Территория

Это страна мужчин, бородатых «по делу», а не велением моды…Я тоже бородатый! Я тоже люблю свою работу! Я тоже готов к самоотдаче! И, тем не менее, не все бородатые самоотверженные мужчины могут так работать и достигать успеха, как это делают герои этого пронзительного романа. Тяжелая книга! Мне лично она далась очень тяжело. Но это - нужная книга. После романтических записок путешественников по северной части России (пусть даже они и содержат много поучительных, содержательных, приключенческих и даже трагических элементов) этот роман показывает нам, читателям, что работа на севере вообще и работа геолога в частности неимоверно сложная и не терпит романтиков, нерешительных и нецелеустремленных людей. "Территория", на мой взгляд, несколько проигрывает своим книгам-оппонентам также по развитию сюжета, есть некая хаотичность, а вкупе с некоторой медлительностью роман показался мне немного тяжеловесным. Но это оттягивало только мою фрагментарную эстетику на конец книги. Только после прочтения появилась возможность подумать над целями и "примерить" появившиеся мысли на себя.Чем же может привлечь роман "Территория" сегодняшнюю читательскую аудиторию? Я думаю, прежде всего своей патриотичностью. А еще это - роман о Мечте с большой буквы, к которой нужно продвигаться через "не могу" и только так можно добиться достойного результата. Мне очень понравились раскрытые образы главных героев. И интересно, что каждый из них не похож друг на друга. Взять Чинкова или Баклакова, Гурина или Монголова - все они такие настоящие! Как итог: я окунулся в настоящий советский реализм в действии (не путать с соцреализмом).

Какими-то неизвестными путями «Территория» прошла мимо меня. Вернее, я мимо неё. Хотя автора читала и чтила со студенчества, а маленький, простой и изящный рассказ Берег принцессы Люськи на протяжении десятилетий рекомендовала всем подвернувшимся под руку :)
Так что выбор книги в новом МФМ клуба книгопутешественников был однозначен. Чтения ждала и нисколько о нём не пожалела.
А ведь могла бы. Вы, наверное, и сами знаете: то, что на ура прошло (бы) в юности, по истечении лет имеет все шансы показаться ходульным, слишком простым, пафосным или излишне дидактичным и «соцзаказным». Так что были такие опасения, не скрою.
Но автор не подвёл, не обманул ожиданий. В главном романе Олега Куваева, говоря его же собственными словами,
…кажется, что до скал и снега можно дотянуться рукой прямо с табуретки…— это из повести Дом для бродяг, о чём позже.
Куваев ошеломительно точен в деталях, и в полной мере, думаю, оценить это могут люди, сами хоть краешком захватившие ту эпоху: не только время действия «Территории», но и годы написания куваевских произведений. А если и модус вивенди в какой-то степени пересекается с местом действия, трудами и заботами персонажей «Территории» — погружение обеспечено.
Дальше — реалии и персонажи...Только три вещи упомяну, три мелкие детальки, которые поднимают залежи времени и воспоминаний. Толстое оранжевое одеяло по имени «Сахара» (да, из верблюжьей шерсти, кажется, алжирского происхождения, у нас такое было — здоровенное и узорчатое, размером больше стандартных советских одеял с клетками либо тремя полосками по краю; ох и тёплое было!.. впрочем, почему «было», оно и сейчас в родительском доме живо-здорово, я даже под ним сплю, когда приезжаю в отчие края). Турбаза в Хиве (у меня просто лёгкий шок: да, я несколько дней жила на этой самой базе, Куваев обрисовал её немногословно, но абсолютно точно, не погрешив против реальности). Вечер полевиков (и снова да, один из любимых моментов года: когда все рассыпавшиеся на лето по экспедициям и маршрутам собираются осенью за одним длиннющим столом, и несть числа неловким, но сердечным объятиям, азартным рассказам, смеху и дружеским розыгрышам).
Куваев, в ранних своих рассказах в большей степени бытописатель и драматург, ко времени «Территории» дорос до настоящего художника слова; этот роман не только увлекательное чтение, но и настоящее эстетическое удовольствие. Мне особенно близки его лаконичные описания запахов, которые «вместо тысячи слов» мгновенно переносят читателя на место действия, безошибочно погружают в атмосферу: «грустный и тревожный воздух осени», «пахло морем, соляркой и каменным углём»…
Но, конечно, не одними красотами слога хороша «Территория». Главное в ней, как и в жизни — люди. Те люди, которым «с грузом легче». Персонажи Олега Куваева, шагнувшие на страницы романа прямо из жизни, хороши каждый по-своему — и не потому, что все они как один победители и герои, вовсе нет, — они правдивы, они настолько узнаваемы, что через некоторое время кажется, будто ты и сам был с ними знаком когда-то, просто подзабыл немного.
Вот упорный авантюрист-тяжеловес Чинков: он, сидящий перед пустым начальственным столом (голова опущена, руки на подлокотниках), напоминает выключенный механизм: нет работы/задачи — не функционирует. Но если цель есть — Чинков действует как военачальник, как хитрый и изворотливый дипломат, но главное — как настоящий работяга, вкалывающий сам и беспрекословно требующий того же от других.
Вот Монголов: для него выполнение поставленного задания превыше всего, его бог — порядок и точность, и понимание, что этот человек без всякой жалости загонит себя до полусмерти, наполняет острым сочувствием к нему… и некоторым смущением: не так ли многие из нас поступают, пусть и не в такой явной форме?
Философия старика Кьяе, местного жителя, поначалу показалась мне неправдоподобной. Впрочем, Куваеву лучше знать: он с такими людьми общался. Но до чего по-человечески хорош этот пастух-оленевод, несуетен, практичен и в то же время беззаветно добр! Может, на этом и зиждется настоящая мудрость…
Думается, что Баклаков — альтер эго автора. Именно этот персонаж претерпевает наибольшие изменения по ходу романа: от «легкомысленного пионера» до разработчика теории месторождений. Прекрасно прописана автором сцена начала одиночного похода Баклакова: и метко переданное ощущение беспричинного «точечного» счастья, и наступление вечера, когда физически ощутимо меняются звуки и свет в окружающем мире.
Гурин напомнил бортинженера Игоря Скворцова из прогремевшего когда-то фильма Митты «Экипаж» и (исполнитель этой роли Леонид Филатов перекидывает мостик к следующей ассоциации) доктора Мишу из незабываемой кинокартины «Вам и не снилось». Помните? Молодые, самоуверенные, циничные красавцы со своей «жизненной философией». Они, такие прагматичные и последовательные эгоисты, легко и эффектно идущие по жизни, могут подвести в самый напряжённый момент. Опасность их позиции в том, что она убедительна и привлекательна, поэтому жестокость, с которой Куваев обошёлся со своим героем (предфинальный эпизод с Гуриным, могу признаться, заставил меня буквально бегать по дому, немилосердно ругаясь словами 18+ и терзая шевелюру), оправдана и в какой-то степени терапевтична.
Момент отдыха от драматизма — Валька Карзубин: «дромадер с четырьмя горбами» (что?!), забавный малый, из которого «слова вываливаются в случайном порядке, и когда они ударяются об атмосферу, иногда получается смысл, а иногда нет» (это, кажется, Арчи Гудвин кокетничал, а у Валентина всё так и есть).
И, наконец, Копков: чуть юродивый, мешающий в речи выспренний стиль с просторечием. Откровением для меня стали его слова о том, что работа есть устранение всеобщего зла. Спасибо, чудак-человек. Вот реально помог жить дальше.
Собственно, большинство героев Куваева таковы. Работа для них вечна и незыблема, а всё остальное — «большая земля», жильё, семья, деньги, шмотки, высокие посты и сама жизнь — преходяще, даже несерьёзно… И тут поддержу MUMBRILLO , который в одном из комментариев написал:
Я лично за то, чтобы было побольше тех людей, как в этом романе Куваева.Отличный роман. Ближайшая ассоциация — с романом Вик-Вика Конецкого Кто смотрит на облака . Оцениваю «Территорию» на только из-за некоторой хаотичности композиции (причём видно, что это случайно получилось, а не намеренно, как у Иванова в его «Географе…» ).
Это не соцреализм, а реализм советских времён. Рекомендую.

...если ты веруешь в грубую ярость твоей работы — тебе всегда будет слышен из дальнего времени крик работяги по кличке Кефир: «А ведь могем, ребята! Ей-богу, могем!»Забавное совпадение, что написание этой рецензии выпало именно на 23 февраля, ведь, на мой взгляд, эта книга весьма в тему мужского праздника. Она очень мужественная, да и большинство героев тут - мужчины в своей традиционной роли рисковых, смелых и упорных первооткрывателей, которых не испугать ни сложными погодными условиями, ни тягостями физически сложной работы, ни отсутствием каких-либо удобств проживания. Книга скупа на эмоции, даже подробностей повседневной работы тут не так много, такая целеустремленная, «гранитная», что несомненно подкупает необычностью повествования. Стоит отметить, что их трех прочитанных мною авторов, описывающих жизнь в суровых погодных условиях (имеются в виду произведения Ю.Рытхэу и В.Санина), именно это произведение, как мне кажется, имеет наиболее северный характер и является для меня неким эталоном. Именно так стоит писать героические книги: без особого пафоса, без идеальных героев, но при этом читатель не может не обратить внимание на то восхищение людьми данной профессии, которое транслирует писатель на страницах своего романа. При этом персонажи показаны весьма человечными, со своими «тараканами»: одни прячутся в тундре от ошибок молодости, другие бродяги по складу характера, кому-то нужно отметиться в истории и совершить что-то значительное, чтобы о них говорили, а иными двигает желание принести пользу. Но все это дано словно между строк, автор не останавливает повествование на этих моментах надолго, просто в неком круговороте событий всплывают то одни, то другие подробности.Думаю, об этой книге можно долго писать, анализировать каждого из героев, различные ситуации, но лучше не буду этого делать, чтобы каждый читатель сам открыл свою Территорию. Отмечу только, что для меня одним из самых запоминающихся моментов стал переход молодого геолога через бурную реку в одиночку, при этом дело происходит во время снегопада, а он даже плавать толком не умеет. Такая смесь некой недальновидности, отчаянной молодости, отсутствия страха и целенаправленного движения к своей цели вызывает весьма сильные читательские эмоции.цитата Противоположный конец переката пропадал в серой мгле над серой водой. Плавать Баклаков почти не умел. Он скрыл это от Монголова и Чинкова.
— Ну и вот, а ты боялся! — громко сказал Баклаков, чтобы подбодрить себя. Но почему-то голос прозвучал глухо, и настороженная река не приняла его.
— А вот я сейчас! — упрямо выкрикнул Баклаков. Он быстро стал раздеваться. Надо действовать, а не размышлять. Штаны и сапоги сунул под клапан рюкзака, коробку спичек положил под вязаную лыжную шапочку, дневник плотно замотал в портянки, так он не отсыреет, если даже попадет в воду. Телогрейку снимать не стал.
Вода охватила щиколотки, точно шнуровка горнолыжных ботинок. Галька на дне была очень скользкой, но скоро Баклаков перестал ее ощущать. Ноги онемели от холода, и он шел как на протезах, деревянными ступнями нащупывал камни и выбоины. Вода поднялась до колен, потом до бедер. «Сшибет», — отрешенно подумал Баклаков. Зеленая полоска над Кетунгским нагорьем расширилась, и сверху как назидательный перст простирался одинокий солнечный луч. Наклонясь против течения, Баклаков брел и брел через этот нескончаемый перекат, колени и ноги уже не ломило, просто они казались обмотанными липкой знобящей ватой. Когда вода опустилась к коленям, он побежал, высоко вскидывая ноги, выскочил на узкую полоску песка за перекатом и без остановки вломился в кустарник. Весь облепленный узкими ивовыми листьями, вырвался на небольшую, с пятнами снега поляну. ... Баклаков проломился через кустарник и остановился ошеломленный. Могучий речной поток в всплесках водоворотов катился перед ним. Вода мчалась и в то же время казалась неподвижной, застывшей в какой-то минувший давно момент. Она тускло сверкала. На миг Баклаков почувствовал себя потерянным. Среди сотен безлюдных километров. Тундровых холмов.Речных островов. Темных сопок. Под низким небом. Один!
…Ночью пошел сильный снег. Он падал крупными влажными хлопьями, и потолок палатки провисал все больше и больше. Земля была мокрая, в Баклакова сильно знобило. Если бы он взял спальный мешок, он мог бы залезть в него и спать несколько суток, не расходуя продуктов. Если бы он взял винтовку, можно было сидеть у костра и жарить оленину или тех же зайцев.
Полотнище палатки оседало все ниже и ниже, и вдруг его осенило: мокрая бязь не будет пропускать воздух. Если бы даже он был мастером спорта по плаванию, это не помогло бы ему в здешней воде. Может быть, поможет палатка. И все росло и росло томительное чувство необходимости. Выхода нет, а значит, зачем откладывать?
Снег все валил и валил. Было тихо, и даже шум воды шел как сквозь вату. Баклаков скатал палатку. Вытащил из рюкзака шнур и плотно перевязал его в двух местах. Не раздеваясь, перешел перекат. Сапоги стали очень тяжелыми. У следующей протоки он тщательно вымочил палатку в воде. Пока он ее мочил, руки закоченели. Баклаков взметнул палатку как сеть-закидушку и быстро собрал в горсть дно. Получился большой белый пузырь. Он вошел в воду и положил щеку на влажную бязь. Одной рукой он держал дно палатки, собранное в горсть, другой — греб. Он слышал, как шипят выходящие сквозь ткань пузырьки воздуха, как слабеет под щекой воздушная подушка, слышал холод, сжимавший грудь. Берег исчез. Быстро и бесшумно мчалась вода. Водовороты скручивались вокруг него. Страха не было.
Пузырь палатки все слабел и слабел. Он перехватил левую руку повыше и стал быстрее грести. Но палатка как-то сразу вздохнула, и голова ушла в воду. Баклаков схватил палатку зубами и начал грести обеими руками. Но белесая, как привидение, ткань метнулась к животу, спутала руки. Он разжал зубы, и тут же его потянуло вниз — палаточные растяжки захлестнуло за сапоги. Течение несло его куда-то вниз, бесшумно и очень быстро, как во сне. Баклаков нырнул, чтобы распутать ноги. Шапочку смыло. Пеньковая веревка мертво держала ноги. В это время рядом с ним возник сморщенный бог-старичок. «Нож, — сказал он ему. — Успокойся, у тебя нож». Баклаков снова нырнул и просунул лезвие между спутанных ног. Сразу стало легче. «Скинь рюкзак, — сказал ему старичок. — Не бойся». Палатка колыхалась рядом. Баклаков погреб по-собачьи. В левой руке был мертво зажат нож. В телогрейке еще держался воздух, и плыть было легко. Впереди на воде мелькнуло что-то темное. «Куст застрял, отмель», — сообразил Баклаков. Он поймал метавшуюся рядом палаточную растяжку, просунул ее сквозь лямку рюкзака, опустился, оттолкнулся от дна и скакнул вперед, снова опустился и снова оттолкнулся вперед…
По отмели он прошел вверх, буксируя по воде рюкзак и палатку. Телогрейка и одежда казались неимоверно тяжелыми. Он вышел на остров, впереди была другая протока, но мордовский бог был рядом, и Баклаков без колебания вошел в воду.свернутьТак что рекомендую данное произведение: у него свой особый, весьма необычный стиль, твердый характер, его очень интересно читать.
И еще всех читателей поздравляю с 23 февраля, особенно мужскую половину сообщества книголюбов.ЦитатыВпрочем, на земле «Северстроя» слабый не жил. Слабый исчезал в лучший мир или лучшую местность быстро и незаметно. Кто оставался, тот был заведомо сильным.Из «Северстроя» уходят лишь неудачники, те, кто слаб. Что в принципе одно и то же. Если ты неудачлив и слаб, ты — ничтожество в рядах «Северстроя». Если удачлив, но слаб, ты — все-таки личность. Если ты силен и удачлив, ты — личность вдвойне. Он, Чинков, и есть такая личность. Следовательно, он создан для «Северстроя».Специфика геологии в том, что ты никогда заранее не можешь назвать результат, — может быть, он появится в последний день в последнем шурфе или последнем шлихе, промытом замотанным за сезон промывальщиком.Он знал, что от коньяка ему будет хуже — придется пить соду и, пожалуй, не спать ночь. Но в «Северстрое» от выпивки отказывались только под предлогом болезни.— Слушаюсь, — сказал Баклаков. За два северстроевских года он привык, что с начальством не разговаривают, а отвечают на вопросы ...
— В «Северстрое» спрашивать начальство не принято, — тихо сказал Баклаков.
— Если вы в таком возрасте будете ориентироваться на «принято» и «не принято», вы уже неудачник. ....
Что-то вы, Баклаков, не очень мне нравитесь. Угодливы вы, что ли? Непохоже! Тогда какого черта вы боитесь меня?Когда он доводил шлих, то улыбался почти счастливо, хотя трудно представить себе счастливым человека с распухшими от ледяной воды кистями, с согбенной над лотком спиной и гарантированным на остаток дней ревматизмом.Разжигал костер из заготовленных на утро веточек и долго сидел — одинокий человек в светлой тишине, окутавшей Заполярье. Среди молчания, нарушаемого лишь стуком перекатываемых ручьем голышей, Салахов думал о жизни.Устроился шофером на консервный завод. Валентина, его жена, хотела, чтобы все в доме вызывало зависть соседей и еще, чтобы имелся достаток тайный, неизвестный соседям. Из-за этого сержант-десантник Салахов связался с «левым» товаром, вывозимым с завода. Получил восемь лет.
Он оказался среди профессиональных уголовников. Его несколько раз били смертным боем, потому что он отказывался признавать установленные ими порядки — выполнять норму за какого-нибудь блатнягу, отдавать пайку. Салахов яростно защищался до тех пор, пока его не сбивали подлым ударом. Один раз он даже плакал злой и скупой слезой в бараке, потому что в этот, в последний раз его, уже полумертвого, били всерьез. Он представлял себе, как будет сохнуть и медленно умирать. Все из-за жадности Валентины.Салахов быстро понял, что для парней, населявших семидесятикоечный барак, с сугробами по углам, главным в жизни были не деньги, не жизненные удобства, даже не самолюбие. Они весело и твердо подчинялись неписаному своду законов. Твоя ценность по тем законам определялась, во-первых, умением жить в коллективе, шутить и сносить бесцеремонные шутки. Еще главнее было твое умение работать, твоя ежечасная готовность к работе. И еще главнее была твоя преданность вере в то, что это и есть единственно правильная жизнь на земле. Будь предан и не дешеви. Дешевку, приспособленчество в бараке безошибочно чувствовали.
Салахов истово принял неписаный кодекс. Ошибиться второй раз он не мог. Жизнь как затяжной парашютный прыжок. В затяжном парашютном прыжке двух ошибок подряд не бывает. Если ж случилось, то ты уже мертвый. Ты еще жив, еще работает дрожащее от ужаса сердце, но ты уже мертвыйЕго вдруг поразила мысль, что от добра люди становятся хуже. Свинеют. А когда людям плохо, то они становятся лучше. Пока Бог Огня болел, Салахов очень жалел его. А сегодня он был ему неприятен, даже ненавистен, потому что Салахов вдруг увидел перед собой куркуля. «И я, и я был точно такой же, — думал Салахов. — Был дом, жена, работа. С жиру воровать потянуло. Катинский меня как человека принял. А я…»— Не делай из меня холуя. Тебе дан приказ. Он великий, Георгий. Я это сразу понял.
— В чем ты видишь его величие? В хамстве?
— Есть цель. Есть ум. И абсолютно нет предрассудков, именуемых этикой.
— У меня другие понятия о величии.«Мы не викинги, и нечего выпячивать челюсть. Мы — азиаты и тут живем. Высшая добродетель в тундре — терпение и осторожность. Высшая дурость — лезть напролом. Огибай, выжидай, терпи. Только тогда ты тундровик».— Выпей с нами, Доктор. Я понимаю, ты сильная личность. И Чинков твой сильная личность. Но куда вы годитесь без работяг и образованных телят вроде меня?Не похож ты на инженера. А бороду сбрей. На бича ты похож.
— Точно, —Коэффициент полезного действия мал. Два дня он переправлялся, десять дней валялся в яранге Кьяе и десять был в рабочем маршруте. Больше половины времени ушло на бессмысленную героику. Как ни крути, но это по меньшей мере нерациональное использование времени инженера-геолога. И еще глупее то, что их профессия прославлена именно за эту нерациональность; костры, переходы, палатки, бороды, песенки разные. А суть-то профессии вовсе в другом. Не в последней спичке или патроне, а в том, чтобы взглядом проникнуть в глубины земли.— Зря вы насчет героики. Это не героика, а несправедливость. Работа наша легче работы любого колхозника. Денег мы получаем в несколько раз больше. Я за месяц получаю столько, сколько мать получала за полгода. Справедливо? Еще вдобавок про нас песни поют, книжки пишут, по радио говорят.Нет худшего падения, чем пытаться себя возвысить, выделить. Если тебе суждено быть вознесенным, тебя вознесут другие. Друзья, коллеги выберут тебя лидером. Но если ты попытаешься взять лидерство сам, без заслуженного права на это, ты уже вычеркнут из списков своих. А большего позора и быть не может. Закон стаи, касты или еще там чего. Неважно. Все они верили и до сих пор верят в этот закон.Их давно не интересовали личные деньги, зарплата, и даже честолюбие с возрастом как-то прошло. Силой этой называлась работа. Но что такое работа? Кто может дать этому краткое и всеобъемлющее определение? Страсть? Способ самоутверждения? Необходимость? Способность выжить? Игра? Твоя функция в обществе? И так далее, до бесконечности.Прихожу к выводу, что в мирное время работа есть устранение всеобщего зла. В этом есть высший смысл, не измеряемый деньгами и должностью. Во имя этого высшего смысла стонут во сне мои работяги, и сам я скриплю зубами, потому что по глупости подморозил палец. В этом есть высший смысл, в этом общее и конкретное предназначение.— Они не гладкие люди, — согласился Сергей. — Они еще тот народ! На одного святого, вроде Марка Пугина, приходится много тысяч грешников. Но они первые в тех местах, куда потом будут ехать за романтикой. Может, и в самом деле здесь выстроят город, и не один. Но пойми, города не возникают на пустом месте. Чтобы сюда устремились за той самой романтикой, требовался работяга по кличке Кефир. Биография его не годится в святцы, но он честно делал трудную работу. В этом и есть его святость. Нет работы без Кефира, и Кефир не существует без трудной работы. Потом, наверное, станет иначе. Большеглазые девушки у сложных пультов — все как на картинке. Но сейчас работа груба. Вместо призывов — мат, вместо лозунгов — дождик, вместо регламентных трудностей просто грязь и усталость. Надо пройти через это, чтобы знать работу.Большинство ценностей, которые людям представляются незыблемым оплотом их бытия, для него и его друзей почти пустой звук. Дом, который моя крепость, домочадцы и дети, которые оплот в старости, все это для него и его друзей несущественно. Нельзя сказать, что это нормально, потому что для большинства людей это — крепость. Для ребят из их управления главной крепостью служит работа, которую надо делать как можно лучше. Эта крепость никогда не подведет, если ты не оставишь ее сам.Чинков издал приказ, в котором трактористам запрещалось уходить в рейс без палатки, примуса, спального мешка и недельного запаса продуктов. Геологам-съемщикам отныне категорически запрещалось ходить в маршрут в одиночку. Начальнику партии Апрятину объявлялся строгий выговор, и он переводился на два месяца на должность техника с исполнением обязанностей начальника партии. Семен Копков также получил переданный по рации выговор.— «Хорошо сказанное слово человека, который ему не следует, столь же бесплодно, как и прекрасный цветок с приятной окраской, но лишенный аромата…»«Мы все обреченные люди, — думал он на ходу. — Мы обречены на нашу работу. Отцы-пустынники и жены непорочны, красотки и миллионеры — все обречены на свою роль. Мы обречены на работу, и это, клизма без механизма, есть лучшая и высшая в мире обреченность».знал грубость и красоту реального мира, жил как положено жить мужчине и человеку.

свернуть

В 2016 году как гидрогеолог я была приглашена на показ новой экранизации этой книги, тогда же и узнала о её существовании и захотела прочитать. И вот, наконец добралась.
Читать о жизни полевых геологов в условиях крайнего севера и полной оторванности оказалось еще интереснее, чем смотреть, хотя в фильме очень радовали картины природы Чукотской тундры. Живя в комфорте города, я поражалась условиям жизни этих заряженных на работу, работу и еще раз работу мужчин. Каждый день в поле может стать для них последним, но они продолжают двигаться вперед и вовсе не большие заработки являются главным побудителем этого движения.
Очень здорово автор описывает разных людей, живущих в Поселке (Певек, согласно Википедии), рассказывает о том, что привело их на этот край мира и о том, как они работают и отдыхают. Гурин, специфический кадр, этот предпоследний романтик и единичный философ, сыплющий афоризмами и колкостями, одновременно вызывает интерес и неприязнь. Интересно, поменяло ли что-то в нём случившееся, но читателю это неизвестно. Да и не он герой этой истории, только один из персонажей, также как и Баклаков, Чинков, Монголов, Апряткин и другие геологи, техники, шурфовщики и оленевод Кьяе. Героем является сама Территория, которая притягивает к себе всех этих людей и или переплавляет их или сжигает.

Забудется печаль и письма от кого-то,
На смену миражам приходят рубежи,
Но первая тропа с названием "работа"
Останется при нас оставшуюся жизнь.
Ю. ВизборКатегорически не советую браться за «Территорию» тем, у кого имеется жизненная установка «где бы ни работать, лишь бы не работать», а также тем, кому не важно, где и кем работать, лишь бы платили.
Эта книга не для них, ибо она о Работе.
О работе, которая не просто одна из главных ценностей в жизни, но сама жизнь.
Есть ведь такие профессии, которые требуют от человека всю жизнь целиком, и геология – одна из них.
Люди давно уже взяли от природы те ее богатства, которые лежали у них под носом. В наше время сокровища недр чаще всего удалены от центров цивилизации, спрятаны глубоко под землей и под водой, замурованы вечной мерзлотой. Их трудно добыть, перед этим их не менее трудно найти.
Труд геолога труден, опасен и часто одинок.
Из этой профессии либо уходят сразу, либо она заменяет человеку ценности, которые вообще-то явлются для большинства из нас незыблемым оплотом бытия: дом, семью, близких.
Эта работа становится способом существования, религией, философией.
Условия ее формируют свои законы и свой кодекс чести.
Делай хорошо свое дело (“Делай или умри!”(с)), умей прощать ошибки друзьям, презирай деньги.
Не дешеви, не лукавь, не пижонь, работай.
Результатом будет найденное для твоей страны железо, медь, олово, или нефть, или золото.
Результатом будет твое имя на карте, которую никто, кроме таких же профессионалов, не увидит и само причисление тебя к клану легенд геологии, к великому полярному братству, что гораздо важней и значимей имен и наград.
«Территория» Куваева об этом.
Написанная в семидесятые годы, она не вызывает ностальгии по ушедшим временам величия несуществующей ныне державы, в которой ухали в грязь миллионы, и была в дефиците туалетная бумага, нет.
Книга оставляет щемящее чувство утраты жизненных ценностей, бывших главными для ее героев – бескорыстия, верности, отсутствия расчета и себялюбия, неприемлемости карьеризма и мещанства, вызывает тоску по романтике, бывшей неотъемлемой частью существования ее героев – от ставшего при жизни легендой Будды-Чинкова до совсем еще пацана Баклакова.
Куваевкая «Территория» - это рассказ о совсем другом времени, она кажется сегодня гораздо более близкой к книгам Джека Лондона, чем к реалиям наших дней.
Но ведь «день сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создается сегодня...»(с).
Не могли уйти в никуда герои Куваева.
В конце концов, жив Поселок (Певек), течет Колыма (Река), не иссякло золото Территории (Чукотки).
И также весной уходят в глубь ее геологические партии, чтобы осенью вернуться и отметить на карте найденные богатства природных недр.
В конце концов, переиздаются книги Куваева, и снова экранизировали «Территорию».Тогда, в семидесятые, он писал об ожидаемом (не дожил!) первом кино: «По роману будет фильм… Может, из миллионов читателей и зрителей хоть пара тысяч задумается. Тогда я своей цели достиг».
Где были, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой?.. Если вы не читали «Территорию», попробуйте, не бойтесь потерять покой.