А роза упала на лапу Азора

В конце концов, не настолько я его и старше, по крайней мере, мои сотрудницы шутят, что я как зимняя вишня в холодильнике. И свою старейшую сотрудницу, у которой делала диплом, зову просто Татьяной. Ник… Привыкла давно, еще со времен аспирантуры. Подумаешь, молодые присвоили мне прозвище, Никвас-нипиво, почти ни рыба ни мясо. Это потому, что на праздничных посиделках сок предпочитаю. Алкоголь меня быстро приводит не в то состояние, в котором хочу показываться перед коллегами. Впрочем, они относятся ко мне по-доброму, хотя, знаю, хихикают потом втихомолку, когда пытаюсь напустить на себя строгий вид и устроить им головомойку.

Мы принялись обсуждать возникающие возможности и трудности. Видно было, что задача показалась моему собеседнику интересной. Довольно быстро пришли к мнению, каковы должны быть первые шаги, сколько следовало бы заплатить молодым сотрудникам, которые непосредственно будут делать конструкции.

По ходу разговора, Алек обращался к своему ноутбуку и находил в сети те или иные ссылки или статьи.

«Какие у него красивые руки» – невольно залюбовалась я. Длинные, ровные пальцы. Представилось, как элегантно эти пальцы держат автоматическую пипетку. И не только. Они могли бы быть руками музыканта, как ни банально это звучит. А дальше представилось уже и совсем непристойное. И вылезла фраза из недавно читанного романа: «Игра на флейте приличествует юношам высоких родов.»

– Извини, я несколько потеряла нить твоих рассуждений. Все-таки ваш генноинженерный язык поход на птичий, – попытался я за шуткой спрятать смущение, возникшее так некстати.

– Ничего, это мы можем обсудить и позже. Извини, – меня Дед через пару минут ждет. До встречи, звони.

«Уф» – вздохнула я, покинув комнату. «Чего не почудится после такого мозгового штурма.» А почудилось, что Алек при прощании смотрел на меня чуть внимательнее, чем просто на будущую участницу совместной работы.

28 ноября

Вчера утром Алек вернулся из Питера. Ездил на два дня, по работе. А сегодня в новостях – крушение «Невского экспресса». Совершенно кошмарная смесь ощущений, ужаса и тайной струйки облегчения… не с моими близкими, с другими… повезло… повезло на этот раз. И стыд от этого чувства.

И все-таки, эти катастрофы (а они не только у нас, и даже в куда более продвинутых технологически и организационно странах) кажутся знаком того, что человек не справляется со скоростями, сложностью техники, трудно контролируемыми мелкими обстоятельствами. И бессилие тех, кто оказывается в эпицентре, сравнимо с тем, которое испытывали при последнем дне Помпеи. Техника становится стихией. Даже специалисты не имеют возможности контролировать ее всецело.

Булка в коллайдере, заклинившая контакт, в чем-то символична. Комедия. А где-то пьяный летчик губит себя и пассажиров. А про дороги даже страшно говорить. Едешь – и то по одну сторону, то по другую – венки. Предостерегут ли? Что только не лезет в голову…

День бросовый. Алек не придет. Позвонил, сказал, что устал. Но думаю, дело не в этом. На него тоже подействовало. В таком настроении встречаться для того, для чего мы это делаем – нонсенс.

Сижу, читаю Мари Рено, «Последние капли вина». Давно, чуть ли не со школьных лет не читала исторических романов. Но этот не для школьников, хотя и написан более чем целомудренно. Но каков мир… Жестокость рабства во всей красе. Новорожденные, которых выбрасывают из дому на гибель только потому, что отцу показалось, что младенец не слишком здоров, или родилась девочка. Постоянное состояние войны. И одновременно удивительно красивые и благородные отношения между любящими друзьями – мужчинами. И философы, занимающиеся бегом или борьбой. И, главное, люди совершенно не обременены вещами, хотя и ценят их, хотя доспех или красивый кубок передаются от отца к сыну. Вещь остается вещью, и не более. Странно, что сегодня, когда вещей столь много, и они дешевы и непрочны, мы так зависимы от них. Боже мой… Сижу, философствую… А там… среди мокрого черного поля… Опознание…

29 ноября

Есть ли что вспомнить…

Середина сентября. Мы таки решили делать совместный проект. Времени мало, на работе куча дел.

– О, Мария Ивановна идет, вопрос несет! – весело возглашаю я, чтобы спрятать досаду на то, что нашу с Алеком дискуссию опять прерывают. Он хмурится и прикусывает кожицу возле ногтя. Почему-то эта не слишком красивая и явно детская привычка меня не раздражает, наоборот. Делает этого сильного, всегда держащегося уверенно человека ближе.

Решаем вопрос Марии Ивановны. Только она уходит, бежит аспирантка Любочка:

– Вероника Васильевна, рН-метр сломался, показывает одну и ту же цифру, какой раствор ни поставь!

Ну конечно, я и начальница, и завхоз, и почини-найди-достань. Между прочим, кое-что умею, не только бумаги сочинять и гвозди забивать. И дома много чего могу, и мелкий ремонт, и по сантехнике, и розетку заменить или выключатель. С детства так вышло. Отец у меня учитель математики, книгочей, умница, а руки не слишком умелые. А мне нравилось, так я все возле дяди Миши крутилась, он своих мальчишек учил, и меня заодно.

– Алек, извини, я сейчас…

Приходится идти, возиться, выяснять, что случилось и электродом.

Убеждаю Людочку пойти в соседнюю комнату, попроситься поработать там, а я потом разберусь. Ей не хочется, там работает очень серьезная, можно сказать, сварливая дама. Ругаться не будет, даже разрешит. Но станет так поджимать губы и смотреть как на врага народа, настроение сразу рухнет.

Потом звонят из планового отдела, потом из канцелярии, потом…

Я сдаюсь и прошу Алека:

– Знаешь, мы так ничего не сделаем. Пойдем лучше ко мне.

А рабочий день уже заканчивается. Идем мокрой аллее. Листья липнут к обуви, каштаны глухо ударяются об асфальт, раскрывая колючие зеленые шары. Гладкий коричневый глаз созревшего семени смотрит внимательно, будто спрашивает:

– Куда идете?

Спешим, Алек не взял зонтика, а жаться под мой не хочет. Рыцарь, черт побери. Но это и к лучшему. Что-то меня в последнее время клинит…

Да… вот на днях… сидели в очередной раз в моем кабинете после работы. Тихо, когда холодильник молчит, только лампа люминесцентная жужжит. Разговор совершенно не в тему, о происхождении жизни. Никогда бы не подумала, что Алек может интересоваться этим всерьез.

– А знаешь, легко представляю себе, как органические соединения синтезируются где-то в межзвездном газе. Чего только там теперь не находят астрофизики. Реакции идут медленно, но время у Вселенной есть. И, может быть, жизни достаточно было родиться однажды, где-нибудь в какой-нибудь звездной системе, и потом разнестись по всей галактике. Бактерии удивительно устойчивы, микроскопические грибки тоже. Они живут в системах охлаждения ядерных реакторов, в подземных резервуарах для бензина, они потребляют нефть и медленно, но верно могут разложить любое химическое соединение, впрочем, как и синтезировать. Когда задается вопрос: – Есть ли жизнь на Марсе?

Я отвечаю: Конечно, мы ее туда завезли. Вряд ли кто-нибудь думал о том, чтобы стерилизовать автоматические спутники и марсианских роботов.

Жизнь вечна. Во всяком случае, нет никаких оснований думать, что она возможна только на Земле. Просто, вероятность встретить зеленых человечков слишком мала. Потому что слишком большие расстояния, слишком большие опасности должна преодолеть цивилизация, чтобы дозреть до возможности перемещаться в космосе. А может быть, став столь зрелой, она утрачивает пассионарность и замирает в созерцании? Или, срок жизни звезды недостаточен, чтобы она могла успеть дозреть до «космического чуда» видимого любому заинтересованному наблюдателю?

Я слушала и ничего не отвечала. Потому, что не в первый раз убеждалась, что во многом мы думаем одинаково. И потому, что когда он говорит на абстрактные темы, а не бранит начальство или сокрушается о научных неудачах, он становится… как-то по– особому красив. Наверное, так красивы были древние, когда смотрели в небо, неведомым чутьем угадывали ход планет, и музыка небесных сфер становилась слышна им.

– Да… зафилософствовались мы с тобой, – вдруг прервал он разговор, вскочил со стола, на краю которого имел несуразную привычку сидеть, хотя кресел в кабинете достаточно, подошел ко мне и аккуратно взял мою кисть, переворачивая ее, чтобы посмотреть на часы. Сам он часов не носил. Черт знает что такое, но от этого вроде бы нейтрального жеста стало не по себе. Не люблю, когда ко мне прикасаются. Сестру не помню когда целовала. Как-то у нас в семье эти нежности не приняты.

Всякое-такое осталось далеко в туманной юности. Да и не так уж много чего было.

А маленькие телесные радости сама могу для себя. Подумаешь… Если сама меняю кран-буксы, перестилаю линолеум, готовлю обед и стираю, то почему бы и нет? Ах, для истинной женщины такая грязь чужда? Плевать. Женщины…Ну не получается у меня ни макияж, ни на каблуках ходить, и платья надеваю только в летнюю жару. И от сериалов тошнит, и от разговоров про диеты и экстрасенсов. Давно не ношу никаких побрякушек, хотя с молодости в шкафу их валяется много. Сестре надо бы отдать, да все забываю. Когда-то мечтала выйти замуж, иметь детей. Но никогда не хотелось сделать это только потому, что так надо, «стакан воды некому будет подать» – сразу вспоминается анекдот про мужика, прожившего всю жизнь со сварливой бабой, и не любимой. Помирает он, а пить-то и не хочется. Интересно, почему-то про женщин подобного анекдота нет. И по сей день, женщина, оставшаяся без мужа, считается неполноценной. Ну и фиг с ним. Что ж теперь, перевалив за сорок, считать, что жизнь не состоялась, если у меня дома на диване не валяется нечто в трениках?

4 декабря

Страшная трагедия в пермском клубе, не меньшие – в прошлые годы в интернатах и домах престарелых, Саяно-Шушенская ГЭС… и прочая и прочая и прочая. Кроме чистого ужаса, потому что это может случиться с каждым, еще несколько ощущений: массовое и чудовищное нарушение техники безопасности, некачественное и устарелое оборудование, и – человек сейчас опутан таким количеством предписаний, указаний, справок, отчетов, деклараций, инструкций, что все это выполнить просто невозможно. Найдите мне человека, который все это исполняет в точности, не нарушая ни в чем – и это будет или сумасшедший или святой. Из-за невозможности справится со всем этим потоком мелких законов-закончиков, c бюрократической катавасией, возникает желание схалтурить, не выполнить, где-то что-то подделать, схимичить. А дальше все определяется здравым смыслом. Если схалтурил, отвечая на идиотскую анкету Миннауки о прогнозах развития науки до какого-то там года, то и ладно, а если недоглядел и под тягой сотрудники развели хламовник, и произошло возгорание – то это никак не годится. А ведь еще бывают ошибки, просто ошибки. А еще бывает страх. Перед начальством, перед бесконечными комиссиями, и он, страх, дурной советчик.