Свидание

От края, где, главу склоня,
Дрожат и плачут ивы![7 - Перевод В. Рогова.]

Стихи были написаны по-английски. Я не знал, что автор владеет этим языком, но это меня ничуть не удивило: он был известен своими обширными познаниями, которые всячески старался скрыть, так что удивляться было нечему, – но меня поразила пометка, стоявшая на листке. Она гласила, что стихи были написаны в Лондоне, затем ее соскоблили, однако не так чисто, чтобы нельзя было ее разобрать. Я говорю, что обстоятельство это поразило меня, ибо я помнил ясно один наш прежний разговор: на мой вопрос, встречался ли он в Лондоне с маркизой Ментони (она провела в этом городе несколько лет до замужества), мой друг ответил, что ему никогда не случалось бывать в столице Великобритании. Замечу кстати, что я не раз слышал (хотя и не придавал веры столь неправдоподобному утверждению), будто человек, о котором я говорю, не только по рождению, но и по воспитанию англичанин.

* * *

– Тут есть одна картина, – сказал он, не заметив, что я раскрыл трагедию, – тут есть одна картина, которой вы еще не видели. – С этими словами он отдернул занавес, и я увидел портрет маркизы Афродиты во весь рост.

Человеческое искусство не могло бы с большим совершенством передать эту сверхчеловеческую красоту. Я увидел опять тот же воздушный образ, что стоял передо мной в прошлую ночь на ступеньках герцогского дворца. Но в выражении лица, озаренного смехом, сквозила (непонятная странность!) чуть заметная печаль, которая кажется неразлучной с совершенством красоты. Правая рука лежала на груди, левая указывала вниз, на какую-то необычайной формы вазу. Маленькая волшебная ножка, выступавшая из-под одежды, чуть касалась земли, а в искрящемся воздухе, словно оттенявшем и обрамлявшем ее красоту, трепетали два прозрачных легких крыла. Я перевел взгляд с портрета на моего друга, и выразительные слова Чепмена в «Бюсси д'Амбуаз» невольно затрепетали у меня на губах:

Он
Стоит, подобно римским изваяньям!
И будет здесь стоять, покуда Смерть
Не обратит его в холодный мрамор!

– Знаете что, – сказал он наконец, обернувшись к столу из литого серебра, украшенному финифтью, на котором стояли кубки с фантастическим узором и две большие этрусские вазы, такой же странной формы, как изображенная на картине, и наполненные, как мне показалось, иоганнисбергером. – Знаете что, – сказал он отрывисто, – давайте-ка выпьем. Еще рано, но что за беда – выпьем. Действительно, еще рано, – продолжал он задумчивым голосом, когда херувим на часах ударил тяжелым золотым молотом и в комнате прозвенел первый час после восхода солнца, – действительно, еще рано, но что за беда, выпьем! Совершим возлияние солнцу, которое эти пышные лампады и светильники так ревностно стараются затмить! – И, чокаясь со мной, он выпил один за другим несколько бокалов.

– Грезить, – продолжал он в своей прежней бессвязной манере, рассматривая в ярком свете курильницы одну из своих великолепных ваз, – грезить всегда было моим единственным занятием. Вот я и создал для себя царство грез. Мог ли я создать лучшее в сердце Венеции? Правда, вы видите вокруг себя смесь всевозможных стилей. Чистота ионийского стиля оскорбляется рисунками пещерного жителя; египетские сфинксы лежат на золотых коврах. Но все это покажется нелепым только робкому духу. Боязнь несоответствия времени или месту всегда отпугивала человечество от познания возвышенного. Когда-то я сам подчинялся моде. Но эта высшая из человеческих глупостей смертельно наскучила мне. То, что вы видите здесь, вполне отвечает моим стремлениям. Как пламя этих причудливых курильниц, душа моя трепещет в огне, и безумие убранства подготовляет меня к безумным видениям в стране, где грезы реальны и куда я отхожу теперь. – Он остановился, опустил голову на грудь, точно прислушиваясь к неслышному для меня звуку. Потом выпрямился, взглянул вверх и произнес слова епископа Чичестерского:

Ты подожди меня, постой,
Мы в мир теней уйдем с тобой, —

затем, побежденный силой вина, упал на оттоманку. Быстрые шаги послышались на лестнице, и кто-то громко постучал в дверь. Я поспешил к двери, чтобы предупредить новый стук, когда в комнату ворвался паж Ментони и, задыхаясь от волнения, проговорил:

– Моя госпожа!.. Моя госпожа отравилась. Отравилась!.. О прекрасная, о прекрасная Афродита!..

Пораженный, я кинулся к оттоманке, чтобы разбудить спящего. Но члены его оцепенели, губы стали синими, огонь лучезарных глаз был потушен смертью. Я отпрянул к столу – рука моя упала на треснувший и почерневший кубок – и ужасная истина внезапно предстала моей душе.

Комментарии

Кинг Генри (1592–1669) – английский епископ, известный также своими поэтическими произведениями.

Палладио Андреа (1508–1580) – выдающийся итальянский архитектор.

Ниобея – в античной мифологии жена фиванского царя Амфиона, дочь Тантала. Мать двенадцати детей, она насмехалась над женой Юпитера Латоной, имевшей всего двоих детей – Аполлона и Артемиду. В наказание Ниобея по приказу Латоны лишилась всех детей и была превращена в камень.

Коммод – римский император (161–192).

Мор Томас (1478–1535) – выдающийся английский мыслитель-гуманист, автор книги «Утопия» (1516), один из основоположников утопического социализма.

Чимабуэ Джиованни (1240 – около 1302) – итальянский живописец.

Рени Гвидо (1575–1642) – итальянский живописец.

Канова Антонио (1757–1822) – итальянский скульптор.

Антиной – прекрасный юноша, любимец римского императора Адриана (117–138): в припадке меланхолии бросился в Нил.

Персеполис – одна из столиц древней Персии, славившаяся своей архитектурой.

Полициано Анджело (1454–1494) – итальянский гуманист и поэт эпохи Возрождения.

«Бюсси д'Амбуаз» – трагедия английского драматурга Джорджа Чепмена (1557–1634).

notes

Примечания

1

Перевод А. Голембы.

2

Мост Вздохов (итал.).

3

Раздосадован (фр.).

4

Смех (греч.)

5

Скорбящая Божья Матерь (итал.).

6

Лишь то ваятель создавать способен,

Что мрамор сам в себе уже таил.

Перевод А. Голембы.

7

Перевод В. Рогова.