Такой же маленький, как ваш

Глава 18

Как я уже сказал, на Чукотке перед нами с начальником стояло три основных задачи: проложить пути будущего автопробега, наладить связи с местными зверохозяйствами и пристроить спирт «Рояль». Чтобы было понятно про автопробег, я поясню, что транспортные средства в автопробеге планировались новаторские – с использованием воздушной подушки, а иначе по тамошним землям, разумеется, не пройти.

Для решения упомянутых задач Саныч выделил нам вертолёт МИ-8. На том же МИ-8, как это принято на Чукотке, где в зимнюю непогоду вертолёт может прилететь в населённый пункт один раз в два-три месяца, мы одновременно перевозили то запчасти для вездехода, то почту, а то и подтухшую моржатину.

Моржатина – это мясо моржа, которое живущие у моря чукчи заготавливают для нужд песцовых зверохозяйств. Добытое мясо складируется не в электрических холодильниках, а в природных – то есть в вечной мерзлоте. Но летом мерзлота слегка подтаивает, и лежащее в ней мясо немного портится.

Для кого-то подпорченное мясо – спросите кулинаров – является деликатесом. Благосклонно в моржатине «с душком» относятся и местные песцы, и местные жители. И я не скажу, что это плохо. Просто нужна привычка, может быть, в несколько поколений. Но неподготовленному человеку вынести даже запах этого деликатеса довольно трудно, а вообще-то, невозможно: мы, например, под хохот пилотов вынуждены были убежать из салона в кабину, и долго ещё потом я не мог избавиться от стойкого аромата, пропитавшего, казалось, всю одежду.

Экипаж нашего МИ-8 состоял из трёх человек, самым интересным из которых был, конечно же, второй пилот Виктор Малкин – он представился Витя, так мы и общались. Лет тридцати пяти, большегубый, кудрявый, он любил поболтать, пошутить и производил впечатление балагура и одновременно застенчивого человека – коктейль трудносочетаемых элементов. Причиной такого впечатления являлась Витина улыбка, которая казалась даже робкой. И тем занимательней оказался контраст с характером этого человека, который кто-то посчитает строптивым.

Виктор Малкин был пилотом-асом. В качестве командира экипажа принимал участие в самых трудных лётных операциях, недостатка в которых в Заполярье не наблюдается. Но однажды во время приезда какого-то крупного начальника с Большой земли повздорил с ним: при выполнения лётного задания начальник отдал распоряжение, а Витя сделал по-другому, начальник распоряжение повторил – а Витя проигнорировал. Тогда крупный начальник решил учинить наглецу разнос, за что Витя прилюдно обругал обидчика матом, да не в двух словах, а целою тирадой.

Разразился скандал. Вначале крупный начальник хотел услать наглеца в самую дальнюю точку страны. Но оказалось, что дальше Чукотки отсылать, вроде, и некуда. Тогда он решил вообще уволить Витю с работы, пообещав, что по профессии тот больше не устроится. И только благодаря многочисленным прошениям коллег остался Витя в отряде, хотя и был переведён из командиров экипажа на более низкую должность.

С тех пор Виктор Малкин числился в штате Анадырьского авиаотряда вторым пилотом. Именно числился. То есть он ходил на вылеты, садился в кресло второго пилота, но к ручкам управления не прикасался: во время полётов листал журналы, или болтал на разные темы. Другие члены экипажа – командир и бортмеханик – только посмеивались: Виктора в отряде уважали и считали, что пострадал он зазря. По той же причине и непосредственное руководство смотрело на так называемую работу Малкина сквозь пальцы.

Но все знали, что есть две ситуации, в которых Виктор тут же окажет помощь командиру. Первая – если возникнет опасность для людей и машины. А вторая – если пилоты увидят мамонта.

Непосвящённому человеку это может показаться удивительным, но мамонты в жизни обитателей Чукотки столь же естественны как, например, домашние кошки. Не то чтобы мамонты там гуляли, как кошки (они вместе не гуляют уже как минимум десять тысяч лет), но обнаружить мамонта вмёрзшим в вечную мерзлоту ситуация на Чукотских просторах вполне прозаическая. И при хорошей погоде легче всего обнаружить его можно с воздуха.

Сами по себе мамонты не слишком востребованы у местного населения: шерсть на шкурах сыплется, точно их погрызла ископаемая моль, а мамонтятина – мясо сухое и невкусное. Но вот бивни. В качестве сырья для резьбы по кости бивни этого вымершего животного ценятся как на легальном, так и на чёрном рынке, и купить их охотников предостаточно. Проблема в том, что из легкодоступных мест всех мамонтов давно уже выкорчевали, а в труднодоступные места добраться, как вы понимаете, трудно. Если только у тебя нет вертолёта. У наших героев вертолёт был.

А теперь представьте ситуацию, описанную мне в мельчайших деталях всеми членами экипажа. Зоркий глаз пострадавшего, но непокорённого пилота Малкина замечает точащий из мерзлоты отличный бивень мамонта. И торчит бивень не посреди широкого чукотского поля, а на дне глубокого чукотского ущелья (на полуострове есть горы до полутора и даже до тысяча восьмисот метров). Проведя короткое совещание, экипаж решает принять дерзкий вызов природы. Сделав круг, вертолёт возвращается. Далее за дело берётся многоопытный пилот Малкин.

Машина зависает над ущельем, и из её чрева появляется трос с петлёй. Ми-8 начинает медленный спуск. Задача пилота опустить вертолёт как можно ниже, чтобы бортмеханик смог набросить петлю на основание бивня и затянуть её. Далее посредством машины пилот, словно стоматолог, должен будет вырвать бивень у покоящегося в вечной анестезии мамонта.

Во время рассказа я сразу подумал, что зацепить петлёю бивень задача не из лёгких. Сам я никогда не пробовал, но видел, как один массовик-затейник, или, по-современному, аниматор, устраивал в санатории конкурс: привязывал соревнующимся верёвку так, что она свисала у них с попы между ног. И соревнующиеся, приседая, должны были попасть концом верёвки в бутылочное горлышко. Народ просто падал от хохота – очень это было уморительно. Соревнующиеся принимали самые нелепые, а подчас неприличные позы, а попасть верёвкой в бутылочное горлышко не могли.

Перед экипажем вертолёта в описываемый мне момент стоит в чём-то схожая задача. Машина крутится так и эдак, но расстояние до цели является большим и подцепить заветный бивень длинным качающимся тросом не удаётся.

И тогда пилот принимает решение опуститься в ущелье глубже. Это серьёзный риск, и не только риск задеть лопастями горы. Опасность состоит в том, что в каменном стакане машине может не хватить воздуха для полёта – тяги, необходимой для поддержания на весу столь тяжёлой техники. Но пилот надеется, что хватит. Как выясняется, зря надеется. Вертолёт опускается. И в какую-то минуту всем становится ясно, что тяги не хватает.

Машина перестаёт слушаться пилота. Машина начинает падать.

– Падаем, – шепчет бортмеханик. – Падаем! – кричит он уже во весь голос.

– Накидывай петлю! – кричит Малкин, дёргая ручки управления.

Бортмеханик тычет петлёй в бивень, не попадает, тычет снова, наконец охватывает бело-жёлтую кость и рывком тянет трос на себя. Машину трясёт, как в припадке. Пилот пытается выровнять её, но машина продолжает крениться и падать. Крениться и падать. Падать.

И когда уже кажется, что всё кончено, Малкин у самой земли ловит нисходящий поток. Вертолёт вздрагивает и выравнивается. Но пока он просто завис в неопределённости, качаясь между далёким небом и близкими зубами гор. Хватит ли у него ресурсов, чтобы выкорчевать бивень и подняться, или, напротив, привязанный стальным тросом к земле не сможет теперь вырваться из западни?

Малкин сливается с машиной, ловит её малейшее движение. Кажется, что человек и вертолёт становятся единым целым. Теперь пилоту никто не должен мешать. Двое других членов экипажа не шевелятся и, вроде бы, даже не дышат.

Когда вертолёт со стонами и подёргиваниями, как курокрад после драки, выбирается из ущелья и попадает на свободный простор, все трое членов экипажа ещё долго молчат. А о качающемся под брюхом машины бивне вспоминают уже перед самой посадкой.

Но вот экипаж вылетает в новый рейс, и Витя Малкин, отложив в сторону журнал, оглядывает пустынные просторы с высоты птичьего полёта: вдруг удастся заприметить ещё не найденный бивень древнего животного? Двое Витиных друзей не против задержаться. И деньги для всех троих в данном случае не главное. Главное – подтвердить своё мастерство. Попробуйте-ка попасть свисающей с попы верёвкой в бутылочное горлышко!

Мы летим с Витей Малкиным и его друзьями в один из чукотских колхозов – зверохозяйство, где разводят песцов. Здесь нам предстоит выгрузить моржатину и провести переговоры по возможной оптовой закупке песцовых шкур. Не в силах перенести запаха, мы с моим начальником втиснулись в кабину пилотов. В салоне я оставил лишь сумку со спиртом, которую таскаю везде за собой, как Иванушка-дурачок дверь.

– Ты спирт чукчам местным предложи, – говорит мне бортмеханик. – Обменяй на что-нибудь.

– На песцовые шкуры? – с надеждой говорю я.

– Можно на шкуры. А можно на хрен моржовый.

– На что?! – кошусь я на бортмеханика. – В каком, то есть, смысле?

– В прямом. У моржа половой орган это кость.

– Да? Не знал. Очень интересно. Но мне-то она зачем?

– На ней, на кости, резчики вырезают разные узоры, или сюжеты чукотского эпоса.

– Возьмёшь с резьбой, – вступает в разговор командир экипажа, – продашь в Москве как изделие народного промысла. Без резьбы – как сырьё для резчиков.

– Наподобие бивня мамонта, – поддерживает коллег Витя Малкин, – правда, бивни намного ценнее.

– Бивни ценнее, – соглашаются коллеги.

– Но при отсутствии бивней и хрен сойдёт.

– Куда деваться, – соглашаются коллеги, – сойдёт и хрен.

Так я узнал про изделие местного народного промысла. Позже, заинтересовавшись вопросом, я увидел, что в Анадырьских магазинах это изделие представлено в широком ассортименте. Продавалось оно даже в буфете Анадырьского аэропорта, располагаясь между бутылками со спиртом «Рояль», что было весьма символично. А также, подтверждая слова чукотских пилотов, имелось и в сувенирных лавках Москвы.

Описание этого экзотического сувенира встретилось мне также в книге «Пожилые записки» известного матерщинника и автора знаменитых стихов-гариков Игоря Губермана. Готовясь к эмиграции из Советского Союза и раздумывая над тем, что можно будет вывезти с собой за границу, а что будет сочтено предметом искусства и подпадёт под запрет, Игорь задумчиво крутил в руках отполированный моржовый хрен.

– Как ты думаешь? – спросил Губерман жену. – Мне его разрешат вывезти?

– Да ты хоть свой вывези, – сказала жена.

Ещё позже я побывал на концерте Игоря Губермана. Мой товарищ Миша купил нам с Олей билеты в подарок, купил, естественно, и себе, и мы втроём пошли на концерт. Со сцены звучало много стихов и историй с нецензурными словами, и в целом, шутки являлись удачными и не вызывали внутреннего сопротивления, хотя иногда оказывались чуть-чуть за гранью приемлемого. Но, наверное, того требовала форма общения с аудиторией – концерт, и нужно было зрителя во что бы то ни стало рассмешить.

Вообще, в искусстве – в литературе, в театре, в эстрадном и изобразительном творчестве – (да и в обычном общении) к использованию шуток «про это», или шуток с нецензурной лексикой нужно подходить осторожно, поскольку грань между смехом и пошлостью очень тонка.

Парфюмеры знают, что самые хорошие духи получаются на стыке ароматов и неприятных запахов: слегка не дотянул до этой границы – и в сотворённых тобой духах не будет изысканности, а значит их пользователь не раскроет для окружающих всей сложности своей натуры; увлёкся и добавил лишнего дурного запаха – и вот уже натура пользователя стала окружающим предельно ясна.

Так же обстоит дело и с юмором. Немного шутку не докрутил – над нею не смеются: вроде бы, всё правильно, а не смешно. Всего чуть-чуть переступил дозволенное – над шуткой ржут, но она дурно пахнет, пахнет пошлостью.

Режиссёр челябинского театра «Манекен» Александр Мордасов говорил мне:

– Рассмешить публику в зале очень просто: надо выйти на сцену и снять штаны – и три четверти зрителей засмеются. Но я работаю для четвёртой четверти.

Создатели современного российского стендап-мейнстрима (вот же натаскали мы выражений в русский язык), заполонившего основные развлекательные каналы, с гордостью заявляют:

– Наша заслуга состоит в том, что мы сняли табу!