Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды

Повседневная форма состояла из фланелевых костюмов или черных жакетов и темно-серых брюк. Итонские воротнички носили поверх пиджаков. Комплект одежды включал две пары подтяжек, твидовую шляпу, соломенную шляпу и восемнадцать носовых платков. Плата составляла 50 гиней за семестр. Дополнительно мальчики изучали музыку, бокс, танцы, плотницкое дело, также они учились стрелять. Визиты родителей не допускались в течение первых трех недель, а затем – по субботам и в первую среду каждого месяца. Не разрешалось посылать детям сладости – вместо этого родителям рекомендовали «ограничить свою щедрость периодическими подарками из фруктов и лепешек».

Для маленького чувствительного мальчика попасть туда – настоящий шок. Современник Бёрджесса, Питер Коут, наследник шотландской хлопковой империи, вспоминал: «Воспитатели в Локерс-Парк в то время были отталкивающими личностями… Один казался откровенным садистом, получавшим удовольствие, доводя девятилетних мальчишек, никогда раньше не уезжавших из дома, до слез. Он давал своим подопечным то, что называл «подзатыльниками», – жестокие сильные удары, и при этом его глаза возбужденно блестели, а в уголках рта показывалась слюна. Мальчишки плакали от страха и бессильной злости»[18 - Peter Coats, Of Generals and Gardens, Weidenfeld & Nicolson, 1976, p. 14.].

Выросший среди женщин и имевший, по утверждению его брата, «нездорово близкие» отношения с матерью, Бёрджесс никак не мог приспособиться к подобным порядкам[19 - Cherry Hughes Pepers, интервью Найджела Бёрджесса, 21 января 1986 г.]. Его современник Стэнли Кристоферсон вспоминал: «Я старался держаться от него подальше. Он не был мальчиком, с которым мне хотелось бы дружить. Он был неправильным»[20 - David Leitch, Guy Burgess, неопубликованная рукопись, с. 56.].

Классы формировались частично по возрасту, частично по способностям, для которых существовала градация от высших – А1 до низших – С3. Бёрджесс начал с С1 и немедленно проявил себя со всем блеском, завершив семестр вторым в классе. На второй семестр он был переведен в В2 и закончил его первым в классе.

После двух семестров в А2, где он был вторым в школе, летом 1922 года он перешел в А1. Ему было всего одиннадцать лет, и он провел в этом классе следующие пять семестров и завершил обучение в 1923 году вторым в классе. Он был добросовестным учеником и постоянно получал VG (очень хорошо). Бёрджесс преуспевал не только в академических науках. Он освоил фортепиано и в ноябре 1922 года исполнил на школьном концерте соло «Дух твоего народа» (The Spirit of Your Race). Зимой 1922 года он играл во втором составе школьной футбольной команды, а зимой 1923 года – в первом.

Было очевидно, что Бёрджесс в возрасте двенадцати лет интеллектуально перерос Локерс-Парк. Но он не мог отправиться на учебу в Дартмут, как хотел его отец, пока ему не исполнится тринадцать с половиной лет. Тогда был найден компромисс, устроивший его мать, – он проведет год в Итоне. На Рождество 1923 года Бёрджесс покинул маленькую подготовительную школу из восьмидесяти учеников, сменив ее на одно из самых знаменитых учебных заведений Англии, где училось более тысячи человек.

Глава 2. Школьные годы

Основанная в 1440 году Итонская частная школа-пансион для мальчиков была образцовой. В ней царил культ успеха. Среди ее учеников – в то время, когда там учился Бёрджесс, – были вице-король Индии, король Сиама, лорд-канцлер, спикер палаты общин, главный комиссар полиции, лорд-мэр Лондона, директор Национальной галереи, управляющий Банком Англии, редактор «Таймс», руководитель Би-би-си и больше сотни членов парламента.

В школе, куда пришел в январе 1924 года Бёрджесс, было более тысячи мальчиков, разделенных на двадцать шесть домов. Должно быть, она показалась пугающей ребенку, которому еще не было тринадцати лет. Его дом, где было около сорока мальчиков, – 7 Jourdelay’s Place – был просторным увитым плющом особняком времен королевы Анны. Там было несколько мальчиков из школы Локерс-Парк, в том числе юный ирландец Дер-мот Макгилликади, впоследствии ставший близким другом Бёрджесса.

В доме царил математик Фрэнк Доббс – спокойный, веселый, очень высокий краснолицый человек с крючковатым носом и усами. Тогда ему было около пятидесяти, и он был автором хорошо известного учебника математики для школ. У Бёрджесса была собственная спальня, где стояла кровать – которая складывалась в дневное время, а вечером, перед вечерней молитвой, ее разбирала служанка, – письменный стол, умывальник и виндзорское кресло. По утрам он вставал в 6:45, в 7:30 начинались занятия. В 8:20 был перерыв на завтрак. Последний урок начинался в пять часов пополудни. Три вечера в неделю посвящались спорту. Будучи учеником младших классов, Бёрджесс был вынужден «прислуживать» старшеклассникам – убирать, готовить и выполнять разные поручения.

Картину Итона несколькими годами раньше дал Сирил Коннолли в своем произведении «Враги таланта» (Enemies of Promise), написавший: «Мы все были сломлены под напряжением побоев ночью и издевательств днем; мы могли надеяться только на достижение мира со старшими, чтобы самим стать поборниками дисциплины»[21 - Cyril Connolly, Enemies of Promise, Ch. 20. Сверстники Коннолли из Итона – Эрик Блэр (Джордж Оруэлл), Стивен Рансимен и Дэди Райлендс.]. Бёрджесс справлялся с проблемами иерархий жизни в интернате со смесью бесцеремонной бравады, очарования, юмора и уступок, но семена его бунтарства против власти уже были брошены в почву.

Школа была разделена на классы или подразделения, в которых мальчики учились, постепенно продвигаясь, согласно своим интеллектуальным способностям и успехам, к первому подразделению. Бёрджесс начал учиться в подразделении 27 и сразу проявил себя во всем блеске. В апреле он получил издание «Песен Древнего Рима» У.Т. Уэбба за первоклассные результаты в испытаниях. В том же месяце он занял второе место среди претендентов на Geoffrey Gunther Memorial Prize в области искусства. В следующем семестре он перешел в подразделение 26, где кульминацией летнего семестра стал визит короля Георга V и королевы Мэри в часовню колледжа. Его итонская карьера началась хорошо, но потом произошла трагедия.

Ночью 15 сентября, как Бёрджесс вспоминал позже, он был разбужен громкими криками, доносившимися из спальни родителей. Войдя туда, он обнаружил свою мать, придавленную телом отца, который умер от сердечного приступа, занимаясь любовью. Мальчику пришлось разделять их тела. Малколму было всего сорок три года. Именно этот опыт, по утверждению Бёрджесса, определил его гомосексуальность, но об этом он почти никому не рассказывал. Так, его брат Найджел никогда не слышал этой истории, не фигурирует она и в документах КГБ. Эвелин была сильной молодой женщиной, а ее супруг имел средний вес. Какой бы ни была правда – нельзя забывать, что Бёрджесс с самого раннего возраста был большим выдумщиком, – внезапная смерть Малколма, вызванная, как сказано в документах, «атеромой аорты и пороком аортального клапана», стала катастрофой для семьи, и не в последнюю очередь для тринадцатилетнего мальчика.

Неделей позже Бёрджесс вернулся в Итон, все еще пребывая в шоке из-за смерти отца, но пробыл там недолго. Изначально планировалось, что он будет учиться в Дартмуте, как только достигнет возраста тринадцати с половиной лет. Поэтому ровно через три месяца после смерти отца мальчик покинул Итон, друзей и перспективную научную карьеру, чтобы стать военно-морским офицером.

Дартмутский военно-морской колледж располагался в окрестностях живописного девонширского города Дартмут на берегу реки Дарт. В январе 1925 года, когда туда приехал Гай Бёрджесс, зданиям колледжа было не больше двадцати лет. Они были построены взамен учебного корабля «Британия», на котором учился его отец. Дартмутский колледж был престижной школой, почти такой же, как Итон, с одной лишь разницей: здесь готовили мальчиков исключительно для военно-морской службы. Порядки в колледже были как на корабле. Офицеры под командованием капитана Данбара-Нейсмита, награжденного крестом Виктории во время военной кампании в Дарданеллах, где он был подводником, отвечали за дисциплину и военную подготовку, гражданский директор – за общее образование.

Перед главным корпусом – длинным трехэтажным зданием с часовой башней в центре – располагался учебный плац с носовой фигурой «Британии» и флагштоком, на котором на рассвете поднимали военно-морской флаг Великобритании, а на закате – спускали его под звуки горна. Главный зал, где производились смотры, назывался квартердеком, офицерские комнаты – каютами. В здании были отдельные кают-компании для офицеров и кадетов. Здесь Бёрджесса облачили в военно-морскую форму – белые фланелевые штаны, бушлат, воротник, галстук и головной убор. Причем «головной убор очень важен, поскольку всякий раз, когда проходишь мимо офицера или начальника, следовало отдать честь», – писал один из современников, Уильям О’Брайен[22 - William O’Brien to the author, 12 March 1999.].

Бёрджесс был среди более чем пятидесяти кадетов, прибывших в колледж в День святого Винсента. Он получил адмиралтейский номер 205. Каждый семестр или класс подразделялся на правый и левый борт – Бёрджесс был и там, и там, что необычно. Классы назывались в честь адмирала. Кадет оставался в своем классе, то есть, в данном случае, Святого Винсента, на протяжении всех одиннадцати семестров в колледже[23 - Современный рассказ другого студента можно найти в: Ambrose Lampen, The Gilded Image, 1978 и немного позже в: C.C. Anderson, Seagulls in my Belfry, Pentland Press, 1997.].

Каждый семестр проходил под руководством военно-морского лейтенанта, которому помогали два кадета-капитана из числа старшекурсников. Кадеты проводили день в кают-компании – большом помещении с ящиками, столами и скамьями, а спали в общих комнатах, рассчитанных на двадцать пять человек, где в два ряда стояли железные кровати с тугими пружинами. Ряды тоже назывались по именам адмиралов (Бёрджесс был в Кеппеле). Окна выходили на север и на юг. Каждый вечер окна открывались, как правило, в соответствии с погодой. Так что, если дули холодные северо-западные ветра и дождь заливал помещение, мог последовать приказ: «Южные открыть наполовину, северные – на четверть, закрыть все форточки»[24 - Charles Owen, Plain Yarns from the Fleet, Sutton, 1997, p. 34.].

В деревянный морской сундук у кровати кадет складывал вещи. О’Брайен вспоминал: «Раздевание означало не просто снятие с себя одежды и уборку ее в ящик. Все предметы одежды следовало сложить до установленных размеров и разложить в определенном порядке, причем сверху должен лежать головной убор. Ботинки – в одну линию, кровать накрыта синим покрывалом, которое складывалось в изножье, вышитые инициалы его владельца – в центре»[25 - Уильям О’Брайен автору, 9 марта 1999 г.].

Кадетов наказывали за самые незначительные нарушения в одежде, на них постоянно кричали и заставляли все делать стремительно. Их учили подчиняться приказам, чтобы, попав на флот, они могли приказы отдавать. «Мы не видели ни доброты, ни приязни, только постоянные придирки, понукания и угрозы, – писал Чарльз Оуэн. – Мы не могли дождаться конца каждого дня, чтобы оказаться в уединении постели, чтобы во сне отдохнуть от криков, угроз и приказов, которые преследовали нас до отхода ко сну, до того момента, как выключали свет»[26 - Owen, p. 34.].

Эмброуз Лэмпен вспоминал: «Все регулировалось правилами; все было единообразным; каждое движение должно было выполняться одновременно с остальными и, как правило, стремительно. Утром мы просыпались по команде: «Подъем! Быстро!», а ложились спать, услышав приказ: «Молиться!» Нам не разрешалось ходить. Мы бегали из класса в класс. Мы бегали, минуя комнаты, выделенные старшим. Мы бегали в столовую и из нее или на площадку для игр. Когда болели, мы бегали в лазарет»[27 - Ambrose Lampen, The Gilded Image, 1978, p. 49.].

Палочная дисциплина была деспотической, частой и исключительно по капризу офицера семестра или его помощников. Битье палками ограничивалось шестью ударами и применялось перед отходом ко сну, когда мальчики были в пижамах.

«От палок оставались полосы, которые держались шесть недель, – делился впечатлениями Артур Хэзлетт. – Иногда, когда два удара приходились в одно место, выступала кровь. Хуже всего было то, что палками наказывали за самые незначительные проступки, такие как разговор после отбоя, минутное опоздание и т. д. Была также система меток. Одну метку нарушитель получал за какой-нибудь небольшой просчет, такой как неаккуратно уложенный сундук или неубранные книги. После четырех меток следовало наказание палками. Хотя обычное наказание – три или четыре удара, они были сильными, и наказанный испытывал сильную боль»[28 - Артур Хэзлетт автору, письмо без даты, 1999 г.].

Для более серьезных нарушений существовала современная версия плетки-девятихвостки, причем наказание было публичным. Согласно Бёрджессу, «он восстал против варварской церемонии телесных наказаний: он и три его товарища нарочито отвернулись, чтобы не видеть представления, которое кадеты должны были смотреть»[29 - Driberg, p. 13.].

Правила были строгими. Кадеты не могли говорить, если к ним не обращаются, не могли смешиваться с другими классами – только для спортивных игр. Им не разрешалось заговаривать со старшекурсниками – впрочем, с младшими тоже. Об этом писал другой современник Бёрджесса – Майкл Крейг-Осборн. Кадеты вставали в 6:30 и после холодного купания читали молитвы. Одевшись, они шли на пятнадцатиминутную беседу о мореплавании в кают-компании. Затем в течение часа велись занятия. После этого они шли строем по четыре человека завтракать – ровно к восьми часам. В 9:00 начинался общий смотр, который назывался «Раздел» (Divisions), за которым следовала строевая муштра, за ней – утренние занятия[30 - Клиг-Осборн автору, 24 марта 1999 г.].

Во второй половине дня были спортивные игры, потом еще один смотр – «Посты» (Quarters), чай, самоподготовка в кают-компании и отбой – в 9:20. В воскресенье, как правило, проводилась «череда скрупулезных проверок офицерами все более высокого ранга», организованное посещение часовни и разные дела по вечерам[31 - Lampen, p. 52.].

Помимо обычных школьных уроков с упором на математику, физику, естественные науки и военную историю, кадеты обучались морскому делу, навигации, астрономии, инженерному делу, а также изучали дух, обычаи и традиции Королевского военно-морского флота. Мальчики учились вязать узлы, плести тяжелые канаты, запоминали сигнальные флаги и вывешивали их. Они изучали азбуку Морзе и передачу сигналов с помощью проблесковых фонарей, запоминали сложную систему навигационных огней, которые используют во всем мире. Кадеты выходили в море на минном тральщике «Форрес», принадлежавшем колледжу, в недельное плавание и участвовали в парусных гонках в Диттисхэм-Рич, на реке Дарт или в открытом море[32 - Картину Дартмута того времени – он поступил в январе 1927 г. – можно найти в: John Hayes, Face the Music, Pentland Press, 1991, pp. 27–39.].

Обучение было скучным, от мальчиков требовалось в основном механическое запоминание. Акцент всегда делался на как и что, а не почему. Единственным по-настоящему важным школьным предметом была математика. Действующие морские офицеры поступали на обучение в порядке перевода, как правило, на два года, что считалось наказанием, которое следует отбыть перед возвращением на море и повышением. Влияние такой обстановки на чувствительного и независимого мальчика, уехавшего далеко от дома, недавно потерявшего отца и вынужденного ограничиваться одним визитом матери за целый семестр, вероятно, было весьма существенным. Бёрджесс быстро научился скрывать свои чувства, он адаптировался и пытался придерживаться традиционных установок. Но дисциплина дала ему и много хорошего – качества, которые он пронес через всю жизнь: пунктуальность, способность быть лидером и работать в команде.

Он сразу обратил на себя внимание. В характеристиках отмечается «отличный офицерский материал», всесторонне одаренная личность[33 - Leitch, p. 69.].

Начиная со второго семестра он неизменно был вторым или, чаще, первым в классе, а летом 1926 года получил награды за успехи в естественных и точных науках, истории и географии, среди которых был трехтомник сэра Джулиана Корбетта «Операции английского флота в Первую мировую войну». Бёрджесс был отличным чертежником и картографом, а также художником, вскоре после своего прибытия сделавшим рисунок Уэст-Меона для «Британия мэгэзин». Он играл за свой класс в футбольной команде и регби. Бернард Уорд вспоминал, что этот парень «преуспевал в любой деятельности или науке»[34 - Интервью с Бернардом Уордом, 21 марта 1999 г.].

Особый интерес он проявлял к истории. Его чрезвычайно увлек труд Альфреда Мэхэна «Влияние морской силы на историю» (1890) и его продолжение, касающееся Французской революции и империи Наполеона, где Мэхэн утверждал, что торговое процветание и безопасность зависят от морского господства. Это было раннее введение в детерминистскую и материалистическую трактовку истории, которой Бёрджесс впоследствии увлекся. Один элемент аргументов Мэхэна – рост американской силы за счет Королевского ВМФ – особенно запомнился мальчику и повлиял на его отношение к Соединенным Штатам. По его мнению, американская политика напрямую привела к сокращению правительственных расходов в начале 1920-х годов, которое особенно сильно ударило по военно-морскому флоту и разрушило карьеру его отца.

Единственное пятно в его характеристиках – «медлительность» в навигации – весьма деликатном предмете, учитывая опыт отца Бёрджесса в 1904 году. Осмотр специалистов выявил причину – плохое зрение. Действующим офицерам флота требовалось острое зрение. Конечно, Бёрджесс мог продолжать заниматься инженерными вопросами, но для карьеры на флоте это, по сути, был приговор.

Как и со многими фактами из жизни Гая Бёрджесса, истина не всегда точно известна, и его отъезд из колледжа связан с путаницей. Плохое зрение нередко являлось эвфемизмом для нечестности и гомосексуализма. Ходили слухи о воровстве – совсем как в случае с мальчиком Уинслоу[35 - Имеется в виду пьеса Теренса Реттигена «Мальчик Уинслоу».] которые впоследствии яростно отрицались, и, определенно, подобное было не в характере Бёрджесса – и гомосексуальных наклонностях подростка. Его соученик Робин Тонкс вспоминал: «Я слышал, но только сплетни и к тому же от ненадежного источника, что Бёрджесса посчитали в некоторых отношениях неполноценным как потенциального офицера и его отчисление на основании плохого зрения имело дипломатическую, а не медицинскую основу»[36 - Робин Тонкс Эндрю Бойлу, 10 October 1978, Boyle Papers.].

Его современники, возможно находясь под влиянием информации о его последующей жизни, излагают разные версии. Джон Гоуэр был уверен, что «Бёрджесс был гомиком и плохое зрение стало возможностью вернуться к обычной жизни с меньшими проблемами»[37 - Капитан Джон Гоуэр, письмо автору, 12 марта 1999 г.]. А Майкл Крейг-Осборн вспоминал, что «в свой последний день Бёрджесс был чем-то расстроен, выглядел очень мрачным и раздраженным. Я думал, его наказали за это. Хотя, может быть, мрачность была следствием наказания. В общем, я не удивился, узнав, что он уехал»[38 - Капитан М. Крейг-Осборн, письмо автору, 24 марта 1999 г.].

Дэвид Тиббитс полагал, что Бёрджесс украл авторучку. В любом случае «мы все считали его очень утомительным. Он не был популярным и не имел близких друзей. Он был левым»[39 - Сэр Дэвид Тиббитс, телефонный разговор, 12 марта 1999 г., Tibbitts, письмо автору, 10 марта 1999 г.]. А капитан Сент-Джон считал, что он был «другим, как бывший итонец. …Он был одиночка. Подозреваю, Гай уехал из Дартмута из-за своей гомосексуальности. …По моему мнению, Гай не был популярным и не любил игры. Не могу утверждать, что его били, но добавлю: уверен, что все члены его класса подвергались наказаниям не единожды. Это был метод, применяемый широко и регулярно»[40 - Сэр Дэвид Тиббитс; телефонный разговор, 16 марта 1999 г.].

Согласно утверждению Джона Кармалта-Джонса, «известно, что Бёрджесс был сексуально привлекательным для мальчиков, возможно, поэтому он уехал из колледжа. Он не преуспевал в играх, но был умным, очень артистичным и хорошим кадетом. Он подчинялся порядку»[41 - Джон Кармалт-Джонс телефонный разговор, 16 марта 1999 г.]. Тиббитс согласился с этим. «Он был довольно странным парнем и имел не такие взгляды, как все мы. Он был забавным и очень необычным…»[42 - Сэр Дэвид Тиббитс, письмо автору, 10 марта 1999 г. Дэвид Буканан-Данлон, кровать которого стояла рядом с кроватью Бёрджесса, «не любил его. У него были красивые голубые глаза, и он пользовался этим, чтобы гипнотизировать молодых кадетов». Сэр Джон Лесли к Селии Ли, 21 декабря 2005 г. Еще один соученик, доктор в известной лондонской больнице, впоследствии утверждал, что Бёрджесс был исключен: «Я его помню. Это был умный и очень артистичный парень. Он преуспевал в спорте. Но мне запомнилось, что он был нечестен. Во время пятого семестра – в конце 1925 г. – начались кражи. У меня пропали чертежные инструменты. Однажды я проходил мимо ящика Бёрджесса, который был наполовину открыт, и увидел там свои вещи. Я доложил об этом унтер-офицеру. Потом меня допросил дежурный лейтенант Кавендиш. Он велел мне молчать. Вещи из ящика Бёрджесса изъяли, а сам он уже через несколько часов покинул колледж. Больше мы Бёрджесса в Дартмуте не видели, но ходили слухи, что он ушел из-за плохого зрения. Я ничего никому не сказал, хотя знал, что это не так». Daily Mail, 25 October 1955. Бёрджесс покинул Дартмут в июле 1927 г., так что точность сведений представляется сомнительной. Прошло почти тридцать лет.]

Представляется странным, что плохое зрение не было обнаружено при первичном медицинском освидетельствовании, но есть свидетельства из последующей жизни Бёрджесса, что оно на самом деле не было хорошим. Вероятно, ему не нравилось в Дартмуте, он не вписался в окружающую обстановку и чувствовал, что его академические таланты могли лучше раскрыться, если он вернется в Итон. Чтобы попасть в Кембридж, Бёрджессу нужна была латынь, которую не преподавали в Дартмуте[43 - Согласно данным медицинского обследования Бёрджесса в декабре 1940 г., его зрение было далеко не первоклассным.].

В целом его отъезд в июле 1927 года был вполне пристойным. Да и в Итоне были рады принять его обратно. Русский куратор Бёрджесса Юрий Модин впоследствии писал: «Лично я никогда не замечал у него никаких дефектов зрения. …Он ненавидел Дартмут и, несмотря на юность, был достаточно независимым и упрямым, чтобы заявить родителям, что для Королевского ВМФ будет слишком большой честью заполучить Гая Бёрджесса в свои ряды»[44 - Yuri Modin, My Five Cambridge Friends, Headline, 1994, p. 65.].

Дартмут оказался неудачной школой для него. Он был умнее своих соучеников и в последнем семестре стал четвертым по успеваемости, получив награды по истории и Священному Писанию. Тем не менее, он был непопулярен среди учеников и не склонен к карьере военно-морского офицера. Он действительно был одиночкой и, должно быть, радовался возвращению в Итон.

Останься Бёрджесс в Дартмуте, его жизнь сложилась бы по-иному. Он бы стал морским офицером и не учился в Кембридже и, если бы пережил Вторую мировую войну, получил бы адмиральский чин. Среди его соучеников оказалось вдвое больше адмиралов, чем обычно, хотя восемь из них были убиты во время Второй мировой войны. Эта судьба миновала его отца.

Глава 3. Снова Итон

Осенью 1927 года Гай Бёрджесс после почти трехлетнего перерыва вернулся в Итон. Найджел начал учиться там предыдущей осенью. Фрэнк Доббс был счастлив заполучить Бёрджесса обратно и даже выхлопотал ему для этого краткосрочный отпуск. Он писал: «Мне очень жаль, что твоя карьера на флоте стала невозможной из-за плохого зрения. Но я рад твоему воз-вращению»[45 - Driberg, p. 10.]. Поскольку Бёрджесс был умным и обаятельным человеком, его возвращение в Итон, судя по всему, прошло нормально. Но постоянные перемены усложнили его взаимоотношения с окружающими, и подросток все больше и больше ощущал себя посторонним в компании.

Он играл в футбол за свой дом, занимался бегом на четверть мили и греблей. Он также вступил в офицерский тренировочный корпус Итонского колледжа – выбор популярный, но не обязательный. Там занятия проходили несколько раз в неделю и были как теоретическими, так и практическими. Ежегодно студенты выезжали в лагерь, который устраивался, как правило, на равнине Солсбери. Бёрджесс занимался военной подготовкой до предпоследнего года обучения и достиг чина ефрейтора.

В конце первого семестра после возвращения в Итон он получил первый школьный сертификат – общий экзамен, который сдают все учащиеся, достигшие возраста шестнадцати лет. Им надо было получить шесть зачетов. Бёрджесс специализировался в истории. Он сделал общий научный доклад, работу по истории, богословию, гражданскому праву или экономике и перевод – французский и латинский.

Теперь важным для наставником Бёрджесса стал учитель истории Роберт Берли, который был всего на восемь лет старше его и получил прозвище Красный Роберт за либерализм. Берли, очень высокий молодой человек ростом 6 футов 6 дюймов, прибыл в Итон несколькими семестрами ранее, получив стипендию Брекенбери в Боллиол-колледже. Ему предстояло оказать важное влияние на Бёрджесса. Оба молодых человека разделяли интерес к литературе и истории. Учившийся в то время в Итоне Найджел Николсон вспоминал, что занятия Берли пользовались большой популярностью.

«Тот говорил: сегодня мы побеседуем об одном из самых замечательных событий в истории – Сицилийской кампании – и потом описывал корабли, доспехи, политику, ход сражений, торжество победителей, и все это с такими эмоциями и таким легким языком, что мы чувствовали себя на Сицилии 420 века до н. э., гребущими на галерах, работающими на рудниках, выступающими в ассамблее»[46 - Arthur Hearnden, Red Robert, Hamish Hamilton, 1984, p. 64.].

Берли руководил обществом эссеистов. В нем каждый приглашенный член читал очерк, написанный на тему по своему выбору, сидя за чашкой какао. Бёрджесс освещал самые разные вопросы, от Раскина до мистера Криви, прославившегося «Записками» Криви (Creevey Papers), которые касались политической и социальной жизни поздней Георгианской эры.

Также сильное влияние на Бёрджесса оказал преподаватель художественного мастерства Эрик Пауэлл, талантливый акварелист, который выступал в команде гребцов за Кембридж и на летней Олимпиаде 1908 года[47 - Позже Бёрджесс утверждал, что вместе с Пауэллом занимался скалолазанием в Уэльсе. В 1933 г. его пригласили принять участие в восхождении в Альпах, но он уже принял другое приглашение и уехал с кембриджскими друзьями в Южную Францию. Во время этого путешествия Пауэлл и три его спутника погибли. Driberg, p. 14.]. Гай Бёрджесс стал отличным художником и получал многочисленные награды за свои работы на протяжении всего пребывания в Итоне. Он интересовался искусством, регулярно посещал художественные галереи. На французской выставке в Берлингтон-Хаус он был потрясен «черными мраморными часами» Сезанна. Его собственные рисунки были карикатурами в стиле Домье или политических карикатур журнала «Спай». Дэвид Астор вспоминал, что Бёрджесс постоянно рисовал шаржи на власти предержащие, тем самым укрепляя свой мятежный дух. Этого же мнения придерживался Майкл Берри. Его рисунки можно было часто встретить в итонских журналах, куда он посылал их и после окончания колледжа[48 - Интервью Астора и Берри с Эндрю Бойлом, 26 апреля 1977 г., Boyle Papers 9429/1G/143, Cambridge University Library; A Mixed Grill, 4 June 1930; Motley, 10 July 1931; and The Phoenix, 30 November 1931.].

Роланд Пим, впоследствии ставший художником и иллюстратором, занимавшийся вместе с Бёрджессом литературой и искусством, «не любил его, хотя и не мог объяснить почему. Возможно, из-за его самоуверенности и наглости». При этом он добавлял: «Он мог ораторствовать перед всем классом. Однако, вероятно, был чувствительным, поскольку легко краснел»[49 - Пим автору, 5 февраля 2003 г., и интервью 9 февраля 2003 г.].

В школе Бёрджесс продолжал свое интеллектуальное совершенствование. В Великий пост 1928 года он стал первым в классе, а к июле 1928 года – двадцатым в первой сотне, иными словами, вошел в интеллектуальную элиту школы[50 - Будущий писатель и дипломат Фицрой Маклин был первым, А.Д. Айер – вторым, Дэвид Хэдли – четвертым. Хэдли был шафером на свадьбе Айера в 1932 г.]. Теперь он был в шестом классе, а значит, имел специальные привилегии – в частности, имел право носить галстук-бабочку. Бёрджесс утверждал, что никогда не получал удовольствия от другого «бонуса» – посещения порок[51 - Событием лета стало совращение нескольких итонских мальчиков американской актрисой по имени Таллула Бэнкхед. Среди них был Питер Уилсон, будущий глава «Сотбис».].