Масонерия и машинерия (сборник)

Вообще-то коммунизм, нацизм и капитализм – это одна и та же фрумеросфера, лишь внешне, по политическим моментам отличающаяся в своих явлениях и преломлениях. Задача расширения потребления массами решается в коммунизме, нацизме и капитализме разными путями. Вспомним красного футуролога, именитого писателя-фантаста и убежденного коммуниста А. Беляева, который упоенно описывал мечту 20-х годов: стремительное истребление джунглей на огромных пространствах и появление вместо них «чистых просторов пашни», по которым ведут трактора «улыбающиеся белозубые негры». При этом экологический ущерб истребления джунглей не только не учитывался, но даже и вообще не рассматривался. А знаменитая фраза Мичурина «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее – наша задача» стала на десятилетия девизом советской селекции.

Итак, коммунизм переносит потребительскую нагрузку на природу, капитализм – на природу, на бедных (отверженных) и колониальное окружение, нацизм – на «нетитульные» нации. По сути, перед нами три двигателя одного типа, отличные только используемым в них топливом. При всех наших личных симпатиях и антипатиях (не скрою, и мне лично коммунизм симпатичнее нацизма с капитализмом) – мы, как ученые, обязаны сказать во весь голос: фрумеросфера – гримаса истории, и она обречена во всех ее обличьях.

Если главный вопрос для «гражданина ноосферы» – «что еще я могу дать окружающей среде?», то главный вопрос во фрумеросфере – «где (у кого или чего) еще отнять?».

В рамках фрумеросферного мышления коммунистов, капиталистов, нацистов ценность бесконечного роста потребления является абсолютной и непререкаемой. И это тоже одна из особенностей фрумеросферности, пребывания разума в колбе фрумеросферы: неспособность даже поставить вопрос о пользе, хотя бы в некоторых случаях, снижения потребления.

Весь конфликт между атлантизмом и евразийством, капитализмом и социализмом, Западом и СССР строился, по сути, вокруг вопроса: «кто эффективнее наращивает потребление масс». Каждая из сторон спора (не будь Гитлер столь агрессивен – он был бы в споре третьей стороной) доказывала, что именно при ней потребление масс растет быстрее, устойчивее, мощнее. Стороны исторического спора прибегали к шулерству и подделкам самого низкого рода (например, накачивали предметами потребления ФРГ и ГДР – лишь бы доказать оппоненту, что при их «изме» легче и больше массы потребляют). Задача Хрущева «догнать и перегнать Америку» ставилась именно в потребительской сфере. Да и рухнул СССР потому, что его гражданам показалось, что при капитализме потребляют больше, – а спорить с этой «фундаментальной ценностью бытия» в массовом обществе, внутри фрумеросферы нельзя и невозможно.

Философы всех мастей – от писателя М. Булгакова с его профессором Преображенским и Шариковым до Ортеги-и-Гассета с его «восстанием масс» – проявляли в отношении массового общества растущее смутное беспокойство.

Правда, истоки теорий массового общества – отнюдь не ноосферны. Они – в консервативно-романтической критике капитализма идеологами классов, утративших свои сословные привилегии и оплакивающих патриархальный жизненный уклад (Берк, де Местр, консервативные романтики Германии и Франции XIX в.).

Непосредственными предшественниками теорий массового общества были Ницше, утверждавший, что отныне главную роль играет масса, а она преклоняется перед всем заурядным, а также Г. Лебон и Г. Тард, разработавшие концепцию психологии масс. Первым целостным вариантом теорий массового общества был ее «аристократический», или консервативный, вариант, получивший наиболее законченное выражение в книге Х. Ортеги-и-Гассета «Восстание масс».

Вместо того чтобы следовать за элитой (для Ортеги это норматив социально-политической организации), массы рвутся к политической власти, хотя не обладают способностью управлять обществом, они пытаются вытеснить элиту из ее традиционных областей – политики и культуры, что является причиной катаклизмов XX века.

Ортега не сумел понять, что массы рвутся вовсе не к политической власти, которая им по определению недоступна (см., например, «железный закон олигархии») и не в культуру. Массы рвутся к потреблению, которое вчера было доступно только представителям высших слоев, и рвутся, сметая на пути и политическую власть, и культуру.

В 1940–1960-е возникли либерально-критический (Маннгейм, Фромм, Рисмен) и леворадикальный (Миллс) варианты теорий массового общества, которые приобрели значительную популярность в широких кругах западной интеллигенции.

И тот и другой варианты убоги тем, что общий негатив фрумеросферы пытаются свалить на ее частное выражение – на социализм (пытаясь приписать уродства фрумеросферного мышления только тоталитарным обществам) или на капитализм (пытаясь подать лимитрофное хищническое мышление как свойство исключительно частно-либерального устройства жизни).

Но главное – понять, что все проблемы массового общества связаны вовсе не с тоталитаризмом и не с формами собственности, а с выставлением потребления масс высшим благом и высшим идеалом. Во фрумеросфере и тоталитаризм, и демократия, и частная, и общественная форма собственности лишь прислуживают растущему потреблению, лишь доказывают, что они лучше других выражают волю «его величества потребителя».

Укрепляясь и костенея, затромбировав ход ноосферности, фрумеросфера попыталась себя обелить и институализировать. В 1960–1970-е американские политологи Белл и Шилз объявили теории массового общества «неоправданно критическими», дисфункциональными по отношению к существующей политической системе и пытались переконструировать их, элиминировать их критический запал, направив в русло официальной идеологии западных стран.

Шилз указывал на интеграцию народных масс в системе социально-политических институтов «массового общества»; посредством массовых коммуникаций они усваивают нормы и ценности, создаваемые элитой, и общество движется по пути преодоления социальных антагонизмов (тогда как в действительности они воспроизводятся в новых формах).

Если в биосфере масса выступала как фрагмент общества, только как биомасса истории, то в XX в. общество выступает как масса потребителей. Употребляемое в западной политологии понятие «масса» взято из социальной психологии и возникло в ходе эмпирических наблюдений над непосредственно обозримыми множествами индивидов (напр., поведение толпы на улице).

Обращало на себя внимание возникновение определенных психологических связей, заставляющих индивидов вести себя иначе, чем если бы они действовали изолированно, и нередко примитивизирующих их поведение, подчас даже порождающих психологические аномалии типа массовой истерии. В дальнейшем эта эмпирическая констатация стала основой для объяснения самых различных сфер социальных отношений, поведения «человеческих множеств», уже не являющихся непосредственно обозримыми, и всего политического поведения.

В теориях массового общества нашел свое отражение процесс возрастания роли человеческого фактора в историческом процессе; однако это отражение неадекватное, большей частью выражающее консервативные умонастроения и устремления, глубоко пессимистичное, обычно сопровождающееся ностальгией по «более спокойным» в политическом отношении временам, когда массы «знали свое место» и не вторгались в сферу политики, оставляя ее «более подготовленной» для управления элите.

Фрумеросфера должна быть подвергнута критике не со стороны старого взгляда на мир и общество, со стороны крепостников, потерявших свое крепостничество, а со стороны грядущего, нового, со стороны ноосферы, со стороны мыслителей, потерявших возможность строить жизнь на разумном основании устойчивого развития.

Мы живем во времена, когда выход человечества в сферу разума или его гибель близки как никогда, стали непосредственной настольной задачей жизни нашего поколения. Фрумеросфера может быть привлекательна только при наличии лимитрофов. А лимитрофы фрумеросферного бездумного потребительского хищничества исчерпаны…

* * *

Страны старого капитализма, в которых никогда не было «социалистического сбоя» в развитии, одна за другой вылетают в трубу. По всем швам лопнула Греция. Зашатался Евросоюз. Стремительно деградирует Япония. США оттягивают мучительный финал, открывая один фронт мировой войны за другим в надежде, что «война все спишет». Списывать приходится все больше и больше. Жарким засушливым июнем 2011 года Барак Обама пригласил лидеров конгресса на очередной раунд переговоров по госдолгу и дефициту.

Шестнадцатого мая сего года США преодолели очередной потолок госдолга в 14,3 триллиона долларов. Теперь у администрации осталось совсем мало времени, чтобы избежать дефолта, который может произойти уже в середине августа, если конгресс не проголосует за повышение уровня потолка.

Белый дом предлагает поднять верхний предел почти на 2,5 триллиона долларов. Республиканцы не соглашаются, заявляя о том, что администрация должна представить одновременно и план снижения расходов на госуправление.

В то же время республиканцы категорически отказываются рассматривать предложение администрации по отмене налоговых льгот для богатейших американцев и наиболее преуспевающих компаний.

Буквально на днях нынешние планетарные гегемоны сумели договориться.

Но при любой альтернативе действий внутри капиталистических отношений они обрушатся. Их сожрет либо феодально-рабовладельческая реакция, либо государственно-плановая экономика. При бегстве от государственно-плановой экономики современных горе-либералов они играют на руку рабовладельческому лобби, пытающемуся вернуть человечество во времена Хаммурапи и Валтасара.

Главной отличительной чертой капитализма как явления был неуклонный рост потребления масс. Это роднило капитализм с социализмом, где шло такое же неуклонное повышение потребления, что, между прочим, вело их обоих в братскую могилу, куда социализм попал чуть раньше в силу особой тупости и всеядности его вождей-маразматиков.

Но эпоха массового, демократического потребительства заканчивается. Потреблять на Земле больше нечего, нечем и некуда. Мы видим, что уже президент США говорит о «финансовой катастрофе», которую просто отсрочивают повышением потолка госдолга (увеличивая тем самым давление в котле, предназначенном к взрыву; чем дольше котел продержать, тем громче он в итоге рванет).

Мировое потребление строилось на рэкете США. Американцы отбирали у всего мира блага и раздавали их произвольно кому хотели – себе любимым, Михаилу Саакашвили (по миллиарду долларов в год за русофобию), совершенно экономически недееспособным прибалтийским странам (тоже имеющим экспортный монопродукт – русофобию) и прочим любимчикам. Сегодня США фактически давно уже в долг потребляют четверть нефти, производимой в мире. Если их постигнет катастрофа, то нефти им будет нужно намного меньше.

Сразу плохо станет Китаю, экономика которого работает на США. Будут проблемы у Японии, у которой доля экспорта в США составляет 25 %. Некоторые трудности возникнут у Индии, она потеряет миллиардные доходы от аутсорсинга. Бразилия, Аргентина пострадают от снижения спроса на еду. Всем им тоже нужно будет меньше нефти. Что случится с ценой? Она упадет. И никто не знает, на сколько. Что будет дальше?