Послушарики

Мать солдата взяла открытку (вообще-то выхватила, но вежливее сказать «взяла») и долго смотрела на адрес. Потом перевернула, прочитала написанное на обороте, очень длинно вдохнула и ухватилась за дверной косяк. Ее лицо стало ужасным, похожим на восковое лицо мертвого короля, которого я однажды видел у мадам Тюссо.

Элис все поняла, схватила солдатскую мать за руку и вскричала:

– О нет! Там ведь не про вашего сына Билла?

Женщина ничего не сказала, только молча сунула открытку Элис. Мы с Элис прочли ее – там и вправду говорилось про Билла.

Элис вернула открытку. Второй рукой она все время держалась за руку женщины, а теперь сжала ее ладонь и приложила к своей щеке, но не смогла вымолвить ни слова, потому что плакала навзрыд. Солдатская мать взяла открытку, оттолкнула Элис, но без злости, вошла в дом и закрыла за собой дверь.

Уже уходя по дороге, Освальд оглянулся и увидел, что одно из окон коттеджа занавешено белым. Потом и на других окнах появилось белое. Жалюзи в коттедже не было – женщина занавесила окна фартуками и другой одеждой.

Элис проплакала почти все утро, и другие девочки тоже. Мы хотели что-то сделать для матери солдата, но что можно сделать для той, у кого застрелили сына? Это самое ужасное, что может быть – когда хочешь кому-то помочь в беде, но не знаешь, как.

И все же Ноэль наконец кое-что придумал.

– Наверное, павшим на войне солдатам не ставят надгробий, – сказал он. – Там, где он… Я имею в виду…

– Конечно, не ставят, – ответил Освальд.

– Может, вы решите, что это глупо, мне плевать, – продолжал Ноэль. – Но как думаете – понравится ли ей, если мы поставим ему надгробье? Не на кладбище, конечно, там нам не позволят такое сделать, а в нашем саду, там, где он примыкает к кладбищу?

Мы сказали, что он здорово придумал.

Вот что мы решили написать на надгробии:

«Здесь лежит Билл Симпкинс,
который погиб, сражаясь за королеву
и свою страну».

А ниже:

«Преданный сын,
мой сын дорогой,
храбрый солдат
лежит под этой плитой».

Но после мы вспомнили, что бедный храбрый Билл на самом деле похоронен далеко отсюда, где-то в южном полушарии, если вообще похоронен, и изменили последние строки на

«Храбрый солдат
никогда не вернется домой».

Мы присмотрели красивую каменную плиту во дворе конюшни, достали из ящика с инструментами зубило и приступили к работе.

Но резать по камню оказалось трудно и опасно.

Первым трудился Освальд, но вскоре резанул себя по большому пальцу; потекла кровь, и ему пришлось бросить это дело. Потом попробовал Дики, за ним – Денни, но Дики стукнул себе по пальцу молотком, а Денни подолгу корпел над каждой черточкой, поэтому к чаю мы вырезали только букву «З» и половину «Д», причем «Д» получилось ужасно кривое. Освальд покалечил большой палец, трудясь над буквой «З».

На следующее утро мы взглянули на плоды своих трудов и даже самые упорные поняли, что дело безнадежно.

– А почему бы не написать краской по дереву? – спросил Денни и объяснил нам, как это делается.

Мы взяли у деревенского плотника доску и два столбика, покрасили их в белый цвет, а когда краска высохла, Денни написал вот что:

«В память о Билле Симпкинсе,
Погибшем за королеву и страну.
Почтим его имя и имена
таких же храбрых воинов».

На доске не поместилось бы все, что мы сперва хотели написать, поэтому мы махнули рукой на стихи.

Как только надпись высохла, мы прибили доску к столбикам и вкопали их в землю. Чтобы столбики стояли прямо, рыть пришлось очень глубоко, но нам помог садовник.

Потом девочки сплели гирлянды из роз, колокольчиков, лилий, гвоздик, цветков душистого горошка и маргариток и обвили ими столбики. Думаю, если бы Билл Симпкинс знал, как мы его жалеем, он был бы рад. Освальду остается надеяться, что если он сам падет на поле кровавой сечи (это его высшая честолюбивая мечта), кто-нибудь будет сожалеть о нем так же, как он сожалел о Билле.

Когда все было готово и оставшиеся от гирлянд цветы разбросали между столбиками, мы написали такое письмо миссис Симпкинс: «Дорогая миссис Симпкинс, мы очень, очень извиняемся за репу и остальное и смиренно просим у вас прощения. Мы поставили надгробье вашему храброму сыну». И подписались.

Письмо отнесла Элис.

Когда мать солдата его прочитала, она сказала, что негоже потешаться над человеческой бедой – какие еще надгробия, что за дурацкие шутки? Элис призналась, что тогда она невольно расплакалась и ответила:

– Мы не потешаемся! Вовсе нет! Милая, дорогая миссис Симпкинс, пойдемте со мной и вы сами увидите! Не представляете, как нам жаль Билла. Пойдемте и увидите! Здесь недалеко, через кладбище. Все остальные уже ушли, и вам там никто не помешает. Пойдемте!

И миссис Симпкинс пошла. Когда же она прочитала то, что мы написали, а Элис пересказала ей не поместившиеся на надгробии стихи, женщина прислонилась к стене у могилы – то есть у надгробия – и Элис обняла ее, и обе горько заплакали. Мать бедного солдата была очень, очень довольна и простила нас за репу. После этого мы все с ней подружились, но она всегда любила Элис больше остальных. Элис очень многие любят.

Потом мы каждый день оставляли свежие цветы на надгробии Билла, и я думаю, что его мать была довольна, хотя и заставила нас перенести надгробье подальше от кладбища, чтобы люди, которые туда приходят, его не видели. Мы перенесли надгробье в угол нашего сада под ракитник, но с дороги доску все равно было видно, хотя, по-моему, миссис Симпкинс об этом не догадывалась. Она приходила каждый день, чтобы посмотреть на новые гирлянды. Когда белые цветы отцвели, мы положили другие, и они ей тоже понравились.

Девочки недели две возлагали на надгробье свежие гирлянды, а спустя две недели на дороге показался солдат в красном мундире. Он шел с палкой и с узелком из синей ткани, одна его рука висела на перевязи. Подойдя ближе, он остановился, посмотрел на нас, взглянул на надгробье, потом взглянул еще раз, подошел ближе и перегнулся через к стену, чтобы прочесть черную надпись на белой краске.

Вдруг он широко ухмыльнулся и сказал:

– Вот же повезло!

Вполголоса прочитал надпись про «храбрых воинов» и воскликнул:

– А ведь я и вправду храбрец!

Освальд решил, что это уже нахальство.

– С чего вы решили, что вам повезло? – сердито спросил он. – И какое вам дело до этого надгробья, Томми?

Конечно, Освальд читал Киплинга и знал, что английских пехотинцев называют «Томми».

– Сам ты Томми, молодой человек, – ответил солдат. – А я вот кто! – И он показал на надгробие.

Мы застыли, как громом пораженные. Элис опомнилась первой.

– Значит, вы Билл, и вы живы! – вскричала она. – Ой, вот радость-то! Я пойду скажу вашей матери!