Такой же маленький, как ваш

Они не понимают, что наличие табу и делает человека человеком. А отсутствие табу делает человека скотом. Но тут уж надо выбирать: либо табу – либо в табун.

Этот мой пафос не относится, конечно, к Игорю Губерману – талантливому, умному, ироничному автору: просто, раз уж заговорили.

Кстати, на концерте Губерман просил передавать ему из зала стихи на тему текущего выступления, если кто захочет таковые написать. Я написал, но почему-то не передал. Передаю сейчас.

На концерте Губермана

Мне неловко стало прямо:

Матерится, хоть убей.

Стыдно! А ещё еврей.

…Но возвращаемся к повествованию о моей поездке на Чукотку. И хорошо, что в этой книге мне нет необходимости ничего выдумывать, в том числе и шутки – а нужно просто рассказывать о происходившем.

– Где ж я найду того, кому спирт предложить? – спрашиваю я пилотов.

– Они тебя сами найдут – отвечают те.

– А вы-то, небось, тоже меняете? – хитро улыбаюсь я.

– Мы не меняем. Кодекс чести. Нельзя чукчам спирт, будут пить не останавливаясь.

– Подождите, – перестаю я улыбаться. – У меня тоже… кодекс чести. Нет так нет, сам спирт выпью. Я хоть могу остановиться. Правда, не всегда.

– Не переживай, – успокаивают меня пилоты. – Следующий рейс здесь будет ой как нескоро. Да и наверняка без гостей. Ну, выпьют раз ребята в кругу семьи. Это не повредит.

Мы приземляемся на заснеженную вертолётную площадку. Вдали видны постройки населённого пункта и зверофермы. На площадке уже собрались люди.

Возле вертолёта нас встречает председатель колхоза. Мой начальник даёт мне указание вступить в натуральный обмен с местным населением, а сам на машине председателя удаляется в правление колхоза вести переговоры по бизнесу. С ними уезжает и командир экипажа, ему нужно оформить накладные. Я стою и наблюдаю, как чукотские колхозники быстро разгружают моржатину, а затем увозят её в сторону зверофермы.

Наконец двое местных жителей приближаются ко мне. Один с узкими глазами, черноволосый и скуластый. Другой скуластый, черноволосый и с узкими глазами. Отличаются жители друг от друга только ростом: один повыше, другой пониже. Наверное, для них мы с моим начальником тоже на одно лицо и отличаемся только толщиной: один потолще – другой потоньше. Тот, что потолще, убыл с начальством.

– Водка есть? – спрашивает меня житель, который повыше.

– Спирт, – говорю я.

– Хорошо, хорошо, – оживляется он.

И который пониже, тоже оживляется.

– Менять, давай менять, – говорит, который повыше. – Денег нет.

– Денег не надо, меняться давай, – соглашаюсь я. – Шкуры есть? Песец?

– Есть, песец есть, – расплывается в улыбке, который повыше.

– Вези.

Он вскакивает в снегоход «Буран» и, оставляя после себя белую пыль, мчит в сторону посёлка. Ко мне приближается тот, который пониже.

– Денег нет, песец нет, – говорит он мне. – Давай менять.

– Давай. Только на что менять, если у тебя ничего нет?

– Хуй есть, – говорит он мне.

Как хорошо, что лётчики меня подготовили. Но на всякий случай я уточняю:

– Моржовый?

– Моржа, моржа, – кивает, который пониже. – Хороший хуй, большой, красивый.

– Ну… вези, что ли, раз нет ничего другого.

Который пониже вскакивает на лыжи и без палок мчится в сторону посёлка. А я остаюсь ждать.

– Дела пошли? – спрашивают меня Малкин и бортмеханик.

– Вроде бы, – говорю я, пытаясь скрыть, насколько доволен происходящим.

Всё же не зря я покупал и тащил этот долбаный спирт. Хоть заработаю немного.

На улице мороз, поэтому, чтобы не замёрзнуть, я бегаю вокруг вертолёта. В салон меня калачом не заманишь: запах от моржатины будет держаться там несколько дней. Единственное, для чего я заскакиваю в вертолёт, это чтобы вытащить на снег сумку с булькающей жидкостью.

Теперь меня беспокоит вопрос, сколько же можно взять песцовых шкур за литр спирта? Раньше, во времена освоения Севера, всё было проще: ставили на снег ружьё прикладом вниз, стволом вверх, и на всю высоту до кончика ствола местные жители насыпали пушнину – мягкую рухлядь, как тогда говорили. Но у меня нет ружья, у меня спирт «Рояль». Сколько полагается за него песцов? Пять, десять? А может, двадцать? Этого я не знаю. Пилоты тоже пожимают плечами, говорят: «Как сторгуешься». Что ж, будем торговаться.

И вот вдалеке появляется столб снежной пыли от «Бурана». Мотосани лихо подъезжают к вертолёту, и из них выпрыгивает уже знакомый мне местный житель. В руках он держит матерчатую сумку.

Я, расстегнув сумку свою, извлекаю на свет литровую бутыль спирта «Рояль». Местный житель достаёт шкуру песца. Торг начинается. Я оглядываю предлагаемый товар и не понимаю: передо мной шкура не песца, а какого-то хомяка – да хомяки и то пушистее бывают.

– Что это? – спрашиваю я продавца.

– Песец, – говорит он.

– Какой же это песец?

– Хороший песец.

Продавец встряхивает шкуру и подносит ко мне поближе, показывая товар лицом. Но от приближения мех лучше не становится.

– Я что, по-твоему, песцов не видел?

– Хороший песец, – упрямо повторяет продавец.

К нам подходят пилоты.

– Он тебе дикого песца принёс, тундрового, – говорит бортмеханик. – На охоте, наверно, поймал, капкан ставил.