Штрихи к портретам: Генерал КГБ рассказывает

Другой пример, который подтверждает мною написанное. Это мой разговор 2. IX. 41 в бывшей Польше (по другую сторону р. Случь, бывшей государственной границы. – Э.H.Б. Отряд дневал на хуторе, потому что был сильный дождь. Холод, кушать нечего. На этом хуторе был старик восьмидесяти лет и его уже пожилые два сына. Они нас кормили, конечно, лишь только потому, что мы были вооружены.

И вот я спросил старика: как живется, дедушка? Эй, говорит, детки, плохо. При польской власти еще кое-как жили, а при этих большевиках жизни никакой нет. Вот был я за рекой у своих. Там же, говорит, не осталось ни одного мужчины около границы. Всех побили (арестовали, выселили. – Э.H.Б. Разве это власть? Так робит сейчас Гитлер, убивает, расстреливает людей за ничто. Это, говорит, не власть, если она уничтожает ни за что своих людей».

Пусть извинит читатель за малограмотность записи. Но за ней – крик души, боль сердца. Потрясающие строки по своей глубине и откровенности. Я сравниваю их с рассуждениями Ю.В. Андропова в 1967 году по поводу попытки ввести личные лицевые счета оперативным работникам КГБ. Я отдаю должное и В.3.Коржу, и Ю.В. Андропову, которые в разное время, в разных условиях мыслили на сей счет примерно одинаково.

И еще хочу обратить внимание читателя на одну фразу в дневнике: «народ в отряде откровенничает».

Сентябрь – октябрь 1941 года, немец ведет бои под Москвой. Мы в глубоком тылу врага. У костра идут неспешные разговоры о послевоенной жизни. Рассуждают молодые партизаны: «Когда война кончится, наемся от пуза хлеба, сала, борща». У тех, кто постарше да еще городской житель, запросы иные: «Пойду в ресторан, закажу отбивную, ростбиф, пивка, водочки графинчик, салатики всякие там… Поеду в санаторий».

Но разговоры велись не только о еде. Говорили и о том, как будем строить жизнь после войны. Единодушны были в том, что очистим жизнь от бюрократов, подхалимов и прочей нечисти. А Корж слушал, слушал да и сказал: «После войны – это как половодье весной. Талая вода поднимет весь мусор. Пожалуй, мусор будет плавать наверху, а вот все ценное, как золото, окажется на дне».

Далеко смотрел Василий Захарович. После войны на поверхность, к власти, рванули кое-где откровенные карьеристы, а такие, как Корж, остались на обочине… А ведь они – пахари жизни.

* * *

Мне эти разговоры запомнились навсегда. И, наверное, не случайно, начиная работу в органах госбезопасности, рассматривая тысячи дел по реабилитации осужденных в 1937–1938 годах, бережно относился к судьбе каждого человека. Когда стал руководителем областного, краевого, республиканского масштаба, строжайше следил за соблюдением законности. И в Минске, и в Ставрополе, и в Узбекистане, и в Москве удалось уберечь от тюрьмы многих людей. Школа Коржа сказывалась, запала в душу его наука на всю жизнь.

Жаль, что демократы не оценили по достоинству благородный труд чекистов. Правда, академик Андрей Сахаров с трибуны съезда народных депутатов говорил, что единственными некоррумпированными в СССР были органы государственной безопасности, хотя он имел основания обижаться на них. Спасибо ему за честную оценку.

* * *

Весна 1944 года. Идут тяжелые бои партизанских бригад имени Буденного, имени Кирова, имени Ленина с регулярными немецкими фронтовыми частями. Это уже не бои 1941 года. Начальник штаба Пинского соединения Н. Федотов обращается к Коржу:

– Василий Захарович, подпишите шифротелеграммы в Москву, в БШПД (Белорусский штаб партизанского движения).

– Времени нет. Бои идут. А что у тебя в телеграммах?

– Сообщаем об успехах.

– Николай, об успехах напишут после войны другие. Наше дело не писать, а воевать. Хорошо воюем, Николай?

– Да, Василий Захарович.

– Вот это и есть главное. А писать? Пусть другие пишут.

Возможно, поэтому в архивах так мало материалов о пинских партизанах.

* * *

В Пинском соединении в 1944 году было семь бригад: имени Буденного, имени Молотова, имени Ленина, имени Кирова, имени Куйбышева, «Советская Белоруссия», Пинская и отдельные партизанские отряды. За три года (1119 дней и ночей в тылу врага) пинские партизаны уничтожили 26616 фашистов, разгромили более 60 крупных немецко-полицейских гарнизонов, уничтожили 5 железнодорожных станций и 10 находившихся на них эшелонов с боевой техникой и боеприпасами. Пустили под откос 468 эшелонов с живой силой и техникой врага, обстреляли 219 воинских эшелонов и взорвали 23116 рельсов. В результате диверсий было уничтожено 695 паровозов, 4587 вагонов и платформ, 65 цистерн, 770 автомобилей, 86 танков и бронемашин, 29 орудий, 519 километров линий связи. Взорваны также 62 железнодорожных моста, два депо, 985 мостов на шоссейных и грунтовых дорогах.

Сколько понадобилось бы фронтовых сил: пехоты, танков, орудий, самолетов, чтобы получить такие результаты?

Важно и то, как влияли партизаны на моральный дух солдат вермахта.

Несколько лет назад я мирно беседовал за кружкой пива с бывшим гитлеровским солдатом, который сражался против нас. «Это был какой-то ужас, – признавался он. – Когда мне снятся белорусские партизаны, я просыпаюсь в холодном поту».

* * *

Незадолго до кончины П.К. Пономаренко я навестил его в больнице. Выбрал момент и спросил:

– Скажите, Пантелеймон Кондратьевич, почему в Центре к Коржу относились несправедливо?

– Если бы ты почитал, что писали в шифровках о Корже известные тебе товарищи… Не подчиняется партийным органам. Выставляли чуть ли не анархистом, этаким белорусским батькой Махно. Моя вина – поверил… Понадобилось время, чтобы разобраться, кто же такой Корж на самом деле. Он был законопослушным, но на шею садиться никому не позволял. Очень сожалею, что поздно разобрался.

Наконец-то я понял причины несправедливого отношения к любимому командиру. Не исключено, что могли учитывать и другое: Корж по возвращении из Испании был арестован и несколько месяцев в 1938 году провел в тюрьме. Тогда разобрались, вернули ордена Красного Знамени и Красной Звезды, отправили в санаторий, а затем назначили директором зерносовхоза в Кропоткинском районе на Кубани. В войну, наверное, некогда было искать справки в архивах и уточнять, что да как.

* * *

Последний свой подвиг, трудовой, Василий Захарович совершил в 1953 году. Будучи заместителем министра лесного хозяйства, он написал заявление в ЦК КПБ с просьбой направить его работать на село. И возглавил в родных местах колхоз с прекрасным названием «Партизанский край».

Теперь полное название хозяйства звучит так: колхоз «Партизанский край» имени Василия Захаровича Коржа. Именем Коржа названы улицы в Давид-Городке, Сталине, Лунинце, Солигорске, Пинске, Минске, школа в Пинске. На родине Коржа – в д. Хоростово ему поставлен памятник. Василий Захарович – поистине национальный герой.

* * *

Это уже навсегда записано в историю…

Первый партизанский отряд на территории Белоруссии в Beликую Отечественную войну создал В.3. Корж.

Первый партизанский выстрел в ту войну сделали партизаны Коржа 28 июня 1941 года.

АЛЕКСЕЙ КОСЫГИН

Это известно всем: Косыгин был выдвиженцем Сталина. Как Устинов, Громыко, Жуков и многие другие. Выдвигались люди знающие, надежные, на которых можно было положиться в трудный час. Мы практически ничего не знали об этих людях. Мы знали только их официальные биографии. И все-таки в народе складывалось вполне определенное отношение к ним. Разве не помните? Суслова, например, недолюбливали. А вот к Косыгину отношение было теплое, о нем говорили с откровенной симпатией. Теперь, когда мы узнали о бывших вождях почти все, подтвердилась извечная истина: народ всегда прав. Прав был народ в своем теплом отношении к Косыгину.

«Если бы меня попросили выделить что-то главное, определяющее в личности Алексея Николаевича Косыгина, я бы сказал: цельность натуры. Он всегда был самим собой, серьезным, внутренне собранным, с обостренным чувством ответственности за свои решения и действия, требовательным и справедливым. Не терпел некомпетентности и верхоглядства, но легко прощал мелкие погрешности и недочеты. Никогда слепо не следовал догмам, тем более предрассудкам. Его жизненным компасом был здравый смысл. Как в экономике, так и в политике. Несмотря на свою внешнюю сухость, даже суровость, умел располагать к себе людей – от глав государств до официантов, от академиков до школьников.

Никогда не видел его в состоянии праздности, даже на отдыхе. Разве только в баке, где он, как истинно русский человек, позволял себе по-настоящему расслабиться. Он был общителен и раскован в хорошей компании близких ему людей. Терпеть не мог сальных анекдотов и иных пошлостей. С другой стороны, примечал живинку в большом и малом. Но и святошей его тоже нельзя было назвать.

Алексей Николаевич был однолюб. Он очень тяжело переживал кончину супруги Клавдии Андреевны в мае 1967 года…

Никогда не замечал у него проявлений барства, неуважительного отношения к тем, кто рядом. О человеческих качествах Косыгина говорит и то, что у него годами оставался стабильный состав личной охраны и работников других служб, которые обеспечивали его повседневные нужды. Люди это ценили и отвечали взаимностью». Так пишет наш земляк и мой друг Борис Терентьевич Бацанов, который проработал у Алексея Николаевича Косыгина четырнадцать лет помощником.

Я могу добавить к этому кое-какие штрихи…

* * *

Много лет подряд Алексей Николаевич приезжал лечиться в Кисловодск в санаторий «Красные камни», в один и тот же номер 27 на втором этаже. Предлагали ему отдыхать на даче, но он отказывался: «Я привык быть со всеми». Поднимался рано, в шесть часов утра уходил на терренкур, то есть на прогулку. После обеда – часовой сон и работа над документами. Вечером – кино или опять прогулка. Не любил застолий и азартных (и не только) игр. Застолье допускалось два раза в месяц – в связи с приездом и отъездом. Выпивал одну-две рюмки коньяка. Пищу любил простую. Питался в общей столовой.

Не любил Косыгин, когда вокруг него суетились, пытались услужить. Однажды, заметив, что его автомашину в Кисловодске сопровождают две машины ГАИ, возмутился:

– Им что, нечего делать? Уберите.

В кинозал санатория шел в сопровождении начальника охраны Евгения Карасева. У входа останавливался и ждал, пока Евгений купит билеты. Как-то главврач санатория А. Перекрестов попытался провести Алексея Николаевича без билета:

– Алексей Николаевич, проходите!

– Не могу.