджуков и Османов, то наверняка сравнивал бы Алаеддина Кейкубада с Сулейманом Великолепным. Проявив себя тонким политиком, хорошим стратегом (взятие Аланьи, походы в Крым и Армению, война с Хорезмом и Айюбидами, присоединение городов Северной Месопотамии), деятельным администратором-хозяйственником, Алаеддин вошел в историю Анатолии и как активный строитель, причем оказался единственным султаном Рума, чья строительная деятельность нашла отражение в письменных источниках:[173 - См.: ?nge M. Conservation of cultural heritage on Alaeddin hill in Konya from the 19th century to present day. Ankara, 2011. P. 36.] с ним связаны, в частности, организация военно-морского порта Аланьи, расширение Сиваса, превращенного во второй (после Коньи) по размерам и значению город султаната,[174 - Cahen. Op. cit. P. 201.] восстановление и укрепление византийских стен анатолийских городов, возведение загородных дворцов Кейкубадия под Кайсери и Кубадабад около Бейшехира;[175 - Подробнее см.: Arik R. Kubad-Abad excavations (1980–1991) // Anatolica. 1992. № 18; Redford S. Thirteenth-century Rum Seljuq Palaces and Palace Imagery // Ars Orientalis. 1993. № 23. P. 219–236.] от его имени членами монаршей семьи и вассалами в различных городах Анатолии перестраиваются старые и строятся новые мечети, медресе и благотворительные учреждения.

Говоря о культурном расцвете государства Сельджуков Рума в I половине XIII в., нельзя не отметить роль иноземных, в т. ч. немусульманских, влияний, вплоть до использования труда специально приглашенных византийских, грузинских, армянских, еврейских мастеров. В некоторых случаях проводниками инокультурных влияний оказывались жены сельджукских султанов, происходившие из знатных семей соседних государств.[176 - См. например: Eastmond A. Gender and Patronage between Christianity and Islam in the XIII century // Change in the Byzantine world in the twelfth and thirteenth centuries. First International Sevgi G?n?l Byzantine Studies Symposium / eds. A. Odekan, E. Aky?rek, N. Necipoglu. Istanbul, 2010. P. 84–87.]

На фоне заимствований следует особо оговорить важность «иранского фактора», имевшего целый ряд проявлений. С одной стороны, Конийский султанат, декларируя свою преемственность по отношению к Великим Сельджукам, заимствовал и созданную ими персо-сельджукскую административную модель, базировавшуюся на «Сиасет-наме» Низама аль-Мулька; реорганизация армии и превращение тюркских орд в дисциплинированные подразделения, обеспечившие внутренний порядок в Анатолии, сопровождались, в частности, введением преимущественного персидской воинской титулатуры.[177 - В XIII в. появляются исторические сочинения, в которых история Дома Сельджука доводится до правления султанов Коньи («История Сельджуков Ирана и Ирака» Раванди, «Сельджук-наме» аль-Кании); подробнее см.: Cahen. Op.cit. P. 222–223, 256–257.] Важным фактором «иранизации сверху» явилась организация медресе, готовивших не только (или даже не столько) исламское духовенство, но резерв образованных чиновничьих кадров, необходимых для функционирования государства, что в свою очередь приводило к «официализации ислама».[178 - Cahen. Op. cit. P. 249, там же см. о сельджукских медресе.] В делопроизводстве персидский язык превалирует над арабским и греческим, производится адаптация персидских текстов, уже сложившиеся формы персидской литературы применяются для произведений, создаваемых в честь правящей династии.[179 - См.: Cahen. Op.cit. P. 251.]

Нельзя не отметить и такой показательный штрих, как обращение именно к иранскому эпосу (в частности к «Шах-наме») при выборе тронных имен (Кейхосров, Кейкавус, Кейферидун, Сиявуш и т. д.),[180 - См.: Cahen. Op. cit. P. 252, 257.] – «иранизация» Сельджуков Рума шла рука об руку с их мифологической героизацией. На попытки поставить эти имена в эпический контекст указывает и активное строительство городских стен (в первую очередь – Синопа, Коньи и Аланьи) по примеру героев Фирдоуси. Вскоре у тюрков появится и собственный эпос («Данишменд-наме», «Салтук-наме»), оформляющий славный век завоеваний Анатолии.[181 - См.: Redford S. The Seljuqs of Rum and the Antique // Muqarnas. 1993. Vol. X. P. 154–155.]

С другой стороны, «иранизация» шла и снизу, – в XIII в. земли Рума приняли очередную волну тюрко-персидской миграции, только теперь это были не кочевники, устремившиеся на византийские территории в поисках свободных земель, и не гази, охваченные пылом религиозных войн, а ученые, поэты, ремесленники, бежавшие из Ирана от монгольского нашествия.[182 - См.: Turan. Op. cit. P. 233.] Монгольское завоевание Средней Азии, падение Самарканда, Бухары, Ургенча и других важных городов Мавераннахра и Хорезма, вторжение монголов в Хорасан, разграбление Мерва, Нишапура и Герата (1221) вызвали бегство жителей иранских городов на запад,[183 - Стоит упомянуть, что, спасаясь от монголов, в Анатолию вторглись и войска разбитого хорезмшаха Джелаладдина Мухаммеда, опустошавшие восточные районы владений Сельджуков Рума.] во «внутренние» районы Халифата; поход Джэбэ и Субэдэя на Хамадан и Казвин, осада Тебриза[184 - Подробнее см.: Петрушевский И. П. Поход монгольских войск в Среднюю Азию в 1219–1224 гг. и его последствия // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1977.] и монгольское завоевание Закавказья не оставили надежд на безопасность Западного Ирана. Анатолия, еще некоторое время остававшаяся вне монгольской экспансии, способная и готовая принимать мусульманских эмигрантов, в глазах беженцев выглядела как одно из наиболее спокойных мест, едва ли не «землей обетованной». Беженцы, как правило, прекрасно образованные и квалифицированные, не связанные с местными тюркскими родами и благодарные султану за предоставленное пристанище, составили костяк румской бюрократии и пополнили ряды ремесленников, осуществлявших дворцовые заказы.[185 - См.: Cahen. Op. cit. P. 224; Акимушкин О. Ф. Вдохновенный из Рума // Иран-наме. 2007. №З. С. 117.]

Показательны в этом отношении судьба, оценки и чаяния обосновавшегося в Конье Наджм ад-Дина ар-Рази, в 1224 г. посвятившего свою книгу «Мирсад аль-Ибад» («[Охраняемый] путь рабов Божьих») непосредственно султану Алаеддину Кейкубаду. В предисловии к книге Рази описывает путь, приведший его в Анатолию, подкрепляя свои слова аятами Корана: «из-за распутства развратников и насилия притеснителей была полностью уничтожена та страна злополучия (Иран. – Е. К.) и обитатели ее, не благодарившие Аллаха за благие дары»; «в 617 году хиджры (1221 г.) низкое войско неверных монголов (да унизит их Аллах и да уничтожит их!) захватило эту страну. Эти проклятые принесли столько смуты, нечестия, убийств, пленений, разрушений и поджогов, сколько ни в какое время и ни в какой стране, ни в мусульманской, ни в неверной, ни в чьих указаниях и ни в каких историях не встречалось»[186 - Наджм ад-Дин Дайа ар-Рази. Лестница в Небо: Наука для влюбленных. М., 2008. С. 15. (Изначально русский перевод X. Мадраимова готовился к изданию под более близким к оригиналу названием «Охраняемый путь для рабов Божьих от Начала и до Возврата»).] (тут Рази приводит предсказание Пророка о смутах перед концом света, когда произойдет «побоище с тюркским народом, имеющим маленькие глаза, сплющенные носы, красные и широкие, как щиты, лица, одетым в шкуры»).

Рази пришлось покинуть Хамадан незадолго до его осады монголами. Беженец стал искать страну, «в которой живут приверженцы Сунны и согласия, которая чиста от бедствий вредных нововведений, плотской страсти и фанатизма, украшена безопасностью и справедливостью, доступными ценами и изобилием в жизни», которой к тому же правит «падишах, следующий религии и заботящийся о ней, ученый, справедливый, правосудный, знающий цену людей религии и соблюдающий права людей учености». Спрошенные им «обладатели разума» единогласно указали на «страну Рум, которая и украшена мазхабом приверженцев Сунны и согласия, и убрана справедливостью, правосудием, безопасностью и дешевизной <…> Не виданы были ни в какую другую эпоху [подобное] почтение и воспитание 'алимов и уважение и почитание аскетов и 'абидов, милосердие и милость к подданным, различные праведные дела, приближающие к Присутствию Величества».[187 - Рази. Указ. соч. С. 17–18. Выделения сохранены.]

Вот «в произношении добрых молитв и прославлении побед этого благодатного семейства» (т. е. Сельджуков Рума) Рази и создал «Охраняемый путь» в качестве подарка своему новому покровителю – «благоприятствуемому падишаху» Кейкубаду, «обладающему в совершенстве положенным религиозным знанием и совершенным положением в получении плодов воздержания и подвижничества, возлюбленного и воспитанного знающими наставниками и ведающими о сердцах шейхами, не лишающими себя и народ пользы и прибыли от такого чертога».[188 - Рази. Указ. соч. С. 20.]

Столичная Конья и становится таким «чертогом», куда в 1220-е годы устремляются в поисках безопасного убежища, монаршего покровительства и благоприятных условий интеллектуалы из Большого Ирана. Одним из таких эмигрантов был бежавший из Балха – через Нишапур, Багдад, Дамаск, Малатью, Эрзинджан, Сивас и Ларенд (Караман) – отец Джелаледдина Руми «султан улемов» факих (богослов-законовед) Баха ад-Дин (Бухауддин) Валад, обосновавшийся в Конье и по приглашению султана возглавивший медресе (по преданию – специально для него построенное).[189 - См.: Джан Ш. Мевляна Джалаледдин Руми – жизнь, личность, мысли. М., 2008. С. 67–84; Бахауддин Валад. Утопленная книга. Размышления Бахауддина, отца Руми, о небесном и земном. М., 2009.] Следствием монгольского нашествия оказался недолгий расцвет культурной жизни Рума и Коньи, выразившийся, в частности, в сплочении иммигрантов вокруг духовных лидеров, формировании кружков «по интересам», активизации деятельности в Анатолии суфийских тарикатов (сухравардийа, кубравийа, позже – бекташийа и каландарийа).

Особая роль отводилась султану, который воспринимался не только как меценат, но и как вдохновитель, активный участник и глава своеобразной «придворной академии».[190 - Wolper E. S. Cities and Saints. Sufizm and the Transformation of Urban Space in Medieval Anatolia. Pennsylvania, 2003. P. 17.] Использованное Рази описание сельджукского султана как «воспитанного знающими наставниками и ведающими о сердцах шейхами», – не просто фигура речи: достаточно упомянуть приезды в Анатолию великих учителей Ибн Араби и Шихаб ад-Дина Сухраварди, воспринятых в качестве наставников Иззеддина Кейкавуса и Алаеддина Кейкубада соответственно.[191 - См. подробнее: Кныш А. Д. Мусульманский мистицизм. С. 188, 229. Возможно, фигура знаменитого наставника, высоко ценимого правителем, перекликалась с образом Аристотеля как друга и воспитателя Александра Македонского, знакомым на Востоке по «Шах-наме» Фирдоуси («Дара») и «Искандер-наме»; Низами многократно называет Искандера «румийским властителем», что также могло способствовать популяризации этого образа среди элиты Румского султаната.] Оба монарха, кстати, и сами были не чужды художественного творчества, проявив себя как каллиграфы и рисовальщики, и оба внесли весомый вклад в – по словам С. Редфорда, – одну из самых амбициозных строительных программ в мусульманской истории,[192 - Redford S. The Alaeddin mosque in Konya reconsidered // Artibus Asiae. 1991. Vol. 51. № 1–2. P. 54.] важной частью которой стали перестройка, укрепление и архитектурное оформление Коньи.

* * *

Местная легенда гласит, что окрестности Коньи стали первым местом, заселенным после потопа. На этом месте последовательно располагались хеттское, фригийское, персидское, пергамское, римское и византийское поселения. Оставаясь крупнейшим торговым, военным и административным центром Анатолии, Иконий с момента мусульманского завоевания всегда считался если и не основной, то «резервной» столицей Сельджукского государства. На невысоком холме, издавна являвшимся ядром застройки и получившем позже название Холм Алаеддина, располагались византийские церкви[193 - ?nge M. Conservation of cultural heritage on Alaeddin hill in Konya from the 19th century to present day. Ankara, 2011. P. 28. С. Редфорд говорил только об одном храме; см.: Redford. The Alaeddin mosque… P. 57.] (возможно – части монастыря). На протяжении всего XIII в. Холм оставался центром застройки, достаточно равномерной во всех направлениях.[194 - См.: ?nge. Op. cit. P. 46.]

Возведение на Холме мечети, позже известной как Алаеддин-джами, начинается еще при Масуде I в середине XII в., и по этой причине данную постройку часто называют самым ранним памятником архитектуры Сельджуков Рума; однако мечеть приобрела свое нынешнее состояние только в правление Алаеддина Кейкубада, чье имя и носит, а впоследствии претерпела еще целый ряд изменений. Из-за склона и фундамента церкви строительная площадка оказалась не самой удобной, но само место, – единственная доминанта в центре существовавшей застройки, к тому же уже использованная для храмового строительства, – предполагало появление мечети именно здесь. Ее минбар, датируемый 1155 г, считается самым ранним памятником искусства собственно Сельджуков Рума.[195 - Redford. The Alaeddin mosque… P. 55; Aslanapa O. T?rk Sanati. Vol. II. S. 38.] По мнению С. Редфорда, первоначально функцию мечети выполняло экспроприированное здание церкви, из которого и были взяты сполии, – колонны, фрагменты карнизов, дверные и оконные рамы; необходимостью считаться с существовавшими постройками может объясняться и необычная трапециевидная планировка ее двора.[196 - Redford. The Alaeddin mosque… P. 57–60.]

В правление Кылыч-Арслана II Холм обносится стеной и оформляется как цитадель и резиденция султана: здесь строится дворец-кошк,[197 - Кошк (иногда транскрибируется как «кёшк», «киоск») – отдельно стоящий дворцовый павильон; см.: Petersen A. Dictionary of Islamic Architecture. L.-N.Y., 2002. P. 154. О других постройках в цитадели Коньи подробнее см.: ?nge. Op. cit. P. 32–34.] позже перестроенный Кейкубадом (его сохранившийся фрагмент ныне перекрыт куполом) и медресе, а к залу мечети пристраивается (возможно, уже после смерти Кылыч-Арслана) султанский мавзолей, – стандартная полигональная сельджукская гробница-«карандашик», увенчанная шатровым перекрытием. Этот высокий шатер становится архитектурной доминантой центра Коньи, выдержавшей землетрясение 1202 г., после которого, вероятно, более ранние византийские постройки были разобраны, расчищая место для возведения мечети столичного масштаба.

При Иззеддине Кейкавусе около мечети Масуда I строится второй мавзолей-восьмигранник, так и оставшийся незаконченным и позже перекрытый невысоким шатром, явно не соответствующим постройке (зато не нарушившим «монополию» усыпальницы Кылыч-Арслана II). Следует заметить, что это – единственный мраморный сельджукский мавзолей, но для кого он предназначался – не известно (в турецких источниках он фигурирует как Adsiz t?rbe – «анонимный мавзолей»); весьма вероятно, что для самого Иззеддина.[198 - После смерти Кейхосрова I, сына Кылыч-Арслана II, Иззеддин Кейкавус заточил своего оспаривавшего власть младшего брата Алаеддина Кейкубада в крепости недалеко от Малатьи, где тот провел около 8 лет. Освобожденный только после смерти предшественника, Кейкубад не только отказал ему в захоронении в династическом мавзолее в Конье (Иззеддин похоронен в медресе Шифайе в Сивасе), но и постарался уничтожить его строительные надписи.] В гробнице Кылыч-Арслана находят упокоение предшествующие (а затем – и последующие) правители Сельджуков Рума; таким образом мечеть Коньи превращается в династический некрополь.[199 - По мнению В. Гордлевского, появление в Конье родовой усыпальницы правителей, куда переносится и захоронение Масуда I, свидетельствует о том, что при отсутствии определенного порядка престолонаследия, оспаривании власти и зачастую случайных факторов, приводивших на трон того или иного султана, Сельджуки Рума уже воспринимали себя в качестве единой династии; см.: Гордлевский В. Государство Сельджукидов Малой Азии. М.-Л., 1941. С. 85.] Это превращение акцентировано и строительством стены, охватывающей двор мечети с севера, роскошный портал которой, обращенный к городу и воспринимаемый издалека как основание доминирующего над комплексом шатра, предопределяет замыкание чуть искривленной центральной оси, организующей проход к михрабу между двух мавзолеев.

Конья. Дворец на Холме Алаеддина. Фрагмент перекрытий