И вновь спешу к свидетельству современника[20 - Там же.]:
«…Московская четырехкомнатная квартира В. Э. в Брюсовом переулке стала одним из самых шумных и модных салонов столицы, где на еженедельных вечеринках встречалась элита советского художественного и литературного мира с представителями правительственных и партийных кругов. Здесь можно было встретить Книппер-Чехову и Москвина, Маяковского и Сельвинского, знаменитых балерин и певцов из Большого театра, виднейших московских музыкантов так же, как и большевистских вождей всех рангов, за исключением, конечно, самого высшего. Луначарский, Карахан, Семашко, Енукидзе, Красин, Раскольников, командиры Красной Армии с двумя, тремя и четырьмя ромбами в петлицах, самые главные чекисты – Ягода, Прокофьев, Агранов и другие – все бывали гостями на вечеринках у Всеволода Эмильевича. Веселые собрания устраивались на широкую ногу. Столы ломились от бутылок и блюд с самыми изысканными дорогими закусками, какие только можно было достать в Москве. В торжественных случаях подавали приглашенные из „Метрополя“ официанты, приезжали цыгане из Арбатского подвала, и вечеринки затягивались до рассвета. В избранном обществе мейерхольдовских гостей можно было часто встретить „знатных иностранцев“ – корреспондентов западных газет, писателей, режиссеров, музыкантов, наезжавших в Москву в середине и в конце 20-х годов.
Атмосфера царила весьма непринужденная, слегка фривольная, с густым налетом богемы, вполне в московском стиле времен нэпа. Заслуженные большевики, командиры и чекисты ухаживали за балеринами, а в конце вечеров – и за цыганками, иностранные корреспонденты и писатели закусывали водку зернистой икрой и вносили восторженные записи в свои блокноты о блестящем процветании нового коммунистического общества, пытаясь вызывать на разговор „по душам“ кремлевских комиссаров и лубянских джентльменов с четырьмя ромбами на малиновых петлицах. Тут же плелись сети шпионажа и политических интриг.
Сейчас может создаться впечатление, что квартира Мейерхольда была выбрана руководителями советской тайной полиции в качестве одного из удобных мест, где с помощью всевозможных приятных средств, развязывающих языки и делающих податливыми самых осторожных и осмотрительных людей, можно было с большим успехом „ловить рыбку в мутной воде“.
Но только ли инициатива Лубянки была в этом шумном, суетном образе жизни В. Э.? Был ли это приказ по партийной линии знаменитому режиссеру, в течение всей первой половины своей биографии отличавшемуся исключительной скромностью и сдержанностью во всем, что касалось его личной жизни? К сожалению, это было не так. Советско-светский салон под сенью ГПУ вошел в быт Мейерхольда лишь как следствие. Причиной же этой разительной перемены в его жизни, так же как и перемены в нем самом, была его вторая жена Зинаида Райх…»
Кончила Райх плохо. После ареста Мейерхольда, обвиненного в сотрудничестве с право-троцкистской организацией и во враждебной театральной деятельности, спустя два месяца, 14 июля 1939 года, ее зверски убили в той же четырехкомнатной квартире в Брюсовом переулке, где столь недавно славно шумели «салонные» страсти. 17 ножевых ударов – бедная женщина! Еще был жив Мейерхольд – его расстреляют 28 января 1940 года. Но уже не было Маяковского, Раскольникова, Ягоды, Агранова, Енукидзе, Красина и многих других завсегдатаев ее дома. Она уходила последней. Кончился салон.
Не исключаю, что Райх в каких-то случаях помогала Лубянке. Впрочем, так же, как Лиля Брик, хозяйка другого салона, человек, дорогой Маяковскому.
Лиля Брик, тоже sex appeal
У Маяковского, на Таганке, встречали новый 1930 год. Журналист-историк В. Скорятин достаточно полно воспроизводит то застолье, которое было так похоже на множество других в салоне Маяковского – Брик: «Сыпались остроты. Сочинялись стихотворные экспромты. На стенах пестрели шутливые лозунги… Собралось немало гостей: Асеевы, Каменский, Мейерхольд, Штернберги, Шкловский, Кассиль, Лавут, Полонская, Яншин… Среди этих давних знакомых был и Я. Агранов»[21 - Скорятин В. Тайна гибели Владимира Маяковского. М., 1998, с. 37.].
Опять Агранов, свой в среде писателей, режиссеров, актеров. Его и звали там просто и мило – «Янечка», «Аграныч». Его не тяготились, зная, где он работает, его охотно принимали. И общением с ним дорожили.
Конечно, к Лиле Брик шли не на Агранова, а на Маяковского, на нее саму, на ее именитых гостей. Только муж ее, Осип Брик, оставался в тени. Так и жили одной семьей в одной квартире в доме 13/15 по Гендрикову переулку – Маяковский, Лиля и Осип. Она даже условие поставила: «Всегда ночевать дома, независимо от других отношений. Утро и вечер должны принадлежать нам, чтобы ни происходило днем».
История отношений и любви большого поэта современности Владимира Маяковского и Лили Брик увековечена в десятках повествований и воспоминаний. И во всех эта трагически неразрешимая любовь заканчивается самоубийством поэта. Хотя стрелялся он из-за Вероники Полонской, мхатовской красавицы, за этим выстрелом незримо стояла тень Лили Брик. В предсмертном письме крик, обращенный к ней: «Лиля – люби меня!»
Она, конечно, поклонялась ему как гению стиха и любила по-своему. Но и ее любили многие. Свою женскую силу она почувствовала еще девочкой, с того момента, когда Шаляпин, увидев ее с сестрой на Тверском бульваре, раскатисто-вальяжно протрубил: «Боже, какие прелестные создания!» Рыжая, большеглазая, она, дочь известного московского юриста Юрия Кагана, забеременела в шестнадцать. По тем временам – это было вызывающе сильно. Перепуганные родители сделали все, что нужно, но детей она уже не могла иметь. И это делало ее свободной для секса как никогда. С того времени в ее жизни один роман спешил сменить другой. Лишенная всяких предрассудков и условностей, интеллектуально раскрепощенная, манящая какой-то тайной, деликатная и воспитанная, легко болтающая на немецком и французском, – она сводила с ума. Восхитительно одевалась и замечательно пахла, – по воспоминаниям любовников. Ее откровенное кредо: можно любить кого угодно, когда и где угодно, но без уз! Вот чего не мог понять Маяковский: без уз!
А вот другое, сказанное ею: «Надо внушить мужчине, что он замечательный, или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить куда вздумается. Ну, а остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье». Это ее техника обольщения.
Но такая она вызывала ревнивое раздражение. У той же Анны Ахматовой, которая о ней: «Лицо несвежее, волосы крашеные, и на истасканном лице – наглые глаза». Но муж Ахматовой – Николай Пунин Лилиной постели не избежал.
Пожалуй, Лилин поэтический вкус был безупречен. Для Маяковского в поэзии она высший судия. Впрочем, как и для других пишущих, ставших потом известными. К ней и тянулись. Когда Лиля со своими мужчинами въехала в новую квартиру в Гендриковом переулке – заслуга Маяковского, – она там оборудовала уютную гостиную-столовую. И каждую неделю в ней заседала редколлегия журнала «ЛЕФ» («Левый фронт искусств»), потом «Новый ЛЕФ», которую возглавлял Маяковский. Редакционные посиделки быстро переросли себя. Уже собиралась публика разная, но талантами меченая. Слава богу, для истории оставил свидетельства Василий Катанян, ставший, по его словам, душеприказчиком Лили Юрьевны: «Народу бывало много всегда. Все трое притягивали к себе людей, это был „литературный салон“, выражаясь языком прошлого или настоящего. Но в двадцатые годы, в борьбе за новый быт и новые отношения, слово „салон“ презирали, и это был просто „дом Бриков и Маяковского“, где собирался литературно-артистический люд, где поэты читали только что написанные стихи, где хозяйкой салона… была Л. Ю. (Лиля Юрьевна. – Э. М.), а главной фигурой, разумеется, Маяковский… Самая большая комната в квартире была всего четырнадцать метров, и непонятно, как в нее набивалось огромное количество народу в дни, когда поэт читал новые стихи. Правда, круг людей, которые посещали их квартиру, постоянно менялся в силу всевозможных дел, связывавших хозяев с нужными людьми. Сегодня искусствовед Николай Пунин, завтра журналист Михаил Кольцов или кинорежиссер Борис Барнет, американский писатель Синклер или актеры японского традиционного театра „Кабуки“… А просто хорошие приятели, портнихи, врачи, родные или приезжие?»[22 - В. Катанян. Лиля Брик. Жизнь. М., 2002, с. 76–77.].
Чекисты бывали там не забытыми гостями. И вниманием пользовались. Как уже упоминавшийся Агранов, как Горожанин, весьма культурный и образованный спецпрофессионал, как резидент советской разведки в Париже Волович по приездам в Москву, и другие, не менее значимые фигуры ОГПУ. Люди из разведки больше общались, отдыхали душой, а принадлежавшие к секретно-политической службе, Агранов прежде всего, – впитывали разговоры и мнения. Это уже для аналитических докладов о настроениях интеллигенции.
Многие догадывались об этом, но не терзались присутствием чекистов. Собеседники они были интересные. Уж никак не глядящие исподлобья и не взвешивающие каждое слово. И за каждым дела, окутанные тайной. Поэтому, с почтением к ним. Поэтому и слетело в момент вдохновения из уст Эдуарда Багрицкого: «Механики, чекисты, рыбоводы, я ваш товарищ, мы одной породы…» А Бабель, тот вообще собирался писать роман о чекистах. Правда, стоило это ему потом головы. Удивительно, но все поэты и литераторы, дела которых вел Агранов, – Клюев, Ганин, Мандельштам, Васильев, – никогда не переступали порог этого салона, о котором Лидия Чуковская язвительно скажет: «Салон, где писатели встречались с чекистами».
Но в центре Лиля, привечавшая таланты, избиравшая себе любовников. Наблюдая занятную ситуацию, поощрительно кивал Агранов. Нет, он в любовниках не числился. В друзьях, да. Семейный друг, душевный. Но любовные интриги почитал. Сколько их было у Лили? Самые яркие, оставившие след, – с кинорежиссером Кулешовым, с главой Дальневосточной республики Краснощековым, с чекистом Горожаниным.
Лев Кулешов, красавец на американский лад, мэтр советской кинорежиссуры, как и Маяковский, был ярым фетишистом, что Лиля Юрьевна находила очень забавным. Если у Маяковского фетиш эротизма – черные чулки, держащие образ в его любовной лирике, у Кулешова – женские ноги и собаки. Изображением и тех и других он перебивал киношные сюжеты. Известная актриса и через семьдесят лет вздрогнула, вспомнив кулешовский вопль на съемочной площадке: «Подтяните чулки! Если хотите сниматься в кино, купите себе новые подвязки!» Кулешов «запал» на Лилины ноги, и загорелся роман, бурный и нескрываемый. Пораженная жена Кулешова чуть не полезла в петлю, на что Лиля изрекла: «Бабушкины нравы». Вот такие салонные страсти терпел Маяковский.
Лиля Брик сама становилась фетишем для своих любовников, волнующим не только аурой тела, но и осязаемостью вещичек, что были на ней. Советское производство не успевало за ее вещественными желаниями, и Запад был свет в окне. Маяковскому, отправляющемуся в деловую поездку в Берлин и Париж, она педантично перечисляет то, что он должен купить для нее, что должно быть на женщине ее круга.
«В Берлине:
Вязаный костюм № 44 темно-синий (не через голову). К нему шерстяной шарф на шею и джемпер, носить с галстуком.
Чулки – очень тонкие, не слишком светлые (по образцу)…
Синий и красный люстрин.
В Париже:
2 забавных шерстяных платья из очень мягкой материи.
Одно очень элегантное, эксцентричное из креп-жоржета на чехле. Хорошо бы цветастое, пестрое. Лучше бы с длинным рукавом, но можно и голое. Для встречи Нового года.
Чулки. Бусы (если еще носят, то голубые). Перчатки.
Очень модные мелочи. Носовые платки.
Сумку (можно в Берлине дешевую, в К.D.W. (известный большой универмаг. – Э. М.).
Духи: Rue de la Paix, Mon Boudoir и что Эля скажет (сестра Лили Брик – Эльза Триоле, известная в те годы писательница, которая жила в Париже. – Э. М.). Побольше и разных. 2 кор. пудры Аrax. Карандаши Вrun для глаз, карандаши Нaubigant для глаз».
Ну и, конечно, автомобиль. Маяковский, которому удалось заключить договор на сценарий для Рене Клера и получить предварительный гонорар, купил ей «Рено». Светло-серый, с черными крыльями. Тот, что она хотела: «Машина лучше закрытая – сonduite interiere – со всеми запасными частями, с двумя запасными колесами, сзади чемодан». И к ней – «игрушку для заднего окошка, часы с заводом на неделю, автомобильные перчатки, всякую мелкую автомобильную одежу». Она быстро освоила вождение. И в 1929 году считалась в Москве второй женщиной за рулем. Первая была жена французского посла.
Элегантная одежда, макияж, автомобиль – все у Лили было. Денег для любимой женщины Маяковский не жалел. Она и не тяготилась ролью содержанки. Его Лиля, любимая многими, задавала жизненный стандарт потребления для советской элиты. Она провоцировала ее на обладание вещами и демонстрировала собой образ желаемой женщины, к которому нужно стремиться. Впрочем, как и Зинаида Райх. И это находило отзвук. Не только у Агранова, у его красавицы-жены, но и у деятелей более высшего уровня, и, конечно, их жен. Речь не о Генрихе Ягоде, наркоме внутренних дел, любителе жизни, а, допустим, о жене Молотова, второго человека во власти, – Полине Жемчужиной, эффектно выглядевшей, но и много сделавшей для производства женских «маленьких радостей» в Советском Союзе.
Агранов действительно был своим в салоне Маяковского и Лили Брик. И когда случилась трагедия, – застрелился поэт, – Агранов не исчез из окружения Лили. Более того, он замыслил «литературную операцию», чтобы имя Маяковского вошло в революционную историю страны, а его поэзия «работала» на новое мировоззрение граждан. Главные лица в этой операции – Лиля Брик и Сталин. В ноябре 1935 года после долгого разговора с Аграновым, Лиля пишет вождю.
«После смерти Маяковского все дела, связанные с изданием его стихов и увековечиванием его памяти, сосредоточились у меня.
…
Прошло почти шесть лет со дня смерти Маяковского, и он еще никем не заменен, и как был, так и остался крупнейшим поэтом революции. Но далеко не все это понимают. Скоро шесть лет со дня смерти, а Полное собрание сочинений вышло только наполовину, и то в количестве 10 000 экземпляров.
Уже больше года ведутся разговоры об однотомнике.
Материал давно сдан, а книга даже еще не собрана.
Детские книги не переиздаются совсем.
Книг Маяковского в магазинах нет. Купить их невозможно.
После смерти Маяковского в постановлении правительства было предложено организовать кабинет Маяковского при Комакадемии, где должны были быть сосредоточены все материалы и рукописи. До сих пор этого кабинета нет.
…
Года три тому назад райсовет Пролетарского района предложил мне восстановить последнюю квартиру Маяковского и при ней организовать районную библиотеку имени Маяковского.
Через некоторое время мне сообщили, что Московский совет отказал в деньгах, а деньги требовались очень небольшие.
…
Неоднократно поднимался разговор о переименовании Триумфальной площади в Москве и Надеждинской улицы в Ленинграде в площадь и улицу Маяковского, но и это не осуществлено.
Это основное. Не говоря о ряде мелких фактов, как, например: по распоряжению Наркомпроса из учебников по современной литературе на 1935 год выкинули поэмы „Ленин“ и „Хорошо!“. О них не упоминается.
Все это вместе взятое указывает на то, что наши учреждения не понимают огромного значения Маяковского – его агитационной роли, его революционной актуальности.