Полицейский [Архив сыскной полиции]

– Один точно убил Фоста. Это уже доказано. А на остальных свидетель показывает. Представьте дураков. Наняли в «Фортуне» таксомотор и разъезжали на нем из дома в дом. Они убивали, а шофер ждал. Вот он-то и есть мой главный свидетель. – Он в арестантском доме?

– Зачем? Человек напуган, согласен на всемерное сотрудничество.

– Правильно мне говорили, Игорь Сергеевич, – сказал, вставая, Козлов, – вы действительно лучший следователь Петербурга. Позвольте откланяться. Двадцатого жду у себя. А то избегаете вы меня. Избегаете.

Манасевича-Мануйлова Усов застал в бильярдной у Доминика. В низком прокуренном зале свет ламп тонул в клубах табачного дыма. За одним из столов играл редактор и хозяин «Вечернего времени» Борис Суворин. Мануйлов стоял в углу, он «держал мазу» за игру своего шефа. Игра по-крупному. Партия – «катенька».

– Петр Федорович, – обрадовался Мануйлов, – может, заложитесь?

– Да не до того, Иван Федорович. Дельце у меня к вам.

– То, о чем говорили, в отношении надворного советника Бахтина? – Именно.

Мануйлов потер большой палец правой руки об указательный. Усов понимающе кивнул и достал пять сотенных. – Думаю, хватит?

– В опасное дело втравливаете, – Мануйлов взял деньги, – в очень опасное. Знаете, ссориться с самим Филипповым… Бахтин-то у него на отличном счету. Да потом в Париж за орденом ездил. Трудновато. – Добавить, что ли? – усмехнулся Усов. – Не мешало бы. – Столько же после выхода статьи.

– Партия! – радостно крикнул Борис Суворин. – Ванька! Ты мазался? – А как же, – радостно ответил Мануйлов. – По чем? По «петруше»? Можешь получить.

Усов посмотрел на радостного Мануйлова и подумал, что только жизнь не делает с человеком. Удачливый работник загранагентуры, резидент в Ватикане, ловкий контрразведчик в японскую стал мелким биллиардным жучком. А почему? От жадности спалился, да от того, что нечист на руку был.

На секунду пример Мануйлова устрашил его. Но всего лишь на секунду.

Борю Ильина похоронили в полдень. Отпели в церкви, закопали, шли за гробом почти все сыщики Петербурга, да пристава и их помощники. Приехал директор Департамента полиции.

Из всех родных были брат-гимназист, да старшая сестра – бестужевка. Ее вел под руку Филиппов. Засыпали могилу. Городовые поставили мраморный крест. Потом поминки были. В ресторане Самохвалова. Помянули и разошлись. На поминках к Бахтину подошел брат Ильина.

– Говорят, что вы отомстили за брата. Это правда, Александр Петрович?

– Это не месть, Женя. Вы должны понять, что службу нашу нельзя использовать для побуждений личных. Я остановил уголовника. Остановил пулей. То есть наказал зло.

– Но тогда, – спросил Женя Ильин, чудовищно похожий на брата, только моложе, – вы же сами сотворили зло, убив этого человека.

– Да, Женя. Но такова моя служба. Я караю зло злом. – И вы думаете, это поможет?

– Нет. С того момента, как Каин убил Авеля, это не помогло ни разу. – Так чем же можно победить зло?

– Видимо, добром, Женя, но я не знаю, как это делать. Кем вы хотите стать после окончания гимназии? – Авиатором, как мечтал Боря. – Ну, дай вам Бог.

Дома Бахтин снял мундир и прилег на диван. Пестрый котенок по имени Луша немедленно залез к нему на грудь и заурчал, уткнув в рубашку розовый нос. Тишина квартиры, урчание котенка, сумерки, прилипшие к окну, наполнили его покоем, и Бахтин задремал.

Разбудил его звонок. В прихожей чей-то незнакомый голос препирался с Марией Сергеевной. С урчащим котенком в руках Бахтин вышел в переднюю.

– Я им говорила, Александр Петрович, что вы спите, да они…

Перед Бахтиным стоял высокий, плотный, даже толстый человек в черном дорогом пальто, белом шелковом шарфе, в руке он держал цилиндр. – С кем имею честь? – Присяжный поверенный Усов Петр Федорович.

– Извините меня, господин Усов, что я по-домашнему, но, право, я нынче гостей не ждал. Проходите.

– У вас милая кошечка, Александр Петрович. Говорят, трехцветные кошки приносят дому удачу и достаток. – Прошу. В гостиной Бахтин надел висящий на стуле мундир. – Садитесь. – Господин Бахтин, давайте сразу к делу. – Давайте.

– Я представляю самих арестованных вами третьего дня людей. – Бандитов.

– Это в социальном понимании. А в божеском – людей. Вы, конечно, будете выступать на суде? – Естественно.

– Помогите родственникам арестованных и вы сразу станете богатым человеком. – Не понял. – Сто тысяч? – Они с вами?

– Я же не дурак, господин Бахтин, чтобы приносить с собой такие деньги к вам. – Значит, понимаете, что я могу сделать. – Сто пятьдесят.

Бахтин шагнул к Усову. Тот, несмотря на свою грузность, проворно вскочил. – Не…

Он не успел закончить. Кулак Бахтина опрокинул его на пол. Бахтин налил воды в стакан, плеснул в лицо Усову, тот застонал, оперся руками о пол и начал медленно подниматься. Бахтин рывком поставил его на ноги, вытащил в переднюю, открыл дверь и вытолкнул наружу, выкинув вслед ему пальто.

– Ты пожалеешь, – разбитым ртом пообещал Усов.

Рубин никак не мог дозвониться Усову. Сначала телефон не отвечал, потом лакей говорил что-то невразумительное. Наверное, опять напился. Как же можно в такое-то время? Григорий Львович так и не знал, чем закончился визит его поверенного к Бахтину. А вдруг сыщик глотнул наживку. Значит, тогда Рубину практически никто не угрожает в Петербурге.

Взятка, полученная Бахтиным, позволит выйти на Филиппова, а главное, теперь любое дело, которое Рубин собирается провести, будет надежно прикрыто от сыска.

Странно и непонятно устроена жизнь. Впервые с Бахтиным он столкнулся еще в Одессе, когда его люди взяли Вознесенский ломбард. Дело было продумано четко. Из Москвы выписали известного медвежатника Тихомирова. Рубин сам пошел в участок и дал десять тысяч околоточному. Брать решили на Пасху, ломбард несколько дней не работал. Охрану там несли артельщики. Они наняли людей крепких. Пять человек сидело в здании. Еще за десять тысяч околоточный в конной парадной форме, по случаю святого праздника, зашел в ломбард, якобы проверить охрану. И сказав, что полиции вокруг много, разрешил четверым уйти в церковь. Посты, естественно, околоточный снял.

С одним охранником справились быстро. Рубин и четверо в масках связали его и впустили Тихомирова. Через три часа все десять сейфов были вскрыты. Наличными и золотом взяли двести тысяч. Вот тут-то и появился Бахтин. Он раскопал околоточного, вышел на Тихомирова, через него на Сашку Червонного, одного из людей Рубина.

Но тогда бог миловал. Пронесло. Вот так, много лет назад, стал на дороге Рубина полицейский чиновник Бахтин и стоит по сей день. Дверь в квартиру Усова открыл лакей Степан. – Где хозяин? – Да он… – замялся Степан. – Где?! – В спальне.

Рубин пролетел по квартире, распахнул двустворчатую дверь в спальню. На постели сидел Усов. Лицо его чудовищно распухло. Левая сторона затекла черным, пугающим цветом. – Бахтин? – захохотал Рубин. Усов кивнул. – Значит, не взял? Усов опять кивнул.

– Молодец. Я его ненавижу и преклоняюсь перед ним. Человек. Таких в империи мало. – Свидетелем по делу об убийстве, – прошамкал Усов, – идет шофер из «Фортуны» Шохин Сергей, он их на дела возил.

– Фраера. Не могут без глупого шика. Но это в голову не бери. Им Семен займется. А ведь неплохо он тебе влепил. – Рубин снова захохотал.

Михаил Абрамович Гринберг подписывался псевдонимом Григорьев. Он много лет репортерил в «Биржевых ведомостях», но страстно любил искусство. Любовь эта зародилась в нем еще на филологическом факультете Киевского университета. Он прекрасно знал театр, великолепно разбирался в живописи, писал о новом искусстве – Великом Немом. Борис Суворин лично пригласил его обозревателем в «Вечернее время».

Михаил Абрамович печатал два раза в неделю подвалы. Один о выставках и вернисажах, а другой – театральный обзор.

Вот и сегодня вечером он вернулся с Адмиралтейской набережной из Русского драматического театра. Последний абзац обзора, где он должен был сказать об увиденном спектакле, уже сложился, и он решил дописать его прямо в типографии.

В типографии пахло свинцом и керосином, гудели линотипы, ухали за стеной печатные машины. Наверное, нет журналиста, который бы не любил вечернюю типографию. Ее шум, запах, крепкие анекдоты наборщиков.

Метранпаж Захаров, огромный, гладкобритый, похожий на оперного певца, пригласил Гринберга к себе в комнату, отделенную от цеха стеклянной стеной. – Держу полосу, Михаил Абрамович. Много у вас? – Строк сорок.

– Копейки. Садитесь, голубчик, пишите. Чайку с пряниками? – Да не откажусь.

Для Гринберга наступало любимое время. Ждать мокрую полосу, пить чай, слушать веселые истории метранпажа. Вошел печатник, положил на стол сырые гранки. – Верстальщик спрашивает: в этот номер ставить? – Мануйлова? – Да.

– В следующий. Пусть сдает раньше. Я из-за него газету ломать не буду.

Гринберг взглянул на гранки и увидел внезапно фамилию Бахтин. Он придвинул к себе статью. Название было непонятным, но хлестким: «Властью, мне данною…» Гринберг прочел статью. В ней говорилось о гибели молодого человека, который стал жертвой не просто убийцы-полицейского, а что хуже, убийцы – члена стрелкового клуба. Вместо того, чтобы задержать его, Бахтин развлекался с ним, как с живой мишенью. А дальше начинался рассказ о лихоимце Бахтине, какие-то намеки на поборы лавочников, о неоплаченных счетах в ресторанах. О крупных взятках. О связях с преступным миром.