Главная тайна горлана-главаря. Вошедший сам

«Маяковский торопливо переодевался в официального барда марксистской революции».

Так ли это?

«Переодевался» ли Маяковский в большевистского «барда»?

И что принесла стране эта «марксистская революция»!

Большевистский террор

Летом 1918 года в Москву из Пензы приехал 21-летний Анатолий Борисович Мариенгоф, впоследствии написавший (в «Романе без вранья»):

«Первые недели я жил в Москве у своего двоюродного брата Бориса (по-семейному Боб) во 2-м Доме Советов (гост<иница> "Метрополь") и был преисполнен необычайной гордости. Ещё бы: при входе на панели – матрос с винтовкой, за столиком в вестибюле выдаёт пропуска красногвардеец с браунингом, отбирают пропуска два красноармейца с пулемётными лентами через плечо».

С чего это вдруг брат его Борис («по-семейному Боб») оказался в столь престижной большевистской гостинице, автор «Романа без вранья» не сообщает. Но объяснение найти нетрудно – в одном «пломбированном вагоне» вместе с Ульяновым-Лениным в Россию из эмиграции возвращались Илья Давидович Мирингоф и его жена Мария Ефимовна, дядя и тётя Анатолия Мариенгофа. Борис, которого в семье звали Бобом, был их сыном. Поэтому не удивительно, что по рекомендации Бухарина, с которым Анатолий познакомился в том же «Доме Советов», он вскоре устроился работать в издательство ВЦИК, располагавшееся на углу Тверской и Моховой улиц Москвы. И вот однажды…

«Стоял тёплый августовский день. Мой стол в издательстве помещался у окна. По улице ровными каменными рядами шли латыши… Впереди несли стяг, на котором было написано:

МЫ ТРЕБУЕМ МАССОВОГО ТЕРРОРА

Меня кто-то легонько тронул за плечо:

– Скажите, товарищ, могу я пройти к заведующему издательством Константину Степановичу Еремееву?

Передо мной стоял паренёк в светлой синей поддёвке. Под синей поддёвкой – белая шёлковая рубашка. Волосы волнистые, жёлтые, с золотым отблеском…

– Скажите товарищу Еремееву, что его спрашивает Сергей Есенин».

Константин Еремеев был видным большевиком: командовал отрядами Красной гвардии при штурме Зимнего дворца, потом возглавлял войска Петроградского военного округа, участвовал в формировании первых частей Красной армии, а во время мятежа левых эсеров руководил охраной Кремля и Большого театра, где проходил V Всероссийский съезд Советов.

Сергей Есенин постоянного местожительства в Москве не имел.

Молодая поэтесса Надежда Александровна Павлович писала:

«В 1918 году я была секретарём литературного отдела московского Пролеткульта, а Михаил Герасимов заведовал этим отделом. Жил он там же в бывшей ванной – большой, светлой комнате с декадентской росписью на стенах; ванну прикрыли досками, поставили письменный стол, сложили печурку.

Бывая в Пролеткульте, в эту комнату заходили к Герасимову Есенин, Клычков, Орешин, а Есенин иногда оставался ночевать».

Герасимов и Клычков с Орешиным тоже были поэтами. Жилплощадь у многих поэтов тогда просто отсутствовала. Но это не мешало им с энтузиазмом воспринимать действительность, о чём свидетельствует Надежда Павлович:

«Все мы были очень разными, но все мы были молодыми, искренними, пламенно и романтически принимали революцию – не жили, а летели, отдаваясь её вихрю. Споря о частностях, мы все сходились на том, что начинается новая мировая эра, которая несёт преображение (это было любимое слово Есенина) всему – и государственности, и общественной жизни, и семье, и искусству, и литературе».

Так протекала жизнь в Москве.

А Петроград, неподалёку от которого (в посёлке Левашово) Владимир Маяковский сочинял свою «революционную феерию», продолжал превращаться в умирающий город. Борис Савинков писал:

«Пустые улицы, грязь, закрытые магазины, вооружённые ручными гранатами матросы и в особенности многочисленные немецкие офицеры, с видом победителей гулявшие по Невскому проспекту, свидетельствовали о том, что в городе царят "Советы и Апфельбаум-Зиновьев"».

Апфельбаум – фамилия матери Григория Зиновьева.

Но правившие Петроградом большевики смотрели на город с оптимизмом. Не случайно же 11 августа «Красная газета» опубликовала «Песню Коммуны», сочинённую любимцем Зиновьева Василием Князевым:

«Нас не сломит нужда,
Не согнёт нас беда,
Рок капризный не властен над нами,
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами!»

Стихи вскоре положили на музыку и «Песню» Князева стали распевать как гимн Северной Коммуны. Но мало кто из распевавших знал, что слова припева являются всего лишь слегка перелицованным текстом английского гимна:

«Никогда, никогда, никогда
англичане не будут рабами»

Впрочем, петроградцам в ту пору петь не особенно хотелось – слишком часто новая большевистская власть производила в городе аресты. По малейшему подозрению. А оказавшимся в застенках петроградского ЧК (ПЧК) было не до песен. Так, ещё 10 июля к чекистам Петрограда поступила бумага, в которой говорилось о том, что в Михайловском артиллерийском училище существует контрреволюционный заговор. И весь следующий день чекисты проводили там повальные обыски и аресты. В числе прочих был задержан и прапорщик Владимир Борисович Перельцвейг.

В ПЧК началось разбирательство. Было установлено, что офицерам и юнкерам Михайловского училища, в самом деле, предлагали вступить в некую организацию, боровшуюся за Россию без большевиков. Никто из михай-ловцев ничего противоправного не совершил. Но арестованных курсантов приговорили к расстрелу. В назидание другим. 21 августа все они (21 человек) были расстреляны. Среди них – и Владимир Перельцвейг, друг поэта Леонида Каннегисера.

Газета «Правда» (в номере от 21 августа) ни о каких заговорах и готовившихся расстрелах, конечно же, не сообщала. Но упомянула, что в Петрограде…

«Выступал любимый пролетарский поэт Василий Князев».

Князев, в самом деле, стал «любимым» стихотворцем петроградцев – он почти каждый день выступал с чтением рифмованных агиток, антибуржуазных стихов и антирелигиозных куплетов и ежедневно печатал стихотворные фельетоны в «Красной газете».

Впрочем, о тех, кто работал в те годы в «Красной газете», Корней Чуковский потом написал в дневнике, что это были люди «с дрянью в душе».

«,Дрянь» можно было заметить тогда и в душах большевистских вождей – ведь именно «дрянным» тянет назвать распоряжение, которое 22 августа 1918 года Ульянов-Ленин отправил в Саратов (уполномояченному Наркомпрода Пайкесу):

«… советую назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».

В тот же день газета «Правда» выступила с не менее суровым предупреждением:

«ОтВсероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, преступлениями по должности и спекуляцией

Всероссийская Чрезвычайная Комиссия имеет сведения о подготавливающемся на ближайшее будущее выступлении в Москве Белой гвардии…

Всероссийская Чрезвычайная Комиссия доводит до сведения всего населения, что всякая попытка выступления врагов рабоче-крестьянской революции будет раздавлена со всей беспощадностью».

Давить «со всей беспощадностью» всех «врагов рабоче-крестьянской революции» для многих тогдашних молодых людей было делом весьма увлекательным. И таких геройских «давителей» на фронтах гражданской войны и в тылу появилось очень много. Даже флаг-секретарь (адъютант) командующего Волжской военной флотилией Лариса Раскольникова-Рейснер увлеклась этим, казалось бы, совсем не женским делом. Один из её сослуживцев, Всеволод Вишневский (будущий известный советский драматург), через пятнадцать лет вспоминал:

«Когда она пришла к нам, матросам, мы ей сразу устроили проверку: посадили на моторный катер-истребитель и попёрли под пулемётно-кинжальную батарею белочехов. Даём полный ход, истребитель идёт, мы наблюдаем за "бабой". Она сидит. Даём поворот. Она: "Почему поворачиваете? Рано, надо ещё вперёд". И сразу этим покорила. С этого времени дружба. Ходили в разведку. Человек показал знание, силу».

Потом Лариса совсем освоилась, часто ходила в разведку, а при случае, как утверждают, крыла матросов отборным матом.

Ответ «давителям»

Петроградский поэт Леонид Каннегисер, страшно потрясённый расстрелом своего друга Владимира Перельцвейга, в последних числах августа позвонил по телефону главе ПЧК Моисею Урицкому немного побеседовал с ним и принял окончательное решение. В ночь на 30 августа Леонид дома не ночевал. Писатель Марк Алданов объяснил это так:

«Тогда почти половина столицы старалась ночевать вне дома (аресты почему-то производились ночью)».