– И что ты там надумал?
– Слишком много.. Это настолько хаотично, что невозможно зацепиться за что-то определенное, поскольку не имеет нужной формы.
– Что-то вроде о смысле существования и реальном предназначении каждого?
– Ох, ты лишком хорошо меня знаешь..
– Кто бы сомневался, – хмыкнула она в ответ.
– Что, если мы все совершаем ошибки? Да-да, это естественный процесс, но я не об этом… Как же это пояснить.. Скажем, эти самые индивидуальные ошибки – не просто действия, совершаемые под влиянием неконтролируемых мыслей и желаний как своих, так и других людей, но нечто вовлекаемое, оставляемое незаметные следы на летописи истории всего рода? Да не только рода, но и больше? Осознанные или неосознанные, мы убеждаем себя и остальных в том, что совершаем это с благими намерениями или во имя чего-то – но так ли оно так? Как человек может быть настолько уверенным в том, что совершил, или еще собирается совершить? Откуда ему ведомо, что это его и только его ответственность за совершаемое? И действия – спонтанность, выверенность, эфемерность или что? А эта закономерность происходящего – сначала по стопам предшественников, затем единомышленников, а после – по своим собственным. Правильность или потребность, стремление к познанию или вынужденная необходимость. Или, может, им движет негласный кодекс, сотканный из нравоучений, убеждений или собственных страхов?
– Decipimur specie recti? *
– Опять своего Горация цитируешь..
– Ну, увольте, именно в конкретной ситуации он так пригодился.
– Да, ибо на большее он не спосо… Ай! – воскликнул юноша.
Его бесцеремонно заставили пожалеть о сказанном, ущипнув за бок. Вот же, удумал над мыслителем надсмехаться. Юн или нет, но великих суждено почитать, преклоняться пред ними, и не более того. А кто он, что так непринужденно щебечет о правильности или сумасбродности мира с его живыми историями.
– Как бы то ни было, даже если это Гораций или кто другой, но ты уж слишком отчаянен. – Насупилась девушка, одновременно соглашаясь: – Но это не значит, что тебе стоит не говорить об этом.
– Мне? Стоит ли сказать? Но, что такого важного я привнесу?..
– Москва, знаешь ли, тоже не сразу строилась.. И что же, ты готов вот так вот сдаться?
Парень удивленно посмотрел на нее, забавно сморщив нос от робкого касания лучей.
– Мы сейчас о моей личной неудаче с работой или всемирном, глобальном?
– Одно не мешает другому, ведь первое – это и есть второе, правда, другая ее часть.
– И что ты хочешь услышать?
– Почему ты сдался?
Он невольно поежился. Разговор принимает весьма опасные очертания, медленно и верно подводя к серьезному ответвлению.
– Что значит сдался? Не думаешь, что этот глагол слишком вычурен и..
– Сначала бурчишь, раздражаясь по мелочам и проклиная все и вся, а теперь пытаешься ловко выйти «сухим из воды». Правда, не учел, – ты не один в этой самой лодке, дно которой все еще можно заделать.
Молодой человек пытается отшутиться:
– Думаю, в разных сценариях для такого неприятного инцидента не найдется запасных инструментов и стройматериалов.
Удар несильного подзатыльника разряжает обстановку.
– Эй, хватит меня уже мутузить!
– Ну, как там говорилось?.. Ах, да, бьет – значит, любит? – злорадно усмехнулась девушка.
– Твоя любовь не ведает границ..
– Что не скажешь о твоих эмоциях. Так вот, продолжаем не самый приятный разговор в твоей жизни.
– Бывало и хуже.
– И что же?
– Как насчет познания незнакомого края? – многозначительно задал он вопрос. Но кому именно он предназначался?
**
Мелкая дробь по клавишам тихо перемешивается с одиноким блюзом из старых колонок, что расположены в дальних углах помещения. Причудливый блик витражей подмечает стоящие на полках чашки, придавая им невесомый оттенок таинственности. Почти изредка раздаются краткие поскрипывания стульев поодаль, что с каждым разом смещаются на сантиметр от исходной позиции плитки. Раздается запах свежемолотого кофе – 100 процентной арабики, что с гордостью подмечают владельцы, – едва уловимый аромат от запекающейся выпечки, немного кардамона вперемежку с новыми, только что поставленными в заведение книгами для своих посетителей, и табака. Он буквально разносился повсюду, оставляя после терпкое, сладковатое, но с легкой горчинкой амбре. Обволакивал, въедаясь без спроса, взывая к приятной истоме и эфемерному ощущению дежавю.
«Dеj? vu», – с чувством, как бы смакуя давний термин, пробуя услышать новые созвучия, незнакомец мысленно произнес его.
Такое кроткое, такое знакомое и до одурения невыносимое. Преследуемое, возвращаемое к тому, от чего так стараешься отмахнуться.
Глаза цвета южной травы, разбавленные лучиками солнца – эдакого подсолнуха без черных вкраплений. Голос – мягкий, тягучий, подобно карамели, незнакомый и уже такой близкий, – существует ли на самом деле этот тембр? Где сейчас его мелодия звучит?..
И этот запах: дурманящий своей терпкостью, нескромностью и знанием. Что это, ваниль? Нет, здесь больше, – какие-то правильные пропорции из ванили и кардамона, насыщенные чем-то большим, утонченным, но не имеющим конкретного определения.