Александрия. Тайны затерянного города

Массон не знал в точности, куда идет и что сделает, когда туда придет, он знал одно: путешествовать в одиночку по приграничным областям Афганистана равносильно самоубийству. Без проводника-факира можно было почти не надеяться выжить. Вокруг злодействовали мародеры, поэтому жители кишлаков ночевали на крышах, забирая наверх лестницы[87 - Ibid., p. 73.]. В ремне штанов у него были спрятаны мелкие серебряные монеты, но их совершенно не хватало, чтобы благополучно пересечь эту местность. Оставалось полагаться на доброту людей в пути.

Первая его попытка «к кому-нибудь прибиться»[88 - Ibid., p. 82.] оказалась неудачной: он едва ушел живым. Это произошло, когда он повстречал на дороге двух человек. Один из них «попросил вытянуть руку, я решил, что его цель – успокоить своего спутника [доказав, что Массон – не злой дух], и послушался». Наивность чуть не свела его в могилу: трудно было не предвидеть дальнейшее. «Он схватил меня за запястье и вывернул мне руку, отчего я, не сумев воспротивиться, очутился на земле. Он велел своему спутнику изучить, что в узелке у меня на спине, я тем временем уверял их, что являюсь слугой набоба»[89 - Ibid., p. 70.]. Мало что еще можно было бы предпринять, чтобы сократить свои дни, разве что нести табличку «ограбьте меня» на полудюжине языков или сунуться в горы с шайкой воров.

Спустя несколько дней он так и поступил: отправился в горы с воровской шайкой.

Всего через несколько часов в этой компании он стал замечать несуразности: новые друзья вели себя странно. «Многие веселились, изображали жестами, как перерезают кому-то горло и стреляют из лука; мне оставалось только вторить их смеху»[90 - Ibid., p. 76.]. Вскоре смех Массона стал натужным, и он испуганно вцепился в свои жалкие пожитки. Отряд остановился на ночь в кишлаке. С товарищами Массона местные жители были преувеличенно вежливы, а на него самого косились. Он почти не сомкнул глаз и наутро решил расстаться со своими новыми спутниками. Тогда жители и открыли ему глаза. «Мне объяснили, что те – воры… что вежливость была вызвана страхом… жители не понимали, как я, разумный вроде бы человек, умудрился податься в горы с такими людьми»[91 - Ibid., pp. 77–8.].

Ясно, что разумным Массон не был. Оставалось удивляться, как этот наивный бедняга до сих пор жив.

Проскитавшись неделю-другую один, Массон достиг отчаянного состояния и умственно, и телесно. Вид у него был ужасный, запах от него шел и того хуже. Однажды он забрел в какую-то деревню и был оставлен на ночлег в местной мечети. Но сначала его принудили помыться. «Пришел деревенский брадобрей: он остриг ногти на моих руках и ногах, что потребовало целой операции; мои деревенские друзья не отстали от меня и после этого вымыли вопреки моему желанию… после чего я изъявил желание отдохнуть»[92 - Ibid., p. 87.].

Мало-помалу Массон начал кое-что замечать. Все, кого он встречал, пытались уличить его в каких-то хитростях, хотя он ничего такого не замышлял. Раз-другой он пытался выдать себя за афганца, но результаты были неутешительными. Его манеры за столом были возмутительными, молитвы граничили со святотатством, курить кальян он не умел: «Я подавился и заплевал весь сосуд»[93 - Ibid., p. 260.]. Поэтому ему раз за разом приходилось сознаваться, что он странствующий ференги, но и этому никто ни на секунду не поверил.

Офицер-сикх, сборщик податей, принял Массона за агента Ост-Индской компании. Когда он путешествовал с купцами, встречные думали, что «имущество в караване принадлежит мне, а мой бедный вид – уловка, чтобы избежать затруднений в пути»[94 - Ibid., p. 94.]. То был край выдумщиков. Каждому приходилось притворяться, каждый гадал, кто такой Массон. Чтобы выжить, он должен был кем-то стать и производить при этом хорошее впечатление. Но как? Пока что он выбросил эту мысль из головы и просто продолжил путь.

* * *

Позади остались сотни миль. У Массона уже отняли деньги, пожитки, почти всю одежду, он был близок к смерти. С гор дул ледяной ветер, а он не мог найти ни пропитания, ни крова на ночь. Полуголый, перепуганный, трясущийся от холода и безнадежно одинокий, он уже сомневался в том, что доживет до рассвета.

Новые беды начались накануне, на пыльной бурой местности под Кандагаром, где Массон рискнул отужинать с незнакомыми людьми. После еды он уже легкомысленно готовился ко сну, когда один из недавних сотрапезников, подойдя, вдруг отвесил ему пощечину. Приняв это за шутку, Массон натянуто улыбнулся. В ответ на просьбу отдать свой плащ он улыбнулся с еще большим недоумением. Не иначе, славный малый демонстрирует свое хорошее настроение… но в следующий момент Массона повалили на лопатки. Столпившиеся вокруг люди вцепились в его лохмотья, нанося ему удары и выкрикивая оскорбления. На нем оставили только обувь и исподнее, предоставив мерзнуть ночью в горах, и предложили спать на голой земле, «предупредив, чтобы не вздумал ночью сбежать, потому что тогда меня разорвут собаки. Я растянулся на земле, размышляя о своем безрадостном положении, но утешаясь мыслью, что друг не порывается сорвать с меня хотя бы исподнее»[95 - Ibid., p. 303.].

Наутро хозяин прогнал Массона пинками, назвав его кафиром, неверным, за то, что он не стал молиться, при этом «он восседал на той одежде, которую у меня отнял накануне вечером»[96 - Ibid., pp. 303–4.]. Массон весь окаменел от холода, его избитое лицо одеревенело. В палатку входили люди, кто с палкой, кто с плеткой, кто с острым тяжелым камнем. Напрасно Массон пытался унять дрожь. Сначала они улыбались и здоровались, потом набросились на него. Он едва не потерял сознание от боли. «Я не сомневался, что меня хотят убить… Когда взошло солнце, они оставили меня почти совсем нагого»[97 - Ibid., p. 304.]. Окровавленный, хромой, с кружащейся головой, пожираемый страхом, Массон побрел прочь.

Шагов от силы через тридцать его «окликнул некто, предложивший подкрепиться хлебом перед уходом. Пришлось мне вернуться, потому что отказ значил бы верную смерть. Снова я оказался лицом к лицу с моими обидчиками. Вместо того чтобы меня накормить, они стали совещаться на мой счет; как я понял, речь шла о том, чтобы меня скрутить и сделать рабом»[98 - Ibid., pp. 304–5.]. Позвали старика, знатока ислама, и задали ему вопрос, «позволяют ли закон и Коран превратить меня в раба, после того как накануне вечером мне было оказано гостеприимство». Массон затаил дыхание. Он знал, что эти люди вольны поступить с ним так, как захотят. Лишь набожный старец мог его спасти. Это и произошло: тот ответил, что обращать Массона в рабство несправедливо, не по закону и не по Корану[99 - Ibid., p. 305.]. Массон поведал ему на ломаном персидском, как дурно с ним обошлись. «Старик высказал величайшее сожаление, сурово отчитал моих обидчиков и велел вернуть мне имущество». Они отказались, но он «схватил одного грабителя за руку и приказал все мне возвратить. Его приказ был исполнен»[100 - Ibid., p. 306.].

К несчастью для Массона, пока все это происходило, шаровары, где было спрятано его серебро, пришли в такое состояние, что монеты посыпались на пол. Один из грабителей, «сверкая глазами, подобрал эти жалкие деньги, остававшиеся у меня»[101 - Ibid., p. 305.]. Массону было не до спора, он радовался, что может унести ноги; весь в следах побоев, он хотя бы вернул себе почти всю одежду и чуть-чуть денег, не истек кровью и остался в живых.

Казалось бы, худшее на тот день осталось позади. Но нет! Вечером Массон поравнялся на дороге с погонщиками верблюдов. Не успел он пожелать им мира и процветания, как они набросились на него. «Увы, я снова стал жертвой грабителей. У меня отобрали одежду и деньги и взамен швырнули драные штаны, не прикрывшие даже колен; мне оставили только башмаки, оказавшиеся для них не то слишком большими, не то маленькими». На сей раз от стыда и отчаяния Массон вступил было в драку. Но его попросту высмеяли и ничего не вернули. Он умолял погонщиков, взывал к их достоинству как мужчин и мусульман, просил пощады, но «их это только смешило»[102 - Ibid., p. 309.].

Немного погодя Массон лишился даже обуви. К этому времени он уже видел грабителя в каждом встречном. Убегая от очередного подозрительного человека, он угодил в лапы к целой банде. Удача окончательно ему изменила: эти люди тоже оказались грабителями. Он проклинал судьбу, в который раз убедившись в своем невезении. «Мои лохмотья снова ощупали; будь у меня еще хоть что-то, забрали бы и это. Старший из них спросил: “Что с тебя взять?” и тут же потребовал поменять мои башмаки на свои мерзкие, в пятнах пота шлепанцы». Массону пришлось подавить отвращение и удовольствоваться этой обувкой[103 - Ibid., p. 343.].

Следующая ночь выдалась очень холодной. Полуголый, дрожащий Массон знал, что ему необходимо отыскать кров. Он подкрался к лагерю кафела, торгового каравана. К этому времени он превратился в фигуру настолько жалкую, что вызвал у купца подозрение. В ответ на просьбу Массона о пище главный в караване «честно ответил, что ничего не даст, и запретил сопровождать кафела»[104 - Ibid., p. 313.]. Дрожа под открытым небом в одном драном исподнем, Массон умолял о помощи у каждой палатки, у каждого костра, но его раз за разом толкали назад, на холод. Он стучал зубами, был весь в слезах и близок к крайнему отчаянию.

В ту ночь жизнь Массону спас не купец, не знаток Корана, не принц, а простой погонщик верблюдов. «Он развел костер и усадил меня рядом, сказав, что не отвергнет меня, ибо Аллах милостив и даст все, что мне нужно»[105 - Ibid., p. 314.]. Всю ночь просидел Массон у костра доброго погонщика, «подтянув колени к подбородку», слишком замерзший и напуганный, чтобы уснуть. Перед рассветом какой-то солдат сжалился над сгорбившимся у углей беднягой и «накинул мне на плечи бурку из овчины… Я вскочил было, чтобы его поблагодарить, но оказалось, что от жары спереди и холода сзади у меня свело ноги, и я был вынужден остаться в той согбенной позе, в которой засиделся»[106 - Ibid., p. 316.]. Дрожащий Массон поблагодарил жалостливого человека, как смог.

Когда Джеймс Льюис дезертировал, то очень непохоже было, что он изменит историю мира. Если все оборачивалось против него раньше, то не вызывало сомнения, что так продолжится и впредь. В такие ночи, когда он оставался один в целом свете, в сотнях миль от друзей, его покидала последняя надежда. Что же придавало ему сил?

Массон был все более одержим – и не собственным выживанием, не успехом бегства от Ост-Индской компании, а Александром Македонским. Почти каждый, с кем он сталкивался, мог кое-что рассказать: поделиться слухами о древних развалинах где-то за горизонтом, показать гнутую серебряную монету, висящую на детской шейке, назвать Александра Македонского своим предком. «Я уже находился в той части страны, где, без сомнения, совершал свои подвиги Александр Великий»[107 - Ibid., p. 402.], – пишет Массон. В отличие от тех, для кого Александр был героем-завоевателем, «цивилизатором», добравшимся до самых далеких уголков земли, Массон видел его одиноким человеком вдали от родины, греющимся у костра на горном склоне. Скитаясь по ухабистым дорогам, кляня свои стертые в кровь ноги и гадая, когда ему снова перепадет крошка хлеба, он мысленно переваливал через горы, пересекал равнины, воображал армии со слонами, персидских лучников, македонскую пехоту и самого Александра верхом на коне.

На самом деле Массон следовал не за Александром Македонским, а за своей мечтой. Сможет ли он найти следы похода Александра? Столетиями ученые гадали об этом в Европе, сидя в своих мягких креслах в полной безопасности. Массон же очутился прямо там, где могли оставаться эти следы. Но как проследить маршрут похода двухтысячелетней давности, никем даже не задокументированный? С чего начать, не имея книг, карт, денег, поддержки, да еще когда над тобой висит смертный приговор? Пока что его манил всего-навсего мираж, но и это согревало ночами, когда казалось, что против него ополчился весь мир. Возможно – то есть не исключено, – он в конце концов поведает миру всю историю Александра Македонского.

День за днем он постигал силу историй. Встреченный в пути юноша робко попросил у него приворотный талисман, «чтобы добиться взаимности той, в которую влюблен, или побудить ее следовать за ним, как собака». Массон был вынужден отклонять эту просьбу. Но юноша оказался упорен. «Пришлось мне чиркнуть что-то на бумажке, он остался доволен и прошел со мной две-три мили»[108 - Ibid., p. 74.]. Прошли недели, прежде чем Массон опять столкнулся с такой же уважительностью. (Впрочем, когда юноша обнаружил, что талисман не сработал, его могли обуять совсем другие чувства.)

Слыша ломаный пушту Массона, люди все чаще принимали его за паломника, совершающего хадж. Хаджи нередко попадались на дорогах Индии и Афганистана, и, как полагал Массон, «святость обеспечивала им хорошее обращение, за которое они платили благословениями и, если владели грамотой, записками с заговорами, заклинаниями, советами от всех бед и хворей»[109 - Ibid., p. 312.]. Но кое о чем он не знал: что многие, называвшие себя хаджи, на самом деле были паломниками не больше, чем сам Массон. Они попросту смекнули, что вернейший способ наесться и получить ночлег – это использовать чужую набожность. Массону доводилось завидовать хаджи, но прикидываться таковым он не осмеливался – наверное, как он сам считал, от излишней осмотрительности.

Но настал день, когда «я стал отвечать всем встречным, что я хаджи»[110 - Forrest, ed., Travels, p. 137.]. Питание тут же улучшилось: с черствого хлеба и ворованных фруктов он перешел на жареное мясо и густые супы, стал запивать сытные кушанья сладким чаем. Тогда он попробовал повысить свой ранг до «саида», потомка Пророка. Это сработало и того лучше. В деревнях стали соревноваться за привилегию предоставить ему ночлег. Он ел досыта, лохмотья сменились новыми хлопковыми одеяниями. Однажды, набравшись дерзости, он представился в очередном кишлаке афганским принцем и был поражен, когда сработало даже это.