Феникс и ковер

Глава первая. Яйцо

Все началось в канун пятого ноября, когда у кого-то – кажется, у Роберта – зародились сомнения в качестве фейерверков, приготовленных для празднования дня Гая Фокса.

– Они стоили ужасно дешево, – сказал этот «кто-то» (думаю, все же Роберт). – А вдруг они ночью не зажгутся? Тогда ребятне Проссера будет над чем похихикать.

– С моими фейерверками все в порядке, – отозвалась Джейн. – Я знаю, что они хорошие, потому что продавец в магазине сказал, что они вообще-то стоят втрижды дороже.

– «Втрижды» говорить неправильно с точки зрения грамматики, – заметила Антея.

– Ну и пусть, – сказал Сирил. – Одно-единственное слово не может быть грамматическим, поэтому не умничай.

Антея порылась в закоулках сознания в поисках очень неприятного ответа, но потом вспомнила, какой сегодня дождливый день и как сильно мальчики расстроились, когда из-за дождя им запретили съездить в Лондон и обратно на империале трамвая. А ведь эту поездку мама пообещала братьям в награду за то, что они в кои-то веки целых шесть дней не забывали вытирать ноги о половик по возвращении из школы.

Поэтому Антея сказала только:

– Сам не умничай, Белка. А наши фейерверки выглядят вполне прилично, и раз с поездкой на трамвае не получилось, ты сэкономил восемь пенсов, на которые сможешь прикупить что-нибудь еще. Восьми пенсов хватит на расчудесное «огненное колесо».

– Осмелюсь заметить, – холодно ответил Сирил, – что в любом случае это не твои восемь пенсов…

– Послушайте, – вмешался Роберт. – Давайте серьезно обсудим фейерверки. Мы же не хотим опозориться перед соседскими детьми. Они думают, что раз по воскресеньям разгуливают в красном плюше, то остальные им в подметки не годятся.

– Будь я Марией, королевой Шотландии, я бы никогда не носила плюш, даже если бы он и вправду был таким потрясающим… Разве что черный. Черный как раз годится, чтобы идти в нем на казнь, – презрительно сказала Антея.

Роберт упорно держался первоначальной темы разговора. Замечательная черта характера Роберта – упорство.

– Думаю, надо проверить фейерверки, – сказал он.

– Фейерверки – как почтовые марки, юный болван, – отрезал Сирил. – Их можно использовать только один раз.

– А что, по-твоему, означают слова в рекламе «испытанные семена Картера»?

Воцарилось гробовое молчание. Потом Сирил постучал себя пальцем по лбу и покачал головой.

– У него тут что-то не в порядке. Я всегда боялся, что с бедным Робертом это случится. Такой ум до добра не доводит, знаете ли. И слишком часто он успевал по алгебре лучше других, это обязательно должно было сказаться на мозгах…

– Заткнись, – яростно перебил Роберт. – Ты что, не понимаешь? Нельзя испытать семена, если использовать все. Их просто берут понемножку оттуда и отсюда, и, если они прорастут, можно не сомневаться, что остальные будут… Как там это называется? Отец говорил… Ах, да! Будут «соответствовать образцу». Вам не кажется, что стоит испытать фейерверки? Просто закроем глаза и каждый вытянет по одному, а потом попробуем их.

– Но на улице дождь как из ведра, – сказала Джейн.

– А королева Анна умерла, – огрызнулся Роберт. В тот день все были в плохом настроении. – Необязательно выходить на улицу, чтобы испытать фейерверки; можно просто отодвинуть стол и положить их на старый чайный поднос, на котором мы катаемся с горки. Не знаю, как по-вашему, а по-моему – пора заняться чем-нибудь полезным. Потому что тогда нам не придется просто надеяться, что наш фейерверк потрясет Проссеров до глубины души, мы будем знать это наверняка.

– Ладно, хоть будет, чем заняться, – признал Сирил с вялым одобрением.

Итак, стол отодвинули. И тогда обнаружилась ужасная дыра в ковре, которая была возле окна, пока ковер не повернули другим боком. Но Антея на цыпочках прокралась на кухню, взяла поднос, когда кухарка отвернулась, принесла его в комнату и закрыла дырку.

Потом все фейерверки разложили на столе, и каждый из братьев и сестер, крепко-накрепко зажмурив глаза, протянул руку и схватил по фейерверку. Роберту досталась шутиха, Сирилу и Антее – «римские свечи»; но пухлые пальчики Джейн ухватили жемчужину коллекции, «попрыгунчика» ценой в два шиллинга. По крайней мере один из детей (не скажу, кто именно, потому что потом пожалею об этом) заявил, что Джейн подглядывала. Все остались недовольны. Хуже всего – у нашей четверки, ненавидевшей жульничество, существовал закон, непреложный, как законы мидян и персов, гласивший, что результат любого розыгрыша, жеребьевки или другой попытки положиться на судьбу нельзя отменить, даже если он кому-то очень не нравится.

– Я не хотела, – сказала Джейн, чуть не плача. – Мне все равно, я могу вытащить другой…

– Ты прекрасно знаешь, что не можешь, – с горечью ответил Сирил. – Все уже решено. Закон мидян и персов. Ты вытащила фейерверк, его придется поджечь… А нам, к несчастью, придется с этим смириться. Плевать. Тебе дадут карманные деньги еще до пятого числа и ты купишь другой. А сейчас «попрыгунчик» последний, и мы выжмем из него все, что сможем.

Итак, дети зажгли шутихи и «римские свечи» и получили тот результат, какой и следовало ожидать за столь скромные деньги. Но когда дело дошло до «попрыгунчика», он просто лежал на подносе и смеялся над всеми, как сказал Сирил. Дети пытались поджечь его бумагой, пытались поджечь обычными спичками, пытались поджечь спичками для сигар, взятыми из кармана отцовского запасного пальто, висящего в прихожей, – все напрасно.

Наконец, Антея ускользнула в чулан под лестницей, где хранились веники и совки для мусора, канифольные растопки, так приятно пахнущие сосновым лесом, старые газеты, пчелиный воск, скипидар, ужасные жесткие щетки для чистки латуни и мебели, а еще керосин для ламп. Она вернулась с маленькой баночкой из-под варенья, купленного когда-то за семь с половиной пенсов. Варенье из красной смородины давно съели, но баночка осталась, и сейчас Антея налила в нее керосин.

В детской девочка вылила керосин на поднос как раз в тот момент, когда Сирил пытался двадцать третьей спичкой зажечь «попрыгунчика». И у него снова бы ничего не вышло, если бы не керосин. В одно мгновение пламя вспыхнуло, взметнулось и опалило ресницы Сирила и лица всей четверки, прежде чем дети успели отскочить. В несколько проворных прыжков они убрались как можно дальше от подноса – то есть к стене, а огненный столб поднялся от пола до потолка.

– Вот это да! – взволнованно воскликнул Сирил. – Ты его добила-таки, Антея.

Пламя распускалось под потолком, как огненная роза в захватывающем рассказе мистера Райдера Хаггарда об Алане Квотермейне.

Роберт и Сирил поняли, что нельзя терять ни минуты, приподняли края ковра и накрыли ими поднос. Это прибило столб огня, он исчез, остались только дым и ужасный запах – так пахнут керосиновые лампы, фитиль в которых прикрутили слишком сильно.

Теперь на помощь бросились все, и вскоре о керосиновом пожаре напоминал лишь свернутый и истоптанный ковер, как вдруг резкий треск под ногами заставил пожарных-любителей отшатнуться. Раздался еще один треск – и ковер зашевелился, как будто в него завернули кошку: «попрыгунчик» наконец-то соизволил проснуться и с отчаянной яростью тлел в ковровом свертке.

Роберт с видом человека, совершающего единственно возможный поступок, бросился к окну и распахнул его. Антея закричала, Джейн разрыдалась, а Сирил перевернул стол кверху ножками и поставил на скомканный ковер. Но фейерверк не унимался, грохоча, лопаясь и брызгаясь даже под столом.

В следующий миг вбежала мама, привлеченная воплями Антеи, а спустя несколько мгновений фейерверк унялся и наступила мертвая тишина. Дети стояли, глядя на черные лица друг друга и – краешком глаза – на белое лицо матери.

Тот факт, что ковер в детской погиб, не вызвал особого удивления, и никто по-настоящему не удивился, что приключение завершилось немедленной ссылкой в постель. Говорят, все дороги ведут в Рим; может, это и правда, но в детстве я была совершенно уверена, что многие дороги ведут в постель и заканчиваются там… Во всяком случае, заканчивается наша деятельность.

Оставшиеся фейерверки конфисковали, и мама не обрадовалась, когда отец собственноручно запустил их в саду за домом. Но он сказал:

– А как еще можно от них избавиться, дорогая?

Видите ли, отец забыл, что дети наказаны, а окна их спальни выходят в сад. Поэтому братья и сестры прекрасно видели фейерверк и восхищались мастерством, с которым отец с ним обращался.

На следующий день все было прощено и забыто; только в детской следовало навести полный порядок (как при весенней уборке) и побелить потолок.

Мама куда-то вышла, а когда на следующий день все пили чай, явился мужчина со свернутым ковром. Отец с ним расплатился, и мама сказала:

– Если ковер в плохом состоянии, я попрошу его заменить.

– Из него не выпало ни единой ворсинки, мэм, – ответил мужчина. – Сделка выгодная, для вас уж точно, и я отчаянно сожалею, что уступил ковер по такой цене. Но разве можно устоять перед леди, не так ли, сэр? – С этими словами он подмигнул отцу и ушел.

Ковер постелили в детской, и, конечно, в нем не оказалось ни единой дырки.

Когда развернули последнюю складку, из ковра с громким стуком выпало что-то твердое и покатилось по полу. Все дети бросились вдогонку, Сирил поймал эту штуку и отнес к газовой лампе. По форме находка напоминала полупрозрачное яйцо, очень желтое и блестящее, внутри которого горел странный свет, переливающийся, когда яйцо вертели в руках.

– Мы можем оставить его себе, мама? – спросил Сирил, глядя на яйцо с желтком из бледного огня, просвечивающего сквозь камень.

И, конечно, мама ответила: «Нет». Находку следовало вернуть человеку, который принес ковер, потому что ему было заплачено только за ковер, а не за каменное яйцо с огненным желтком.

Мама сказала детям, где находится магазин – неподалеку от отеля «Бык и ворота» – и они отправились на Кентиш-Таун-роуд.

Когда братья и сестры появились возле убогого магазинчика, его владелец очень искусно расставлял мебель на тротуаре, чтобы прикрыть как можно больше облупившихся мест. Он сразу узнал детей и, не дав им и рта раскрыть, закричал:

– Нет-нет-нет! Я не забираю обратно ковры, как вы по глупости решили! Сделка есть сделка, а ковер толстенный и добротный.

– Мы и не хотим его отдавать, – сказал Сирил. – Просто в нем кое-что было…

– Тогда, должно быть, это залезло в него уже у вас дома, – возмущенно перебил мужчина. – В вещах, которые я продаю, ничегошеньки нет, все они чистые, как стеклышко.

– Я не говорил, что ковер грязный, но…

– Ну, если вы нашли моль, – снова перебил мужчина, – ее легко вытравить нафталином. Но я думаю, она залетела туда по чистой случайности. Говорю же, ковер отменно хорош. В нем не было моли, когда я выносил его из магазина, ни единой!

– В том-то и дело, – сказала Джейн. – Моли не было, а было яйцо.

Торговец сделал вид, что бросается на детей, и топнул ногой.

– Вон отсюда, кому говорят! Или я кликну полицию. А ну как покупатели услышат, что вы обвиняете меня в том, будто что-то этакое нашли в моих товарах? Проваливайте, пока я не задал вам перцу. Эй, констебль!..

Дети бросились бежать – они считали, что не могли поступить иначе. Отец с ними согласился. У мамы было иное мнение.

Как бы то ни было, папа сказал, что дети могут оставить яйцо себе.

– Когда тот человек принес нам ковер, он, конечно же, знал о завернутом в него яйце не больше, чем ваша мама, – сказал отец. – И мы имеем такое же право на находку, как и он.

Яйцо положили на каминную полку, и оно сильно оживило мрачную детскую. Детская была мрачной, потому что находилась в полуподвале, ее окна смотрели на садик с декоративными каменными горками, где не росло ничего, кроме камнеломки[1] и улиток. В проспекте агента по недвижимости детская описывалась как «удобная комната для завтраков в полуподвале», и днем там бывало темновато. По вечерам, когда зажигали свет, это не имело большого значения, но как раз по вечерам тараканы становились очень общительными: они выползали из своих жилищ в шкафчиках рядом с камином и пытались подружиться с детьми. По крайней мере, мне кажется, что они искали именно дружбы, но дети ни в какую не хотели с ними дружить.

Пятого ноября отец и мать ушли в театр, а дети сидели несчастные, потому что у соседской семьи было много фейерверков, а у них – ни одного. Им даже не разрешили развести костер в саду.

– Больше никаких игр с огнем, хватит, – ответил отец, когда они спросили о костре.

Малыша уложили спать, а старшие печально уселись у камина в детской.

– Ужасно скучно, – сказал Роберт.

– Давайте поговорим о псаммиаде, – предложила Антея, как обычно стараясь всех подбодрить.

– Что толку в разговорах? – отозвался Сирил. – Мне хочется, чтобы что-нибудь произошло. Когда тебя не выпускают вечером из дома, это бесит. После того как сделаешь домашние задания, просто нечем заняться.

Джейн закончила последний из заданных уроков и со стуком захлопнула книгу.

– Вспоминать приятно, – сказала она. – Только подумайте о том, как мы провели прошлые каникулы.

Прошлые каникулы и вправду стоили размышлений – ведь дети провели их за городом, в белом доме между песчаным и гравийным карьерами. Чего тогда только ни случилось! Дети нашли псаммиада, или песчаного эльфа, который исполнял все их желания – абсолютно все, не беспокоясь, какие его дары пойдут во благо, а какие – совсем наоборот. Если хотите знать, чего братья и сестры пожелали и как их желания осуществились, можете прочитать об этом в книжке «Пятеро детей и Нечто» (Нечто – это как раз псаммиад). Если вы не читали ту книгу, стоит объяснить, что пятым ребенком в семье был самый младший брат по прозвищу Ягненок. Его прозвали Ягненком потому, что первое, что он сказал, было «бе-е!». Старшие дети не отличались ни красотой, ни огромным умом, ни большим послушанием. Но в целом они были неплохими; вообще-то они были похожи на тебя.

– Не хочу я радоваться воспоминаниям, – сказал Сирил, – я хочу, чтобы произошло еще что-нибудь.

– Нам и так повезло гораздо больше, чем любому другому, – заметила Джейн. – Ведь больше никто и никогда не находил псаммиада. Мы должны быть благодарны.

– Но почему бы нам и дальше не быть везунчиками вместо того, чтобы быть благодарными? – упорствовал Сирил. – Почему наше везение должно закончиться?

– Возможно, что-нибудь произойдет, – спокойно сказала Антея. – Знаешь, иногда я думаю, что мы из тех людей, которым очень везет на происшествия.

– Такое бывало в истории, – вспомнила Джейн. – С некоторыми королями случалась масса всего интересного, а с другими… С ними никогда ничего не случалось, кроме того, что они рождались, короновались и их хоронили, вот и все.

– Думаю, Пантера права, – сказал Сирил. – Мы из тех людей, с которыми вечно что-то случается. У меня такое чувство, что если бы мы могли дать толчок событиям, и вправду что-нибудь бы произошло. Просто приключения должны с чего-то начаться, вот и все.

– Жаль, что в школе не учат магии, – вздохнула Джейн. – Если бы мы могли немного поколдовать, точно бы что-нибудь изменилось.

– И с чего вы начнете? – Роберт оглядел комнату, но ни выцветшие зеленые занавески, ни тусклые венецианские жалюзи, ни потертый коричневый линолеум не навели его на нужные мысли. Даже новый ковер ни о чем ему не говорил, несмотря на замечательный узор, а ведь такой узор просто должен был заставить о чем-то задуматься.

– Я могла бы начать прямо сейчас, – сказала Антея, – я много читала о колдовстве. Вот только в Библии сказано, что колдовать нехорошо.

– В Библии так сказано потому, что в старину люди колдовали другим во вред. Не понимаю, как может быть нехорошим то, что никому не причиняет вреда. А мы не хотим никому навредить, и даже если бы попытались, у нас бы наверняка ничего не вышло. Давайте перечитаем «Легенды Инголдсби»[2] – в них есть что-то об абракадабре, – сказал Сирил, зевая. – Почему бы не поиграть в магию? Давайте станем рыцарями-тамплиерами. Они ужасно увлекались магией и обычно творили заклинания или что-то там делали с козой и гусем.[3] Так говорит отец.

– Ну, как скажешь, – фыркнул Роберт. – Ты можешь изображать козла отпущения, а Джейн будет гусыней.

– Я принесу Инголдсби, – поспешно сказала Антея. – А вы сверните ковер у камина.

Итак, они начертили мелом странные фигуры на линолеуме у камина, там, где благодаря ковру пол остался чистым. Мел Роберт стащил в школе со стола учителя математики. Вы, конечно, знаете, что брать целую палочку мела – воровство, но нет ничего плохого в том, чтобы взять отломанный кусочек, если берете всего один. (Не знаю, почему появилось такое правило и кто его придумал.) Дети распевали все самые мрачные песни, какие только пришли в голову, но, конечно, ничего не случилось.

Тогда Антея сказала:

– Я уверена, что волшебный огонь можно разжечь с помощью ароматной древесины, потому что в такой древесине должны быть магические смолы, эссенции и тому подобное.

– Я не знаю никакой ароматной древесины, кроме кедровой, – ответил Роберт. – Кстати, у меня есть несколько огрызков карандаша из кедрового дерева.

Дети сожгли эти огрызки – и опять-таки ничего не случилось.

– Давайте сожжем немного эвкалиптового масла, которое лежит у нас на случай простуды, – предложила Антея.

Они так и сделали. Запахло, конечно, очень сильно. Еще дети сожгли кусочки камфары из большой шкатулки. Камфара горела ярко, с ужасным черным дымом, с виду волшебным-преволшебным. Но опять ничего не произошло. Затем братья и сестры достали из ящика кухонного комода несколько чистых чайных салфеток и, размахивая ими над магическими меловыми рисунками, спели такую впечатляющую песнь, как «Гимн моравских монахинь в Вифлееме». Безрезультатно.

Дети размахивали руками все неистовее, и, наконец, Роберт задел салфеткой золотое яйцо и смахнул его с каминной полки. Яйцо упало и закатилось под каминную решетку.

– С ума сойти! – воскликнуло сразу несколько голосов.

Все тут же упали ничком и, заглянув под решетку, увидели, что яйцо лежит и светится в кучке горячей золы.

– Хоть не разбилось, и на том спасибо, – сказал Роберт, просунул руку под решетку и схватил яйцо.

Но оно оказалось неожиданно горячим (кто бы мог подумать, что оно нагреется так быстро?) так что Роберт поневоле выронил его с криком: «Вот черт!». Яйцо ударилось о верхнюю перекладину решетки и отскочило прямиком в раскаленное докрасна сердце огня.

– Щипцы! – воскликнула Антея.

Но, увы, никто не вспомнил, где лежат щипцы, ведь в последний раз ими пользовались давно, выуживая кукольный чайник со дна бочки с водой, куда его уронил Ягненок. С тех пор каминные щипцы из детской лежали между бочкой для воды и мусорным ведром, а кухарка наотрез отказалась одолжить кухонные.

– Ну и ладно, – сказал Роберт, – выкатим яйцо кочергой и совком.

– Ой, не надо! – воскликнула Антея. – Посмотрите только! Посмотрите! Посмотрите! Сейчас точно должно что-то произойти!

Она была права, потому что яйцо раскалилось докрасна, и внутри него что-то шевелилось. В следующий миг раздался тихий треск, скорлупа раскололась пополам, и из яйца вылетела птица огненного цвета. На мгновение птица повисла в пламени, и четверо детей увидели, что она быстро растет.

Все разинули рты и вытаращили глаза.

Птица поднялась из своего огненного гнезда, расправила крылья и устремилась в комнату. Она летала кругами, и там, где она пролетала, воздух нагревался. Наконец, она уселась на каминную решетку.

Дети переглянулись, Сирил протянул руку к птице. Склонив голову набок, та искоса посмотрела на мальчика – возможно, вы видели, как это делает попугай, собираясь заговорить. Поэтому дети почти не удивились, когда птица сказала:

– Поосторожней, я еще не совсем остыл.

Братья и сестры не удивились, но были очень, очень заинтригованы. Они во все глаза смотрели на птицу – и, честное слово, на нее стоило посмотреть. Она была с небольшую курицу, только клюв у нее был совсем не куриный, а перья – золотые.

– Кажется, я знаю, кто это, – сказал Роберт. – Я видел его на картинке!

Он выскочил за дверь, чтобы порыться в бумагах на рабочем столе отца. Его поиски дали, как говорится в бухгалтерских книгах, «желаемый итог». Но, когда Роберт вернулся в комнату, протягивая бумагу и крича:

– Смотрите, смотрите! – остальные зашикали на него, и он послушно замолчал, чтобы услышать, что говорит птица.

– Кто из вас бросил яйцо в огонь? – спросила она.

– Он, – произнесли три голоса, и три пальца указали на Роберта.

Птица поклонилась; по крайней мере, движение было похоже скорее на поклон, чем на что-либо другое.

– Я твой благодарный должник, – с царственным видом сказала она.

Все дети задыхались от удивления и любопытства – все, кроме Роберта. Он держал бумагу и он знал. Он так и сказал:

– Я знаю, кто ты.

И он развернул бумагу, на которой была напечатана картинка с птицей, сидящей в огненном гнезде.

– Ты Феникс!

Феникс явно был доволен.

– Значит, слава обо мне пережила две тысячи лет, – сказал он. – Позвольте взглянуть на мой портрет.

Роберт, опустившись на колени, расправил бумагу перед каминной решеткой.

– Здесь меня не слишком приукрасили… А это что за символы? – спросила птица, показав на напечатанные под картинкой строки.

– А, там неинтересно. О тебе немногое говорится, – сказал Сирил, невольно подражая торжественному тону огненного гостя. – Зато о тебе пишут во многих книгах.

– А портреты в них есть? – поинтересовался Феникс.

– Э-э… Нет, – ответил Сирил. – Вообще-то я не помню, чтобы мне попадался еще какой-нибудь твой портрет кроме этого. Но я могу прочитать кое-что о тебе, если хочешь.

Феникс кивнул, и Сирил, сходив за десятым томом старой энциклопедии, открыл его на странице двести сорок шесть и прочел следующее:

– Феникс – в орнитологии мифическая птица древности.

– Насчет древности – совершенно верно, – сказал Феникс. – Но почему «мифическая»? Разве я похож на мифического?

Все покачали головами. Сирил стал читать дальше:

– Древние верили, что эта птица – или одна-единственная в мире или последняя из своего рода.

– Совершенно верно, – согласился Феникс.

– Они говорили, что размером она примерно с орла.

– Орлы бывают разные, – сказал Феникс. – Не совсем подходящее описание.

Все дети стояли на коленях на коврике у камина, чтобы быть как можно ближе к Фениксу.

– У вас мозги сварятся, – сказала птица. – Осторожней, я уже почти остыл!

И, взмахнув золотыми крыльями, Феникс перепорхнул с каминной решетки на стол. Птица и вправду уже настолько остыла, что, когда она опустилась на скатерть, все почуяли лишь очень слабый запах гари.

– Подгорело совсем чуть-чуть, – извиняющимся тоном сказал Феникс, – пятно отстирается. Пожалуйста, читай дальше.

Дети собрались вокруг стола.

– Размером с орла, – продолжал Сирил. – Голова его украшена гребешком из перьев, шея – с золотистым оперением, остальное тело – с пурпурным; только хвост белый, а глаза сверкают, как звезды. Говорят, Феникс живет в глуши около пятисот лет, а достигнув преклонного возраста, собирает груду ароматной древесины и смолы, поджигает ее взмахами крыльев и таким образом совершает самосожжение. Из его пепла появляется червь, который со временем вырастает во взрослого Феникса. Оттого финикийцы дали…

– Неважно, что они дали, – сказал Феникс, взъерошив золотые перья. – Они все равно никогда не давали много и были людьми, которые ничего не давали просто так. Эту книгу следует уничтожить. Она в высшей степени неточна. Остальная часть моего тела никогда не была пурпурной, а что касается хвоста, разве он белый, спрашиваю я вас?

Он повернулся и с серьезным видом продемонстрировал свой золотой хвост.

– Нет, не белый, – хором ответили дети.

– И никогда не был белым, – сказал Феникс. – А насчет червяка – просто грубое оскорбление. Феникс, как и все уважающие себя птицы, откладывает яйцо. Он и вправду собирает груду ароматной древесины – тут книга права – сносит яйцо, а потом совершает самосожжение. После же возвращается к жизни в своем яйце и вылупляется, и начинает новую жизнь, и так снова и снова. Слов нет, как мне это надоело – сплошная круговерть, никакого отдыха.