Волшебный город

–Ты непослушный, злой мальчишка! – сказала она, все еще дрожа.

– Но я ничего не повредил, я все положу обратно,– сказал он, дрожа и очень бледный.

– Ты больше ничего не будешь трогать, – сказала няня. – Я об этом позабочусь. Утром я сама все уберу. Брать то, что тебе не принадлежит!

– Но ты же сказала, что я могу взять все, что захочу, – сказал Филипп, – так что если что-то не так, то это твоя вина.

– Ты лживый ребенок! – воскликнула няня и ударила его по костяшкам пальцев. Никто никогда прежде не бил Филиппа. Он побледнел еще больше, но не заплакал, хотя руки у него сильно болели. Потому что она схватила метлу, чтобы ударить его, а она была твердой и угловатой.

–Ты трусиха, – сказал Филипп, – и это ты лжешь, а не я.

– Попридержи язык, – сказала няня и потащила его в постель.

– Ты не получишь ужина, вот так! – сказала она, сердито укладывая его.

– Мне ничего не нужно, – сказал Филипп, – и я должен простить тебя до захода солнца.

– Простить, конечно! – сказала она, выпрыгивая из комнаты.

– Когда ты пожалеешь о том, что сделала, то поймешь, что я тебя простил, – крикнул ей вслед Филипп, что, конечно, разозлило ее еще больше.

Плакал ли Филипп, когда был один, – это не наше дело. Сьюзен, которая наблюдала за тряской и ударами, не смея вмешиваться, подкралась позже с молоком и бисквитами. Она нашла его спящим и сказала, что у него были мокрые ресницы.

Когда он проснулся, то сначала подумал, что уже утро, так светло было в комнате. Но вскоре он увидел, что это был не желтый солнечный свет, а белый лунный свет, который создавал прекрасную яркость.

Сначала он недоумевал, почему чувствует себя таким несчастным, но потом вспомнил, как уехала Хелен и как ненавидела его няня. А теперь она разрушит город, и Хелен никогда его не увидит. И он никогда больше не сможет построить такую красоту. Утром город исчезнет, и он не сможет даже вспомнить, как он был построен.

Лунный свет был очень ярким.

– Интересно, как выглядит мой город при лунном свете?

А потом, в одно волнующее мгновение, он решил спуститься вниз и посмотреть, как все это выглядит.

Он накинул халат, тихонько отворил дверь, прокрался по коридору, спустился по широкой лестнице, прошел по галерее и вошел в гостиную. Было очень темно, но он на ощупь добрался до окна и открыл ставни, и там лежал его город, залитый лунным светом, точно такой, каким он его себе представлял.

Мгновение он смотрел на него в экстазе, а затем повернулся, чтобы закрыть дверь. Сделав это, он почувствовал легкое странное головокружение и на мгновение остановился, приложив руку к голове. Он повернулся и снова пошел к городу, а когда приблизился к нему, то вскрикнул, поспешно подавив крик, боясь, что кто-нибудь услышит его, спустится и отправит спать. Он стоял и озирался вокруг, сбитый с толку, и у него снова закружилась голова. Ибо город исчез в мгновение ока, за которым последовала темнота. Как и гостиная. Как и стул, стоявший рядом со столом. Вдалеке виднелись горы, поднимающиеся на огромную высоту, и лунный свет освещал их вершины. Но сам он, казалось, находился на огромной плоской равнине. Вокруг его ног была мягкая высокая трава, но не было ни деревьев, ни домов, ни изгородей или заборов, нарушающих простор травы. В некоторых местах она казалась темнее, чем в других. Вот и все. Она напоминала ему бескрайние прерии, о которых он читал в книгах о приключениях.

– Наверное, я сплю, – сказал Филипп, – хотя не понимаю, как я мог заснуть, когда поворачивал дверную ручку. Однако …

Он стоял неподвижно, ожидая, что что-то произойдет. В сновидениях всегда что-то происходит, если только сон подходит к концу. Но теперь ничего не происходило. Филипп просто стоял совершенно спокойно и чувствовал теплую мягкую траву вокруг своих лодыжек.

Затем, когда глаза его привыкли к темноте равнины, он увидел вдали очень крутой мост, ведущий к темной высоте, на вершине которой белела луна. Он направился к нему и, приблизившись, увидел, что это не мост, а что-то вроде лестницы, и что она поднимается над ним на головокружительную высоту. Она, казалось, уходила далеко в скалу на фоне темного неба, и внутри скалы, казалось, была одна огромная темная пещера.

И вот он уже почти у подножия лестницы. На ней не было перекладин, но узкие выступы служили опорой для ног и рук. Филипп вспомнил Джека и Бобовый Стебель и с тоской посмотрел вверх, но лестница была очень-очень длинной. С другой стороны, это была единственная дорога, которая, казалось, вела куда-то, и он был сыт по горло одиноким стоянием в травянистой прерии, где он, казалось, находился очень долго. Поэтому он положил руки и ноги на лестницу и начал подниматься. Это был очень долгий подъем. Он насчитал триста восемь ступенек. А ступеньки были только с одной стороны лестницы, так что ему приходилось быть предельно осторожным. Он карабкался, карабкался и карабкался пока у него не заболели ноги и руки, казалось, они вот-вот отвалятся от усталости. Он не мог смотреть далеко вверх и вообще не смел смотреть вниз. Ему ничего не оставалось, как карабкаться, карабкаться и карабкаться, и наконец он увидел землю, на которой покоилась лестница, – террасу, вырубленную в правильных линиях и, казалось, высеченную из твердой скалы. Его голова была на одном уровне с землей. Он спрыгнул с лестницы и упал лицом вниз на землю, холодную и гладкую, как мрамор. Он лежал, глубоко дыша от усталости и облегчения.

Вокруг стояла великая тишина, которая успокаивала и убаюкивала, и вскоре он поднялся и огляделся. Он подошел к арке с очень толстыми колоннами и осторожно заглянул внутрь. Казалось, это были огромные ворота, ведущие на открытое пространство, а за ними виднелись неясные очертания, похожие на церкви и дома. Но все было пустынно; лунный свет и он были в этом месте, чем бы оно ни было, сами по себе.

– Наверное, все уже спят, – сказал Филипп, слегка дрожа, но с большим любопытством и интересом вглядываясь в черную тень странной арки.

Спаситель или разрушитель

Филипп стоял в тени темной арки и смотрел наружу. Он увидел перед собой огромную площадь, окруженную высокими неровными зданиями. Посередине был фонтан, воды которого, серебряные в лунном свете, поднимались и опускались с мягким плеском. Высокое дерево, стоявшее рядом с аркой, отбрасывало тень на тропинку – широкую черную полосу. Он слушал, слушал, слушал, но слушать было нечего, кроме глубокой ночной тишины и изменчивого мягкого звука фонтана.

Глаза, привыкшие к полумраку, показали ему, что он находится под тяжелой куполообразной крышей, поддерживаемой большими квадратными колоннами, справа и слева стояли плотно закрытые темные двери.

– Я осмотрю эти двери при дневном свете, – сказал он. Он не испытывал особого страха. Но и храбрым он себя тоже не чувствовал. Но он хотел и намеревался быть храбрым, поэтому он сказал, – я осмотрю эти двери. По крайней мере, я так думаю, – добавил он, ибо надо быть не только храбрым, но и правдивым.

А потом ему вдруг очень захотелось спать. Он прислонился к стене, и вскоре ему показалось, что сидеть будет легче, а лежать – удобнее. Колокол очень-очень далеко пробил двенадцать часов. Филипп досчитал до девяти, но пропустил десятый удар колокола, а также одиннадцатый и двенадцатый, потому что крепко спал, свернувшись калачиком в толстом стеганом халате, который Хелен сшила ему прошлой зимой. Ему снилось, что все было так, как было до того, как пришел этот Человек, все изменил и забрал Хелен. Он лежал в своей маленькой кроватке в своей маленькой комнатке в их маленьком домике, и Хелен пришла позвать его. Он видел солнечный свет сквозь закрытые веки. Он держал их закрытыми только для удовольствия, слушая, как она пытается разбудить его, и вскоре он скажет ей, что не спал все это время, и они вместе посмеются над этим. А потом он проснулся, и он был не в своей мягкой постели дома, а на твердом полу большой, странной сторожки, и не Хелен трясла его и говорила “проснись, я говорю, не можешь?” -а высокий человек в красном пальто. И свет, бивший в глаза, исходил вовсе не от солнца, а от рогового фонаря, который человек держал у самого лица.

– В чем дело?– сонно спросил Филипп.

– В этом и вопрос, – сказал человек в красном. – Пойдемте в караульню и доложите о себе, молодой человек.

Он нежно, но твердо зажал ухо Филиппа между очень твердыми большим и указательным пальцами.

– Перестаньте, перестаньте – сказал Филипп, – я не собираюсь убегать.

Мужчина переложил руку с уха на плечо и повел Филиппа через одну из тех дверей, которые он собирался исследовать при дневном свете. Еще не рассвело, и комната, большая и пустая, с аркой в каждом конце и узкими маленькими окнами по бокам, была освещена роговыми фонарями и высокими свечами в оловянных подсвечниках. Филиппу показалось, что комната полна солдат.

Их капитан, весь в золоте и с очень красивыми черными усами, поднялся со скамьи.

– Смотрите, кого я поймал, сэр, – сказал человек, чья рука лежала на плече Филиппа.

–Хм, – сказал капитан, – наконец-то это случилось.

– Что случилось? – спросил Филипп.

– Ну, у вас, – сказал капитан. – Не бойся, малыш.

– Я не боюсь, – сказал Филипп и вежливо добавил, – я был бы вам очень признателен, если бы вы объяснили мне, что вы имеете в виду. – Он добавил то, что, как он слышал, говорили люди, когда спрашивали дорогу на рынок или в общественный сад.

От красных мундиров донесся веселый хохот.

– Нехорошо смеяться над незнакомцами, – сказал Филипп.

– Следи за своими манерами, – резко сказал капитан, – в этой стране маленькие мальчики говорят, когда к ним обращаются. Незнакомец, да? Ну, это мы знали, знаете ли!

Филипп, хотя и чувствовал себя оскорбленным, все же чувствовал себя великим. И вот он оказался в эпицентре приключения со взрослыми солдатами. Он выпятил грудь и попытался принять мужественный вид.

Капитан сел на стул в конце длинного стола, придвинул к себе черную книгу – черную книгу, покрытую пылью, – и принялся тереть ржавое перо о свой меч, который не был ржавым.

– Ну-ка, – сказал он, открывая книгу, – расскажи мне, как ты сюда попал. И помни, что ты должен говорить правду.

– Я всегда говорю правду, – гордо заявил Филипп.

Все солдаты встали и приветствовали его взглядами, полными глубокого удивления и уважения.

– Ну, почти всегда, – сказал Филипп, разгоряченный до ушей, и солдаты снова с грохотом опустились на скамьи, снова смеясь. Филипп предполагал, что в армии будет больше дисциплины.