Нестабильный элемент (1 том)

Глава 6. Белые Ветви

Утро было серым и безрадостным, словно сама природа скептически взирала на их затею. Воздух струился холодной влагой, оседая на шкурах и волосах крошечной процессии, покидавшей стойбище «Людей Скалистого Озера».

Их было мало. Сам Гром во главе, его перевязанная рука была скрыта под плащом, но каждый знал, что там – след ярости Бора. Рядом с вождем, опираясь на посох, шагал Кам. Его присутствие было необходимо – не только как шамана, но и как живого доказательства, что это не военная хитрость, а посольство, осененное волей духов. За ними следовало пятеро опытных воинов. Их лица были суровы, а глаза, привыкшие выслеживать добычу, беспокойно скользили по стволам деревьев, ища возможную засаду.

И был с ними Бор.

Он шел в хвосте группы, бледный, с перекошенным от боли и унижения лицом. Его собственное лицо было забинтовано грубыми полосками кожи, из-под которых проступали багровые синяки и ссадины. Дышать он мог только через рот, так как нос был размозжен. Включение его в группу было жестом, полным скрытой силы. Это был немой укор его сторонникам: смотрите, ваш предводитель жив, я не добил его. Но это был и предостерегающий знак для самого Бора и всех недовольных: смотрите, какая цена мятежу, и помните, кто здесь власть. Бор шел, потупив взор, но каждый его шаг, каждая гримаса боли были частью молчаливого спектакля, устроенного Громом.

Но самым главным символом были не люди, а то, что они несли. Два самых высоких и стройных юноши из группы несли перед собой длинные, очищенные от коры шесты. На их вершинах были привязаны пучки белых ветвей – березовых, с остатками поблекшей, но все еще яркой листвы. Белые ветви мира. Древний символ, чей язык понимали все племена в округе, даже враждующие. Они кричали без слов: «Мы пришли с пустыми руками. Мы не хотим боя. Мы ищем диалога».

Каждый шаг по знакомой тропе, ведущей к озеру и чужим землям, давался Грому с невероятным трудом. Все его естество, весь его опыт воина ревело внутри, требуя выставить копье вперед, послать разведчиков по флангам, ожидать удара в спину. Ноги сами хотели ступать бесшумно, пригибаться, использовать каждое укрытие. Но он шел прямо. Медленно. Четко. На виду. Ритуал требовал этого. Новый путь, в который он решил поверить, требовал этого.

Они вышли на опушку, за которой открывался вид на широкое, спокойное озеро. И на противоположном берегу, у самой воды, они увидели стойбище «Людей Озера». Оно было меньше их пещеры, состояло из низких, покрытых камышом хижин, окруженных частоколом из заостренных кольев.

Их заметили мгновенно.

Сначала с того берега донесся одинокий, испуганный крик. Затем – еще несколько. В стойбище началась мгновенная, отработанная годами страха суматоха. Женщины схватили детей и бросились прочь от берега, к дальним хижинам. Мужчины, бросив работу, хватались за копья и луки, выбегая к частоколу. Через мгновение на бревенчатом заслоне стояла уже дюжина воинов, их копья были направлены в сторону незваных гостей. Воздух наполнился напряженным, злым гулом.

Гром остановился на самом краю леса, у кромки открытого пространства, отделявшего их от чужого стойбища. Он поднял руку, и его группа замерла. Сердце колотилось у него в груди, как у загнанного оленя. Каждый инстинкт кричал: «Они в панике! Они уязвимы! Атакуй сейчас или отступай!»

Он сделал не то и не другое.

Медленно, на виду у десятков враждебных глаз, он опустил свое тяжелое копье и воткнул его наконечником в мягкую землю у своих ног. Древко осталось торчать, как странный, безобидный побег. Это был самый трудный жест в его жизни. Жест добровольного разоружения. Жест, который мог оказаться для него и его людей последним.

Он стоял неподвижно, чувствуя, как взгляды чужих воинов сверлят его кожу. Он был полностью открыт. Мишень.

Прошло несколько долгих, невыносимых минут. Никто не двигался. «Люди Озера» не стреляли, но и не убирали оружия. Гром и его люди стояли, демонстрируя свою уязвимость.

Наконец, в стойбище что-то произошло. Воины у частокола расступились, и из-за него вышел один человек.

Это был старик. Очень старый. Его спина была сгорблена, а лицо испещрено глубокими морщинами, но в его глазах светился цепкий, живой ум. Он был одет в плащ из выдровой шкуры, а в руке, вместо копья, держал длинный, причудливо изогнутый посох. Он шел медленно, но уверенно, его взгляд был прикован к Грому. Это был Старый Дуб. Вождь.

Он прошел половину расстояния от частокола до группы Грома и остановился. Он не сказал ни слова. Его глаза, похожие на две черные бусины, изучали Грома, Кама, воинов, белые ветви. Он видел избитое лицо Бора и, возможно, понимал больше, чем можно было выразить словами.

Глубокое недоверие витало в воздухе, гуще утреннего тумана. Они были разделены не только десятком шагов, но и годами изоляции, страха перед набегами, слухами о жестокости соседей.

Гром понимал, что слова бесполезны. Их языки были слишком разными. Он должен был говорить на универсальном языке жестов.

Он медленно, плавно поднял пустые руки, ладонями вперед, показывая, что в них ничего нет. Затем он указал на свой рот, потом на свой живот, и скривился, изображая гримасу голода. Он повторил этот жест несколько раз, глядя прямо на Старого Дуба.

Старик не двигался, его лицо оставалось каменным.

Тогда Гром указал на лес позади себя, затем сделал жест, будто метает копье. Он показал на своих воинов, затем – на воинов Старого Дуба у частокола. Потом он снова указал на лес и медленно, очень выразительно, свел свои руки вместе, сплетя пальцы, показывая единство. Он повторил этот жест, указывая то на свою группу, то на стойбище «Людей Озера».

«Голод. Охота. Мы. Вы. Вместе.»

Старый Дуб наблюдал. Его взгляд скользнул по белым ветвям, по неподвижному копью Грома, воткнутому в землю, по лицу Кама, полному торжественной серьезности. Он видел не хитрость. Он видел отчаянную, искреннюю попытку.

Минуту, другую, старый вождь стоял неподвижно, взвешивая все риски. Наконец, он чуть заметно кивнул. Не Грому, а скорее самому себе, принимая решение.

Он не стал жестикулировать в ответ. Вместо этого он поднял свою руку с посохом и медленно, четко указал им на заходящее за тучи солнце. Затем он сделал вид, что кладет голову на сложенные ладони, изображая сон. После этого он указал на восходящее с другой стороны солнце и повторил жест охоты, который только что показал Гром.

«Сегодня мы спим. Завтра – охота.»

Хрупкое, немое соглашение было достигнуто.

Гром кивнул в ответ, тоже медленно и четко. Он повернулся и жестом приказал своим людям отступать. Они развернулись и стали уходить в лес, оставив копье Грома торчать в земле как залог их намерений.

Никто не спал той ночью ни в одном из стойбищ. В пещере «Людей Скалистого Озера» и в хижинах «Людей Озера» люди лежали с открытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху, сжимая в руках оружие. Доверие было тонким, как первый лед. И все знали, как легко его проломить. Завтрашняя охота должна была стать испытанием не только на мастерство, но и на верность данному слову.

Глава 7. Охота Двух Стай

Рассвет застал оба стойбища в состоянии нервной лихорадки. Никто по-настоящему не спал. Люди двигались словно во сне, их движения были механическими, а взгляды – затуманенными от недосыпа и тревоги. Но слово было дано. Ритуал соблюден.

На опушке, где вчера стоял Гром со своим копьем, теперь собралась странная, двусоставная группа. Охотники «Людей Скалистого Озера» – коренастые, с мощными плечами, их тела испещрены шрамами от когтей и копий. И «Люди Озера» – более легкие, подвижные, с внимательными глазами людей, привыкших читать следы на влажной земле и знать повадки зверя не в лобовой атаке, а из засады.

Две стаи. Пока еще – два отдельных лагеря.

Они стояли по разные стороны поляны, избегая прямых взглядов. Молодежь обоих племен, несмотря на страх и усталость, не могла удержаться от взаимного изучения, полного подозрения и любопытства. Парень из племени Грома неодобрительно хмыкнул, глядя на легкие, почти изящные копья «озерных». В ответ на него тут же уставился худощавый юноша с лицом, раскрашенным глиной, – его взгляд был вызывающим.

Гром и Старый Дуб стояли в центре этого немого противостояния. Они обменялись короткими кивками – не более. Общаться пришлось с помощью жестов и того скудного набора звуков, что был понятен обоим.

Старый Дуб ткнул своим посохом в землю, затем провел им по воздуху, очерчивая широкий круг. Потом он изобразил нечто огромное, с длинным носом и бивнями, и показал, как это нечто хромает, волоча ногу. Он указал вглубь леса, к северу.

«Большой Зверь. Мамонт. Старый. Раненый. Там.»

Гром кивнул, понимая. Один на один с таким гигантом – смерть для любого племени. Но вместе… Идея, пришедшая из видения Кама, вдруг обрела плоть и кровь. Огромную, волосатую и очень опасную.

Двинулись в путь. Две группы шли порознь, разделенные невидимой, но ощутимой стеной недоверия. «Люди Озера» шли впереди, их следопыт, низкорослый мужичок с глазами-буравчиками, почти не глядя под ноги, читал историю леса по сломанной ветке, примятой траве, клочку шерсти на коре. Воины Грома шли сзади, их руки не выпускали древков копий, а взгляды метались по сторонам, выискивая угрозу.

Через несколько часов следопыт поднял руку. Все замерли. Он показал на большой участок потревоженной земли, на сломанные молодые деревца и огромные, блюдцеобразные следы.

«Здесь. Недалеко.»

И тут началось то, чего Гром никогда не видел. «Люди Озера» принялись за работу с тихой, сосредоточенной быстротой. Они не готовились к атаке. Они рыли. Используя заостренные палки и лопатки из лопаток же более мелких животных, они принялись рыть в мягком грунте у тропы, по которой должен был пройти мамонт. Это была не просто яма. Они выкапывали глубокий, узкий колодец, маскируя его хворостом и слоем дерна. Ловушка. Хитрая, терпеливая, рассчитанная не на силу, а на слабость тяжелого зверя.

Гром смотрел, и его воинская душа, привыкшая к честному столкновению, сначала скептически сопротивлялась. Но он видел эффективность. Он видел, как эти люди, не тратя сил на погоню, создают смерть, которая будет ждать свою жертву сама.

Старый Дуб, заметив его взгляд, медленно подошел и жестом показал: «Жди. Он придет».

Гром в ответ показал на своих воинов, сгрудившихся в готовой к броску группу, и изобразил удар копьем. «Мы будем бить.»

Старый Дуб кивнул, и в его глазах мелькнуло нечто, похожее на уважение к этой грубой, неистовой силе. Два вождя, два метода. Впервые они увидели не слабость друг друга, а иную силу.

Они ждали недолго. Сначала послышался глухой, вибрирующий топот, от которого дрожала земля. Потом – треск ломающихся деревьев. И наконец, он появился.

Мамонт. Древний, покрытый шерстью, свалявшейся в колтуны, гигант. Один из его бивней был обломан, и он хромал на переднюю ногу, оставляя на земле кровавый след. Его маленькие, полные боли и ярости глаза метались по лесу. Он был голоден, зол и опасен.

Он шел прямо на них, не подозревая о засаде. «Люди Озера» затаились, вжимаясь в землю. Воины Грома сжали копья, их мускулы напряглись, как тетивы.

И тут случилось то, на что и был расчет. Передняя нога мамонта провалилась в замаскированную яму. Раздался оглушительный, кошмарный треск – не хвороста, а кости. Гигант с ревом боли рухнул на колено, его могучий горб накренился, и он оказался в ловушке, отчаянно пытаясь подняться и не могу этого сделать. Ловушка не убила его, но обездвижила. Сделала уязвимым.

Настал их шанс.

Гром не стал ждать. Его рык, низкий и сокрушительный, прорвал лесную тишину.

– ВПЕРЕД!

Его воины, как одно целое, ринулись в атаку. Не хаотично, а как и тренировались – слаженно, перекрывая друг друга. Они были Волком Сильным из видения Кама. Их копья с каменными наконечниками впивались в бока, шею, горло ревущего гиганта. Это была не охота – это был забой. Мощный, яростный, неудержимый.

«Люди Озера» в это время, словно Волк Быстрый, окружили зверя, забрасывая его дротиками и камнями из пращей, отвлекая, не давая ему сконцентрироваться на главной угрозе.

В самый разгар схватки, когда разъяренный мамонт, несмотря на раны, сумел подняться и, развернувшись, чуть не раздавил Бора, прижатого к огромному валуну, случилось неожиданное. Молчаливый охотник из «Людей Озера», тот самый, что шел всегда чуть в стороне, метнул свое легкое копье. Оно не поразило зверя насмерть, но вонзилось ему в чувствительное основание хобота. Мамонт взревел, отшатнулся и на мгновение отвернулся от Бора. Этого мгновения хватило, чтобы Гром и двое его воинов успели оттащить своего раненого соплеменника из-под смертоносных бивней. Никаких слов благодарности сказано не было – лишь короткий, встретившийся взгляд между Громом и тем охотником. Но в этом взгляде было все: признание долга и профессиональное уважение.

Их силы слились. Не просто сложились – умножились. Тактика и ярость. Хитрость и мощь.

Агония мамонта была недолгой. Охваченный со всех сторон, истекающий кровью из десятков ран, он издал последний, протяжный стон и рухнул на бок, сотрясая землю.

Наступила тишина. На несколько секунд. А потом ее разорвал общий, стихийный, неудержимый крик.

Это не был боевой клич. Это был крик облегчения, триумфа, невероятной, головокружительной победы. Охотники обоих племен, еще минуту назад бывшие врагами, смотрели на поверженного гиганта, на эту гору мяса и костей, и их лица озарялись не ухмылками подозрения, а самыми настоящими, широкими улыбками. Кто-то из молодых «озерных» хлопнул по плечу соседа из «Скалистого Озера», и тот, сначала оторопев, в ответ заулыбался.

Гром и Старый Дуб стояли рядом, глядя на добычу. Они не смотрели друг на друга. Они смотрели на результат. И в этом молчаливом взгляде было больше понимания, чем в тысяче слов.

Вопрос доверия решила простая, грубая арифметика. Эту тушу невозможно было утащить в одиночку. Ни одно племя в одиночку не справилось бы ни с охоты, ни с транспортировкой.

Пришлось работать вместе.

И пошло-поехало. Сначала – неловко, под присмотром вождей. Но потом, когда острые кремневые ножи вскрыли тушу, и запах свежего мяса заполнил воздух, лед растаял окончательно. Один из воинов Грома, разделывая толстую шкуру, сломал свое кремневое лезвие. Стоявший рядом «озерный» молча протянул ему свое – другое, более узкое и отточенное, идеальное для аккуратных разрезов. Тот взял, попробовал, и его глаза расширились от удивления.

В ответ, глядя на то, как неуклюже «озерные» пытаются перерубить толстые сухожилия, молодой Сокол подошел и показал им особый удар, с размаху, используя вес всего тела. Потом он жестами спросил про прочные, гибкие веревки, что были у «озерных». Один из них, тот самый молчаливый охотник, что спас Бора, достал свой моток и начал показывать особый способ плетения, используя сухожилия и волокна крапивы.

Обмен начался. Стихийно, неряшливо, но – честно. Технологии на технологии. Опыт на опыт. Два мира, слишком долго смотревшие друг на друга через прицел копья, начали узнавать друг друга через единственный понятный им язык – язык ремесла, охоты и выживания.

Они не стали друзьями за один день. Слишком много было между ними лет отчуждения, взаимных обид за украденные на охоте туши, за угнанных у водопоя женщин, за тлеющую вражду, передававшуюся из поколения в поколение. Но они сделали первый, самый трудный шаг. Они стали партнерами. И гора мяса, которую они сообща тащили к озерам, была зримым, осязаемым доказательством того, что новый путь – не бред шамана, а реальность, которая кормит их детей.

Глава 8: «Новые Берега»

Тишина, что опустилась на объединенное стойбище с рассветом, была иного свойства. Это была не тревожная, выжидательная тишь перед бурей, не гнетущее молчание голода, а глубокая, насыщенная, почти звенящая тишина сытости и покоя. Воздух, еще недавно пропитанный запахами страха и пота, теперь пах дымом общих костров, ароматом вареного мяса и свежевыделанных шкур. Стояло утро после пира, но настоящий пир только начинался – пир духа. После успешной охоты к воинам присоединились остальные сородичи – женщины, дети, старики, – и теперь на нейтральной поляне кипела жизнь целого нового, пусть и временного, сообщества.

Лагерь раскинулся на широкой поляне между двумя ручьями. Шалаши и навесы из жердей и шерстистых мамонтовых шкур стояли не двумя враждебными лагерями, а вперемешку. Копье «Людей Скалистого Озера» было воткнуто рядом с ловушкой для рыбы «Людей Тихой Реки», и это больше не выглядело вызовом, а казалось разумным и практичным.

С самого утра жизнь закипела. И не та, судорожная, ради сиюминутного выживания, а жизнь созидательная, неторопливая, обращенная в будущее.

У общего костра, под присмотром Лары, собрались женщины. Старая мастерица, чьи пальцы, похожие на корни древнего дерева, все еще помнили движения, которым ее научила прабабка, показывала девушкам из племени Старого Дуба, как плести сети из крепких волокон крапивы. Ее голос был тих и ровен, а жесты – точны и экономны.

– Петля туже, – говорила она, и ее слова, непонятные по сути, становились ясны благодаря тому, как ее пальцы затягивали узел. – Собака порвет. Рыба уйдет.

Девушки, среди которых была и темноволосая Ивка, внимательно следили. Одна из них, помоложе, робко протянула Ларе тонкую, невероятно прочную веревку, сплетенную по-своему, из луба ивы. Лара взяла ее, повертела в руках, и на ее морщинистом лице, похожем на высохшее русло реки, появилось нечто вроде улыбки. Она кивнула, медленно и значительно. Диалог состоялся. Без единого слова, на языке качества и мастерства.

Неподалеку, на отлогом берегу ручья, развернулась другая мастерская. Молодой Сокол, его лицо все еще сияло от вчерашнего триумфа и бессонной ночи, полной новых впечатлений, демонстрировал сверстникам из племени Дуба свое мастерство владения копьеметом – короткой костяной палкой-упором, которая удваивала силу и дальность броска. Он с резким, отработанным движением послал легкое копье с каменным наконечником в ствол старой ивы. «Дзиль!» – крикнул он, указывая на воткнувшееся и вибрирующее оружие.

Молодой охотник из «Людей Тихой Реки», тот самый, что накануне отвлек мамонта, спасая Бора, с интересом наблюдал. Он подобрал с земли гибкий метательный дротик, украшенный резьбой в виде рыбьей чешуи. «Тики!» – сказал он, вскидывая дротик и совершая плавный, точный бросок без упора. Дротик вонзился в дерево всего в палеце от копья Сокола.

«Дзиль-тики!» – воскликнул Сокол, смеясь и показывая на оба оружия большой палец, объединяя понятия в их новом, общем языке.

Ивка, оторвавшись от плетения, украдкой наблюдала за Соколом. Когда их взгляды встретились, она быстро опустила глаза, но уголки ее губ дрогнули в сдержанной, стыдливой улыбке. Сокол, ободренный, подошел ближе. Он порылся в своем мешочке и достал гладкий, отполированный водой камень необычного зеленого оттенка. Не говоря ни слова, он протянул его девушке.

Та, поколебавшись секунду, взяла подарок. Ее пальцы, тонкие и ловкие, ненадолго коснулись его ладони. Она не сказала «спасибо» – этого слова еще не было в их новом языке. Но ее взгляд, полный смущенной благодарности и любопытства, сказал все за нее. Это была первая, хрупкая ниточка, протянутая не между племенами, а между мужчиной и женщиной. Зародыш будущего, который мог прорасти только в почве мира.

Гром наблюдал за всем этим, сидя на склоне холма, подставив лицо утреннему солнцу. Он не отдавал приказов. Не вмешивался. Он был просто зрителем величайшего из чудес, что ему доводилось видеть, – чуда преображения страха в доверие, а вражды – в сотрудничество.

И впервые за долгие годы – возможно, впервые вообще – он чувствовал не тяжесть ответственности, а странное, глубокое, спокойное облегчение. Оно разливалось по его телу теплой волной, смывая застывшее в мышцах напряжение. Он смотрел на своих людей – нет, их людей. Смотрел, как они смеются, как сытые дети из двух племен гоняют по поляне собак, уже перестав делить их на «наших» и «ваших». Как исчезла та ядовитая напряженность, что висела в воздухе после его кровавой драки с Бором.

Он видел Бора – того самого, чью гордыню и ярость он сокрушил в жестоком испытании. Тот сидел в тени и молча, с каменным лицом, точил свое копье. Но когда мимо проходил тот самый молодой охотник, спасший ему жизнь, Бор на мгновение прервал свое занятие. Их взгляды встретились. Никаких слов, улыбок, кивков. Просто короткий, тяжелый взгляд. Но в нем не было прежней ненависти. Было некое признание, молчаливое и тяжелое, как валун. И этот взгляд стоил долгой речи.

И тогда в сердце Грома, привыкшем к граниту решимости и свинцу усталости, затеплился крошечный, но упрямый огонек. Надежда. Она была похожа на первый луч солнца после долгой полярной ночи – слабая, но несущая обещание тепла.

Прошло несколько дней. Совместными усилиями гигантская туша мамонта была полностью разделана, мясо завялено и упаковано в берестяные короба, переложено папоротником. Запасов теперь было столько, что их с трудом могли унести оба племени. Угроза голода, этот вечный спутник и главный враг, отступила, сменившись неслыханной доселе уверенностью в завтрашнем дне.

Пришло время расходиться по своим постоянным стойбищам. Но прощание было уже иным. Не было того ледяного отчуждения, что витало в воздухе во время первой встречи с белыми ветвями. Теперь люди прощались как соседи, как товарищи по недавнему общему делу.

Гром и Старый Дуб стояли в центре поляны. Седая борода Дуба и грива спутанных волос Грома колыхались на одном ветру.

– Через луну, – сказал Гром, указывая на небо, где днем слабо светился бледный серп месяца. – Оленья тропа. В долине Трех Сосен.

Он сделал жест, изображающий бегущее стадо, и показал рукой направление.

Старый Дуб молча кивнул. Его хитрые, узкие глаза внимательно изучали Грома. Он видел перед собой не просто сильного воина, а стратега, чья сила оказалась куда многограннее, чем можно было предположить. Он протянул свою палку, на которую опирался, и чертил на земле схему – извилистую реку и место для засады. Их общение по-прежнему состояло из жестов и чертежей, но теперь это был язык коллег, а не потенциальных врагов.