Такой же маленький, как ваш

Глава 34

Кроме Олиного папы также некоторому оживлению жизни в подмосковном посёлке способствуем и мы, по крайней мере, один раз в году – на День железнодорожника. В этот праздник у родителей собирается вся большая семья. Мы идём в лес, жарим шашлыки, выпиваем вина, а потом на всю подмосковную округу заводим чужеродную ей, в общем-то, песню «Урал! Урал! Твои просторы…»

В нынешнем году ко Дню железнодорожника мы не успели. Но это не помешало нам по приезду отправиться в лес, пожарить шашлыки, выпить вина и затянуть «Урал! Урал!..»

И всё было хорошо, как вдруг на словах, которые я всегда пою с особым чувством, ибо речь в них идёт о совсем уж родных мне местах:

Люблю вершины Таганая,

Люблю уральский наш народ… -

меня ужалила оса. Просто ни слова не говоря подлетела и пребольно ужалила в левое плечо. Возможно, она не любила «малых предпринимателей», возможно, терпеть не могла уральские песни, а может, мстила за то, что мы не приехали в День железнодорожника. Плечо тут же распухло, рука онемела, но я допел песню до конца. А также доел шашлык и допил вино из бокала, так как увидел, что к столу несут новые шампуры и откупоривают ещё одну бутылку.

Вообще-то, я не очень удивился нападению осы, и напротив, ждал чего-либо в этом роде любую минуту. Дело в том, что меня уже целую неделю преследовали неприятности. А если пошла такая полоса, то ничего с ней не поделаешь, необходимо терпеть, пережидая, когда она кончится.

Пришла же она так. В Геленджике, когда, разомлевший, я лежал на пляже, мне позвонили из Сбокова и сообщили об аварии, в которую попал наш автофургон «Газель»: в него врезался автобус одной из тех частных фирм, что занимаются пассажирскими перевозками в городе. К счастью, никто не пострадал.

«Народ неспроста ругает частных перевозчиков в Сбокове, – текли в моей голове размягчённые мысли. – Говорит, что в этих фирмах, принадлежащих через подставных лиц городским чиновникам, водители никого не боятся. Устраивают гонки на дорогах (почему я закрывал на это глаза?), нарушают правила дорожного движения (разве мне это не было известно?), садятся пьяными за руль (до чего дошли – с пассажирами в салоне!). Люди стали бояться ездить в автобусах. Хотя, чего боятся-то? Ну, поломают в случае чего руки-ноги, и всё. А нам теперь машину ремонтировать».

Я почувствовал, что подгораю и перевернулся на другой бок. Я не знал, что у обалдуя-водителя, который смял нашу «Газель», это была уже восьмая авария с начала года. Хотя, если б и знал, что бы это изменило?

На следующий день мне позвонили опять, но уже вечером. Сказали, что нужно покупать новые кассовые аппараты.

– А что, за время нашего двухнедельного отсутствия имеющиеся аппараты устарели? – сострил я.

– Увы, – сказали мне. – Вышел закон, по которому имеющиеся кассы…

– Только не говорите, что надо выбросить.

– Именно так.

Я не поверил.

– Тут, – сказал, – слышно плохо. Повторите, пожалуйста.

– Вышел закон, по которому имеющиеся кассы подлежат замене.

– Опять замене?!

Напоминаю, дело происходило вечером, после выпитого мной бокала-другого вина. И я уже не был похож на аморфного пляжного отдыхающего. А потому, в сердцах бросив трубку и воздев руки к небу, обратился к окружающей аудитории, встревоженной моим волнением.

– Граждане, товарищи, господа! – возопил я. – Братья и сёстры, соотечественники, друзья! Посмотрите, что делают с трудовыми людьми. Посмотрите, как над нами измываются. Как отбирают предпоследнее! И кто? Родное государство, которому мы верили, как себе.

Ведь мы же, граждане, делали всё, как оно велело. Оно составило список разрешённых кассовых аппаратов, и мы пошли и на честно заработанную копеечку эти аппараты приобрели. Заметьте, граждане, не какие-то первые попавшиеся аппараты, а именно те, на которые оно нам указало. Потому что привыкли слушаться своё государство, привыкли во всём ему доверять. Разве мы думали, что оно начнёт безобразничать?

Вначале оно заставило нас обклеить каждую купленную кассу голографическими наклейками. За деньги, конечно. И обклеивать новыми каждый год. Зачем? Никто не знает! Оно, конечно, с наклейками красивей. И, наверное, в стране есть люди, которые на этом зарабатывают (десятки миллионов наклеек ежегодно!) Но пусть бы они зарабатывали как-нибудь по другому. Вагоны с фруктами вон можно разгружать, за это сейчас хорошо платят.

Ну да ладно. Только мы успокоились, как государство сказало нам:

– Хочу, чтобы вы теперь оснастили каждый аппарат фискальной памятью.

– Какой памятью? – не поняли мы.

– Фискальной, – повторило оно строго. – Ведь у меня есть фискальные органы. Видели мои фискальные органы? Или показать?

– Нет, нет, не надо! Видели, – в страхе закивали мы. (Это, граждане, кто не знает, такие органы, которые налоги собирают).

– Вот так, – удовлетворённо сказало государство. – И для этих органов вы должны установить штуки, которые называются «фискальной памятью». Чтобы можно было в любой момент узнать, кто из вас, чего и сколько наторговал.

– Так вы ж сами, в смысле, само… – И мы заулыбались: – Забыли, наверное.

Мол, заработалось совсем наше государство, что говорило, само не помнит. Ну да с кем не бывает.

– Чего само? Чего забыли?

– Что по закону теперь не важно, кто сколько наторговал. Плати единый налог – и всё.

– Ничего я не забыло.

– А зачем же тогда эта… для органов, если не важно?

– Зачем-зачем… Мало ли, пусть будет.

Вот как, граждане, обирают честных людей: заставляют покупать дорогие и не нужные им устройства. Оно, конечно, с устройствами красивей. И кто-то в стране, наверное, на этом зарабатывает…

– А скажите, – ещё спросили мы. – Если эта… фискальная память на какую-то кассу не подойдёт, что тогда с кассой делать?

– Выбросить, – зевнув, ответило государство.

И мы выбросили. Я лично выбросил несколько дорогущих импортных аппаратов, которые ранее, напомню, указало мне купить государство.

А теперь, что же, опять?! Но где же этому, граждане, я спрашиваю, предел?! Когда же это, граждане, интересуюсь я, кончится?!

Я вопросительно смотрел на внимающую мне аудиторию. Аудитория, состоящая из окрестных геленджикских котов, этого не знала. Она терпеливо ожидала окончания моей речи, чтобы получить оставшуюся с ужина курочку.

– Самое ужасное, – обратился я к котам, сходив за курицей, – что, как мне сообщили, новые аппараты стоят в четыре… в четыре (!) раза дороже нынешних! Как вам это нравится?

Мне показалось, котам это не понравилось. И в благодарность я отдал им остатки ужина.

– Наше государство мошенник, шулер, – горько говорил я, глядя, как мои недавние слушатели растаскивают по кустам добытые в бою куски. – А с шулером обычному человеку играть опасно.

…Но это были не все напасти. Просто они случились до того, как мы поехали в аквапарк. В Геленджике открылся новый аквапарк, третий по счёту в городе и первый по величине в Восточной Европе! Наши дети плескались, катались с крутых горок.

Оля тоже съехала один раз. Еле-еле поддалась она на уговоры забраться на «такую невообразимую высоту». Мы с детьми скатились в первую очередь и теперь ждали внизу, когда спустится мама. Один за другим неслись в струе воды отдыхающие, но Оли среди них не было.

И вдруг нескончаемый до сей поры поток людей прервался, прекратился, иссяк. Проходила минута, другая, третья, а поток не возобновлялся, словно кто-то наверху наглухо заткнул горлышко пробкой. Мы поняли, что это за пробка, то есть кто там наверху готовится к спуску. И когда в фонтанах брызг из-за поворота появилась наконец мчащаяся по жёлобу бледная Оля, Полина, долго ожидавшая этого момента, в радостном возбуждении принялась бегать взад-вперёд и кричать:

– Мать моя женщина! Мать моя женщина!

Я тоже скатился с нескольких горок. Правда, из-за обилия народа пришлось на каждой из них выстоять немало времени. И вот в одной очереди я почувствовал, что две молодые женщины, стоящие позади, смотрят на меня. Я незаметно скосил глаза: точно, время от времени бросают на меня любопытствующие взгляды. Кто бы сказал, что ему это не приятно? Я бы не сказал. А что? Я мужчина видный, не атлет, конечно, но для физических упражнений время нахожу. И когда очередь подошла, я красиво так прыгнул на горку и с небрежной улыбкой скатился вниз.

У бассейна внизу меня ждала Оля.

– Что это у тебя? – спросила она, когда я выбрался на траву.

– Где?

– На плавках.

– На плавках?

– Сзади.

Я запрокинул голову назад (каждый знает, как это непросто) и понял, что так притягивало взгляды стоящих за мной людей: сзади на плавках с правой стороны красовалась оплавленная по краям, прожжённая чьей-то случайной сигаретой дырка!.. Как это произошло?! Когда?! Почему я ничего не почувствовал?! Я представил себя наверху в дырявых трусах, и мне стало грустно.

Но ещё более я загрустил, когда подумал о предстоящих выходах на родной пляж. Там вам не случайная очередь, там люди друг у друга перед глазами по полдня торчат. И ведь до отъезда домой осталось-то всего двое суток! Но теперь на эти двое суток придётся что-нибудь придумывать. Вроде бы, чего придумывать: иди в магазин и покупай. Но не всё так просто. Однажды я уже покупал в Геленджике плавки.

Дело в том, что приехав на море, я обнаружил, что взял с собой абсолютно всё, что необходимо для приятного летнего отдыха, за исключением одного – купальных принадлежностей. Поэтому, хлопнув себя по лбу и посетовав на суету сборов, отправился их покупать.

На первый взгляд местные магазины и рынки предлагали прямо-таки изобилие всевозможных купальных костюмов, причём, от известнейших фирм, но приглядевшись, можно было обнаружить удивительную схожесть всех этих изделий между собой, а также не характерную для подобного рода марок дешевизну. Я оглядывался в сторону пляжа, благо вся торговля располагалась тут же, у моря, и легко различал эти «фирменные» костюмы, с одной стороны, по их незатейливым фасонам и расцветкам, а с другой, по чудовищному отвисанию резинок в самых неподходящих местах. Подобного шика я позволить себе не мог.

Время отпуска стремительно улетало, а я вместо того, чтобы лежать на пляже, рыскал по торговым точкам, всё более злясь по этому поводу. Оля в знак солидарности тоже оставила море и таскалась со мной, но помочь, понятное дело, не могла. Наконец что-то более-менее приличное мы подобрали. Я радостный побежал купаться и, наверное, совсем забыл бы о неприятности первых дней, если бы не поездка в аквапарк.

А теперь? Что мне нужно было делать теперь? Вновь отправляться по магазинам с перспективой купить купальные принадлежности к отходу нашего поезда? Нет, о магазинах не могло быть и речи. И я принял решение: идти на пляж в чём был. В смысле, в пострадавшем костюме.

Разумеется, как человек с самолюбием, я должен был предпринять некоторые меры для спасения репутации. Поэтому придумал вот что: держать руки сзади, соединив их внизу в области имеющегося повреждения. А чтобы не напоминать таким видом заключённого, придумал ещё передвигаться неспешно, словно бы, в задумчивости, создавая образ глубокомысленного, погружённого в себя человека.

С таким видом я ходил вокруг наших лежаков, так же, полон дум, отправлялся купаться (к моему неудовольствию, оказалось, лежащие на пляже люди страшно любят смотреть, как другие заходят в море), так же неторопливо возвращался обратно и, продолжая держать руки сцепленными, бухался загорать. В общем, три последних выхода на пляж дались мне совсем не просто, и успокаивала лишь убеждённость, что своей задумчивостью я произвёл исключительно благоприятное впечатление на окружающих.

А теперь скажите, кого из всех собравшихся в подмосковном лесу людей должна была укусить оса? Понятное дело – меня.

Животные и насекомые вообще чувствуют, кто в данный момент наиболее уязвим. Один мой знакомый, Андрюха, человек достаточно крупный, купил маленький автомобиль «Ока», явив для нас повод посостязаться в зубоскальстве. И как-то раз стояли мы компанией вместе с Андрюхой возле припаркованных автомобилей, среди которых он расположил и свою, как говорил один мой знакомый, «надсмешку». И тут подбежала собачонка: рыжая, плюгавенькая, хвостик крендельком. Обнюхала последовательно все машины, вернулась к Андрюхиной «Оке» и, задрав ножку, обильно её сбрызнула, после чего с гордым видом проследовала дальше. Только вздрогнула немного от нашего дикого хохота.

Поэтому я и говорю, что нисколько не удивился, когда оса ужалила именно меня. Другое дело, что имея за плечами такой набор неприятностей, мне следовало после укуса залечь с самой толстой книгой в самой дальней комнате и затаиться. Но я не залёг. Я отправился в Москву на футбол. И понятное дело, «Локомотив» сыграл безобразно. Ему нужно было выигрывать, он должен был у такой команды выигрывать, но в этот день к несчастью для игроков на трибуне сидел я, и единственное, что им удалось – еле-еле вытащить матч на ничью.

Я спрятал в карман шарф с лозунгом «Самый лучший коллектив – это наш «Локомотив»!» и в сопровождении Оли поплёлся к станции метро. Оля шла чуть сзади, и говорит, ничего сначала не поняла. Ей показалось, будто лошадь просто ткнулась мне мордой в плечо.

Ничего себе, ткнулась! Вороная, как смоль, лошадь, вернее, конь, из оцепления конной милиции пребольно меня цапнул. Укусил! Представляете? Идут со стадиона тысячи людей, и вдруг он кусает меня! Но самое обидное, что этого никто не заметил. Вокруг не собралась толпа, не начала горячо обсуждать происшедшее, а на следующий день в столичных газетах не появилась заметка «Попал под лошадь», или, точнее, «Укушен лошадью». Восемьдесят лет назад, когда пострадавший, некто О. Бендер, лишь «отделался лёгким испугом», газеты сочли событие достойным внимания, а сейчас, когда пострадавший действительно пострадал – нет!

Но ладно, если бы случившееся обошла вниманием только пресса. Оказалось, что его абсолютно не заметила и хозяйка коня – очаровательная молодая милиционерша, ворковавшая в этот момент с очаровательным молодым милиционером на пегой кобыле.

– Тебе надо было остановиться, – сказала потом Оля, – и потребовать компенсацию за причинённый ущерб здоровью.

Конечно, мне и самому приходила в голову такая мысль. Нет, сначала мне пришла в голову мысль: «Ё-моё, меня укусила милицейская лошадь!», а уже за ней: «Может быть, остановиться, зафиксировать происшедшее, а потом потребовать с них компенсацию?» Но не успел я так подумать, как в голове тут же возникла мысль другая: «Ой, чего вы там собрались фиксировать, чего требовать? Я вас умоляю! Сколько дней вы находитесь в Москве, пять? А где у вас регистрация? Нету регистрации? Тогда вам сейчас такого зафиксируют и такого потребуют! Идите-ка лучше отсюда и будьте благодарны, что вас только укусили. Укусили его! Меньше надо лошади под зубы лезть».

Чувствуя на плече влагу от лошадиных слюней и повреждение от сильных зубов, я плыл вместе с толпой по направлению к метро, как вдруг сквозь гул голосов услышал далеко за спиной конское ржание и в тот же момент понял, кто это ржёт, по какому поводу и почему укушено моё плечо. Это был он, Козырь! Да-да, он, несмотря на то, что его никак не могло здесь быть, а с нашей встречи минул уже добрый десяток лет – целая вечность по лошадиным меркам.

Глава 35

Надо сказать, что, как и большинство современных людей, я не рос бок о бок с лошадьми: не уносился на них ранним утром в степь, не купал их в лучах заката на реке и даже не шёл за ними с плугом босиком, хотя и считаю себя в глубине души писателем. Но, с другой стороны, я видел лошадей не только в кино и на картинках.

Родился я, хоть и в городе – в уральском промышленном городе Миассе, – но в частном его секторе. Мой дедушка в прошлом был старателем, мыл золото, а в остальном они с бабушкой вели практически натуральное хозяйство. По свидетельству моей тёти, их старшей дочери, они держали шесть коров, быка, двух лошадей, несколько овец, «а птицу не считали». Это была патриархальная семья, где даже при Советской власти чтили православные устои, а детей отпускали в школу только после уборки урожая и окончания подготовки к зиме.

В те времена, которые помнил я, скотины в доме оставалось уже мало, корова да лошадь. И были ещё куры с петухом, который (петух) по биологическим параметрам к скотине, вроде бы, не относился, но по поведению – был главной скотиной на дворе, ибо только за то, что я научился очень похоже кудахтать и кукарекать, не давал мне проходу и норовил каждый раз догнать и клюнуть, пока я бежал от дома в огород.

Мы с родителями жили в доме у дедушки с бабушкой и, вспоминая ту жизнь, я осознаю себя таким мастодонтом, таким динозавром, что готов написать завещание с разрешением выставить после смерти мой скелет в музее естественной истории где-нибудь между тираннозавром и пещерным медведем. Дело в том, что я помню времена, когда люди обходились без телевизоров, холодильников, микроволновых печей, стиральных машин, газовых и электрических плит и не то что без смартфонов, но даже без стационарных компьютеров! Когда деревья пилили на чурбаки, чурбаки кололи на дрова и топили дровами печи. Когда воду носили вёдрами в коромыслах, а за куриными яйцами шли не в магазин, а в курятник.

Возможно, вы не поверите, что такое когда-то было и сочтёте меня отъявленным вруном, возможно, я не смогу убедить вас в обратном. Но тогда просто читайте эти строки как фантастику, а меня назовите писателем-фантастом: в вашем мировосприятии всё встанет на свои места, а мне будет приятно – всё же фантастом называться лучше, чем вруном, хотя по сути это одно и то же.

Но мы о лошадях. В моих воспоминаниях дедушка запрягает лошадь, кладёт в телегу косу-литовку, узелок с обедом, сажает меня, и мы едем в поле, где дедушка косит, а я сижу в траве и рассматриваю ползающих букашек.

В моих воспоминаниях мороз, трескучий мороз. Я и две мои двоюродные сестры сидим в санях, накрытые овчинными тулупами. Под полозьями скрипит снег, а из ноздрей бегущей лошади вырывается пар – дедушка везёт нас с сёстрами в детский сад.

В моих воспоминаниях лето, мы с дедушкой в телеге трясёмся вдвоём, и вдруг он протягивает мне вожжи и говорит:

– А ну-ка, на, подержи.

Я со страхом беру вожжи в ладони.

– Крепче, – говорит дед. – Лошадь должна чувствовать сильную руку. Но слишком не тяни. Вот так. Теперь вороти. Хорошо. А теперь чуть поддай. А ну, пошла! – кричит дед лошади, и та переходит на бег.

От радости захватывает дух: я правлю лошадью! И тут она приподнимает хвост и начинает справлять надобности, малые и большие. И я удивляюсь, как же ей это удаётся на ходу?

Но вот воспоминания новые. Дедушки уже нет. Он, как и все мужчины в моём роду, жившие в городе в 1957 году, умер от рака. Тогда на заводе «Маяк», расположенном от нас в ста километрах, произошёл взрыв и ядерный выброс в атмосферу. Умирали от рака и женщины, но почему-то мужчины чаще. Не только у меня. У всех моих друзей. Да и вообще у всех, кого я знал. Сколько бы лет ни прошло, современников катастрофы болезнь всё равно потом настигала. И за ущерб жизни и здоровью никто не получил ни копейки.

И вот дедушки нет. Мы с родителями живём в пятиэтажном доме, в новой современной квартире. Но я опять еду на запряжённой лошадью телеге. Это дядя Серёжа, собирающий по детским садам оставшуюся с обедов пищу, взял меня с собой. У дяди Серёжи вместо правой ноги деревянная культя, но он лихо таскает баки с пищевыми отходами в телегу. Потом забирается сам и чуть кивает головой, давая тем самым нам, окрестным пацанам, разрешение забраться следом.

– Но! – даёт дядя Серёжа команду лошади, и мы всей оравой отправляемся в путь: дядя Серёжа везёт недоеденные детьми супы и каши в свинарник.

Как же это здорово! Стучат по асфальту копыта, скрипят под телегой колёса, плескается в баках тошно пахнущая бурда, норовя выплеснуться и облить тех, кто сидит с баками рядом.

– Кто править умеет? – вдруг спрашивает дядя Серёжа.

Все затихают.

– Никто, что ли, не пробовал?

Все, оробев, качают головами.

– Я пробовал, – набираюсь я храбрости.

– Тогда держи, – протягивает мне вожжи дядя Серёжа.

Мокрыми от волнения пальцами я беру вожжи и, вспомнив деда, натягиваю их чуть крепче.

– Так, так, – одобрительно кивает дядя Серёжа. – Правь.

Он закуривает, а я правлю лошадью – серой с жиденькой гривой лошадью Дымкой. Уши мои горят от гордости, и я спиной чувствую восхищение и зависть сидящих позади пацанов.

Я решаю поддать, как учил меня дед.

– А ну, пошла! – кричу я тонким голосом и сопровождаю команду шлёпаньем вожжей.

Дымка дёргается – сидящих позади пацанов обливает бурдой из баков.

– Хорошо, – кивает дядя Серёжа, – только не так резко.

Мои завистники, ругаясь спрыгивают с телеги, но остальные едут дальше: они надеются, что дядя Серёжа и им разрешит править Дымкой.

И вот я уже студент университета – в должности комиссара отряда приехал в «колхоз». Я отслужил в армии, а потому ношу солдатский бушлат, который захватил с собой на дембель.

Из расположения отряда мне нужно добраться до поля, где наши работают с самого утра. Я иду к конюшне: комсоставу разрешено по необходимости брать лошадь. Несмотря на то, что ранее верхом я не ездил, научиться не составило особого труда. Кобыла Зита, которую запрягал нам конюх, была смирной и послушной. Конюх же рассказал, как нужно держать поводья, держаться в седле и править лошадью.

– Мне бы Зиту, – говорю я и сегодня конюху.

– Зиту агроном забрал, – отвечает он.

– А кто есть?

– Да никого нет, всех разобрали. Вот, разве что… Козырь, – конюх, странно прищурившись, смотрит на меня. – Тебе очень надо?

– Вообще-то, да.

– Тогда бери, – радостно говорит он.

Чего он радуется?

– Щас запрягу.