Девушка в бегах

Я хочу, чтобы он заткнулся. Нам нужно молчать, нужно затаиться. Мы прячемся под кроватью, как дети, и монстр вот-вот появится. В каждом звуке, доносящемся снаружи, мне мерещится его приближение, и непрерывное бормотание, раздающееся рядом со мной, может привести преследователя прямо к нам. Я не могу рисковать, не могу даже шепотом приказать ему быть потише. Просунув руку под животом, я достаю до его плеча, а затем закрываю ему рот рукой. Потом я прижимаю ладонь изо всех сил, насколько это возможно в том маленьком пространстве, которое у нас есть. Покачав головой, я надавливаю еще сильнее. Я догадываюсь, что мои глаза выглядят совершенно безумно, и я позволяю ему их увидеть.

Когда он наконец замолкает, я выжидаю еще полминуты, чтобы убедиться, что он понял, чего я от него хочу, а затем снова прижимаю руку к себе.

Воцарившаяся тишина обрушивается на меня, от нее сводит мышцы и скручивает живот. У меня нет ничего, никакого оружия, чтобы себя защитить, ничего, чем я могла бы нанести удар. У меня даже нет пути отступления, на случай, если понадобится сбежать. Я на дальней стороне кровати – дальше от двери. Если меня заметят, бежать будет некуда. Я не успею снова выбраться через окно в ванной комнате – и я даже не уверена, что смогу пролезть в него еще раз.

Боль в бедре снова дает о себе знать, и я провожу пальцами по расцарапанной коже. Правая штанина джинсов разорвана по всему бедру. Человек рядом со мной дергается, а затем тусклая полоска света, проникающая под кровать, разделяется надвое. Появляется новая тень.

Я не слышу приближающихся шагов. Я не чувствую ничего, кроме собственного ничтожества. Слышал ли меня мой преследователь? Паника опутывает мою грудь, стискивая ее так сильно, что я чувствую вкус рвоты во рту – кислый и резкий, в задней части горла. Как это возможно, что ужас нарастает снова и снова, достигая каждый раз нового пика?

Рядом с кроватью появляются ноги, обутые в сапоги. Те же, что выбили дверь, те же, что гнались за мной через лес меньше часа назад. Человек, который прячется рядом со мной, не может видеть того, что вижу я. Его голова поворачивается в мою сторону, его взгляд мечется, как у дикого зверя. Я протягиваю руку через разделяющее нас пространство, так что наши ладони соприкасаются. Его взгляд тут же перестает метаться, и он смотрит мне в глаза.

Не знаю, почему я это сделала. Чтобы он не нарушил тишину? Чтобы нас не поймали из-за него? Чтобы сдержаться самой? Но я понимаю, что это помогло успокоиться нам обоим.

Сапоги проходят мимо кровати. Их обладатель роется в моем рюкзаке, затем подходит к пакетам, которые оставила мама. Он переворачивает их, один за другим – на пол высыпаются протеиновые батончики и бутылки с водой. Он пинает их, а затем опускается на колени, осматривая то, что осталось от набора первой помощи, рассматривает неиспользованные упаковки бинтов и пластыря. Берет в руки флакончик с обезболивающими, проверяет его содержимое, а затем снова бросает его на пол и встает. Бутылочка закатывается под кровать и останавливается у моей лодыжки. От этого у меня сердце уходит в пятки.

Незнакомец безмолвно сжимает мою ладонь. Я отвожу взгляд от сапог, чтобы посмотреть на того, кто лежит рядом со мной. Снаружи почти стемнело, так что единственный источник света – фонари на парковке, но этого хватает, чтобы разглядеть его и чтобы почувствовать, как успокаивает присутствие другого человека.

Я снова убираю руку, кладу ее на бедро и моргаю, чтобы сфокусировать взгляд на сапогах, которые теперь удаляются. Они заходят в ванную, затем возвращаются через несколько секунд. На самом деле он уже ничего не ищет. Он не думает, что я здесь. А с чего бы ему это подозревать? Я по-прежнему в лесу или где-то дальше, я двигалась быстрее, чем он ожидал, а не возвращалась сюда. Здесь остались лишь следы его неудачи.

Сердце бьется неровно – кровь не так горяча, как от ярости, и не такая холодная, какой становится от ужаса. Он не нашел меня и теперь уже не найдет. Он уходит.

Когда снаружи хлопает дверь машины, мы оба вздрагиваем. Несколько секунд спустя заводится двигатель.

Он ушел.

Я в безопасности.

Он ушел.

Я в безопасности.

Парень рядом со мной снова ерзает на месте, пытаясь выбраться из-под кровати, но это крайне сложно. Выбравшись наружу со своей стороны, я подхожу к нему. Теперь уже нет нужды так отчаянно торопиться, так что я помогаю ему выбраться с большей осторожностью. Когда он садится прямо, прислонившись к кровати, я подхожу к тому, что осталось от двери мотеля, и прикрываю ее. Выглядит не очень, но, по крайней мере, это будет бросаться в глаза не так сильно, как отсутствующая дверь.

Я оглядываюсь через плечо на… кого? Пленника? Беглеца? Человека, который, может быть, находится в такой же опасности, как и я, – или нет? Адреналин струился по моим сосудам с тех пор, как впервые хлопнула дверь машины, но теперь я просто измотана, что в сочетании с натянутыми нервами означает, что я не способна действовать так жестко и решительно, как тогда, на стоянке.

А мне это необходимо.

Потому что я собираюсь освободить его от кляпа. И он что-то знает. Возможно, о маме, и уж точно – о человеке, которому пришлось уйти с пустыми руками. Мне просто нужно задать правильные вопросы.

Допрос

Я осторожно приближаюсь к нему; его глаза следят за каждым моим шагом. Когда я опускаюсь на колени перед ним и задерживаю взгляд на его кляпе, я замечаю, как отчаянно он пытался от него избавиться. Уголки рта у него по-прежнему кровоточат – в отличие от засохших ссадин на лице. Помедлив, я поднимаю руки.

Сколько времени уже прошло? Солнце уже село, значит, тридцать минут? Час? У него было время обдумать, что он мне скажет. Достаточно времени, чтобы сказать мне только то, что захочет.

Я откашливаюсь. Я не умею проводить допрос. У меня нет никакого способа проверить, не врет ли он, а он явно будет стремиться соврать, чтобы заставить меня отпустить его.

Я просовываю руку ему за голову, стараясь не замечать, что кожа касается чего-то мягкого и липкого, и принимаюсь разбираться с узлами.

– Мы оба знаем, что тот человек в сапогах вернется, когда не найдет меня, и он может быть не один. Если я решу, что ты мне врешь хоть в чем-то, я просто оставлю тебя здесь дожидаться его. – Чувствует ли он, как у меня дрожат руки? – Я не собираюсь освобождать тебя. Так что даже не проси. Ответь на мои вопросы, и я обещаю, что позвоню в мотель после того, как уйду, и расскажу им, где тебя найти. – Я дожидаюсь, пока он кивнет, хотя это лишь вежливый ответ на бессмысленное утверждение. Виновен он в чем-то или нет, он ответил бы то же самое. Мне придется убрать кляп.

Когда я снимаю его, у меня самой перехватывает дыхание. Это кусок мешковины, и он присох к уголкам его рта. Когда я отрываю его, там начинает собираться свежая кровь. Но это еще не самое плохое. У него во рту еще больше ткани, целый комок, засунутый ему в горло. Когда я вытаскиваю его, это выглядит как какой-то садистский фокус.

Он втягивает воздух, давится, снова втягивает воздух и лишь затем делает глубокий вдох и начинает говорить. Точнее, пытается. Он кашляет и глотает слюну. Я подбираю одну из бутылок с водой, рассыпанных по ковру. Когда я наклоняю ее к его рту, по его подбородку и шее течет порозовевшая вода, пропитывая воротник его серой футболки и темно-синего худи. Сделав несколько глотков, он отстраняется и снова принимается откашливаться, сплевывая на пол кровь и что-то еще… часть зуба? Я пытаюсь сдержать тошноту. Я никогда не видела такой жести, и поэтому меня мутит.

Но все же я заставляю себя отодвинуть эмпатию в сторону. Мама пропала, и меня ищут. Вполне вероятно, ищут люди этого парня.

Он наклоняет голову, чтобы отпить еще воды, и я подаю ему бутылку. Он выпивает половину, прежде чем сделать перерыв.

– Спасибо, – говорит он, голос у него хриплый, и в нем слышится боль, – Кэйтелин.

Рука, в которой я держу бутылку, дергается, когда я слышу свое имя. Хотелось ли мне, чтобы он соврал, сказав, что не знает меня и не замешан в этом кошмаре? Возможно, хотелось.

– Кто ты?

– Можно еще воды?

– Нет.

Он напрягает связанные руки, пытаясь высвободиться. Ничего не выходит, но он достаточно умен, чтобы не просить меня помочь.

– Меня зовут Малькольм Пайк. Я учусь на втором курсе Пенсильванского университета, специализируюсь по информатике. По крайней мере, специализировался.

Машина, в багажник которой его запихнули, принадлежала ему.

– Откуда ты меня знаешь, Малькольм Пайк?

Он смотрит мне прямо в глаза.

– Мне заплатили, чтобы найти тебя. То есть твою маму.

Я встаю, чтобы смотреть на него сверху вниз, чтобы создать впечатление, будто я контролирую ситуацию и мне вовсе не хочется снова спрятаться под кроватью.

– Кто тебе заплатил?

– Эмили Эббот.

– Я не знаю, кто это.

– Твоя мама знает.

– Где моя мама?

– Если бы я знал ответ, меня бы здесь не было.

Мне кажется, будто я задыхаюсь; не показывая этого, я приседаю на корточки перед ним. Вблизи его лицо выглядит еще хуже.

– Я тебе не верю.