Комендантский час. 1941

Данилов слышал, как за спиной порывисто дышал Игорь.

– Муравьев, спокойнее, ты же не девушка. Все?

– Да. – Эксперт отошел к стене.

В комнате, тесно заставленной громоздкой мебелью, на ковре, сшитом из нескольких узких крученых дорожек, лежал человек. Левая рука была неестественно выгнута и подмята телом, рядом с правой, откинутой в сторону, лежал пистолет.

Данилов внимательно оглядел комнату: тяжелые бархатные шторы на окнах; буфет, похожий на замок; черное бюро; инкрустированный перламутром письменный стол, громоздкий, как саркофаг; покрытый пылью чертежный комбайн; шкаф с выбитым зеркалом; еще одно зеркало, наклонно висящее на стене, на полу под ним несколько маленьких блестящих осколков; полуоткрытая дверь в другую комнату…

Иван Александрович шагнул к настенному зеркалу. Несколько минут рассматривал его раму, отделанную стеклянными цветами. Они были необычайно тонки и изящны. Один цветок был отбит начисто. Данилов нагнулся, поднял осколки с пола. Потом снял зеркало со стены, внимательно рассмотрел дырку в обоях и вышел в другую комнату.

Он не хотел смотреть на убитого. Да и ни к чему это было. Он знал убитого. Еще там, в управлении, услышав адрес, он знал, что это Зяма-художник – Зиновий Аркадьевич Грасс – художник-график. В тридцать втором он попался на изготовлении фальшивых документов, брал его тогда Данилов, брал здесь. На суде Грассу дали пять лет. Но ударным трудом на Беломорканале он сократил срок, вернулся, и Иван Александрович все чаще и чаще встречал его рисунки в газетах и журналах.

Вторая комната в квартире, видимо спальня. Почти всю ее занимала огромная кровать с рваным выцветшим балдахином. Кровать, кресло, столик на паучьих ножках и банкетка. Грасс жил холостяком, это было видно сразу.

«Почему-то в холостых квартирах даже пахнет особо», – подумал Данилов.

Он сел в кресло и только теперь увидел тяжелые яловые сапоги у кровати, брезентовый ремень с кобурой на полу, хлопчатобумажную гимнастерку с зелеными петлицами.

Данилов подошел к кровати, поднял гимнастерку. В петлицах старшинские треугольнички, в кармане удостоверение:

«Настоящим удостоверяется, что тов. Грасс З. А. является художником-ретушером газеты «Тревога».

Так, теперь ясно, откуда у него пистолет. Значит, он вошел в эту комнату, взял его, пошел обратно, выстрелил в кого-то, кто стоял рядом с зеркалом… А потом?

Данилов достал папиросу.

А потом? Второй раз ему не дали стрелять. Почему?

Человек не мог прыгнуть на него. Не успел бы просто. Грасс бы попал. Наверняка попал бы. Значит, стреляли дважды. Значит, пуля, убившая его, выпущена из другого пистолета.

– Муравьев! Если можно, принеси мне его «Коровина».

Игорь вошел и положил на стол пистолет. Данилов вынул обойму. Пять патронов. Выходит, убитый стрелял дважды.

– Пулю из стенки вынули, Иван Александрович, из «коровинского» пуля.

– А вот ты, если бы жизнь решил кончать, сначала бы в зеркало палил, а потом в себя?

– Может, он с оружием обращаться не умел?

– Не думаю.

– А может быть, еще у кого-то «коровинский» был?

– Вряд ли. Сюда приходил, видимо, опытный человек. Он и постарался инсценировать самоубийство. Если бы это была случайная ссора, то гость убитого просто ушел бы, вернее, убежал в страхе. Человека убить – дело нешуточное. Значит, второй был опытным в этих делах. А раз так, то подобные люди пистолет Коровина в руки не возьмут. Им эта пукалка не нужна. Ты вот от него, я помню, отказался. То-то…

– Любопытное дело, милый Иван Александрович. – В комнату вошел доктор. – У нашего подопечного на затылке гематома.

– На затылке? Ваш вывод?

– Пока преждевременно, но я думаю, не ошибаюсь, вскрытие подтвердит. Убитого сначала оглушили, а потом выстрелили ему в висок.

– А потом кто-то зеркало передвинул, – добавил Игорь. – Оно за два конца веревкой схвачено было. Чуть подвинул – и закрыта дырка…

– Собаку пустили?

– Только что.

– Протокол?

– Полесов пишет.

– Игорь, милиционера и свидетелей сюда пригласи.

В дверь неуверенно постучали, словно поскребли.

– Да. – Данилов наконец вспомнил, что держит во рту незажженную папиросу.

– Товарищ начальник, – на пороге, неуклюже приложив руку к берету, стояла девушка в милицейской форме, – старший милиционер Редечкина…

– Садись, товарищ Редечкина, – Иван Александрович чиркнул спичкой, – садись. Как же ты так?

Девушка покраснела, казалось, кровь вот-вот закапает сквозь щеки.

– По комсомольскому набору?

– Да, пятый день в милиции.

– Раньше где работала?

– В метро, контролером.

– Что ж так? Постовой, а без оружия…

– А я не постовой, товарищ начальник, у меня здесь сестра живет во дворе. Я от нее шла. Вдруг женщина бежит: «Помогите, помогите!» Я за ней.

– Ты соберись и расскажи все по порядку. Только вспомни как следует. Все вспомни, важно это очень.

Девушка опасливо покосилась на открытую дверь в соседнюю комнату:

– Я сейчас. Погодите…

К сестре Алла Редечкина забежала на минутку. Занесла ребятам сахар из своего милицейского пайка. Никого дома не было. Алла достала из-за половицы ключ, открыла дверь и оставила сахар на столе. Она еще немного постояла в комнате. Потом взглянула на часы. Было четверть девятого утра. У нее оставалось целых три часа, и Алла решила подъехать в общежитие к девчатам.

Она вышла во двор, порадовалась, что ей дали отпуск именно в такой солнечный день.

«Помогите… А-а-а! Помогите! Милиция!»