Такой же маленький, как ваш

– Здравствуйте! – крикнул он, протягивая мне руку.

Мы обменялись рукопожатиями.

Собственно, я мог уже уходить и рассказывать всем потом, что запросто здоровался с Ельциным. Но мне нужно было больше.

– Очень яркое, сильное выступление! – похвалил я Ельцина.

– Спасибо! – поблагодарил он.

Мы вновь пожали друг другу руки.

Люди из окружения смотрели с досадой, не понимая, откуда я такой взялся? У них срывался график выступлений. Но, не обращая ни на кого внимания, я продолжал орать:

– Не сомневайтесь, Борис Николаевич, Свердловск за вас! И студенты за вас!

– Очень рад! Спасибо!

Очередное рукопожатие.

– Эдуард! – прокричал я, чтобы он меня запомнил и ни с кем потом не перепутал.

– Борис! – прокричал он, чтобы, наверное, и я не перепутал его потом ни с кем другим.

Тут без рукопожатия было совсем не обойтись.

– Очень приятно! – прокричал я.

Мы скрепили взаимную приязнь новым рукопожатием.

И кто знает, сколько бы эти рукопожатия продолжались, если бы к нам не протиснулась наконец режиссёр съёмочной группы и не затараторила:

– Борис Николаевич, мы представляем студенческое телевидение и хотели бы взять у вас интервью!

– Да, – вспомнил я, зачем здесь оказался, – хотели бы взять интервью.

– А что за вуз? – спросил Ельцин.

– Уральский государственный университет, – протараторила режиссёр.

– Имени Горького, – добавил я.

Ельцин задумался

– Честно говоря, очень напряжённый график, – задумчиво произнёс он.

– Не то слово! – заголосили люди из предвыборного штаба, барабаня пальцами по часам. – Опаздываем на Уралмаш!

Но сдаваться мы не собирались.

– Да это недолго, да мы быстро! – стала уговаривать режиссёр.

Ельцин колебался.

– Студенты за вас! – напомнил я.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Давайте завтра в семь утра в гостинице «Свердловск», мы там остановились. Встретимся в вестибюле. Вас устроит?

– Устроит! – закричали мы.

Я схватил ладонь Ельцина и затряс её, подтверждая нерушимый уговор:

– Значит, завтра в семь?

– Да, в семь.

– Тогда до завтра!

– До завтра.

Люди из предвыборного штаба, еле дождавшись окончания прощального рукопожатия, окружили Ельцина такой стеной, что сквозь неё не могла уже проскочить и мышь, и повели его к выходу.

– Студенты за вас! – кричал я им вслед, чем только заставил окружение двигаться ещё быстрее.

На следующий день в семь часов утра в вестибюль гостиницы «Свердловск» к нам никто не вышел. Прождав час, мы обратились к служащим гостиницы и узнали, что поздно вечером сюда прибыли представители Нижнетагильских предприятий и имели беседу с людьми из предвыборного штаба Ельцина. А сегодня в шесть тридцать вся группа во главе с кандидатом убыла в Нижний Тагил.

Не скрою, мне было досадно, что наша железная договорённость оказалась порушена. Но потом я подумал, что несостоявшаяся встреча может быть предметом не только разочарования, но и гордости! И решив так, стал считать себя отныне знакомым Бориса Ельцина и при возникновении споров вокруг его фигуры – становиться на его сторону. И когда меня спрашивают, чем мне Ельцин так приглянулся, и уж не связывает ли меня что-то с ним, я отвечаю: «Конечно, связывает! Ведь я тот, кто не брал у Ельцина интервью!»

А насчёт несостоявшейся встречи… Если бы он знал, что впоследствии университет, который мы представляем, переименуют и назовут его, Бориса Ельцина, именем, то наверняка бы нас дождался. Я бы, по крайней мере, именно так и поступил: если бы знал… что впоследствии… наш университет… моим именем… Я ни на что не намекаю! К тому же, нельзя ведь так быстро переименовывать университет снова! Если только впоследствии.

Так о чём мы говорили? О перестройке! И не просто о перестройке, а о сопровождающем её дефиците. О том, как пропадало то то, то другое.

Да, пропадало то то, то другое. А потом пропало мыло. Пропало туалетное, пропало банное, пропало хозяйственное. О жидком мыле тогда ещё не слышали, но если бы оно существовало, то пропало бы и оно. А мыло такая вещь, что не является, конечно, жизненно необходимым продуктом, но иногда хочется побаловать себя свежим бельём, чистыми носками, да и вымыться, если под настроение. Но увы, такой роскоши мы оказались лишены.

Наиболее подкованные в химии граждане стали варить мыло в домашних условиях. Дельцы-производители тоже сориентировались, и на рынках появились земляного цвета куски, изготовленные в кустарных мыловарнях. Народ поговаривал, будто варят там мыло из кошек и собак, и, вроде бы, действительно, бродячих животных на улицах стало меньше, но тут уж надо было выбирать: либо щепетильность, либо чистое бельё. Спекулянты продавали и фабричное мыло, но цена его была так велика, что волей-неволей приходилось делать выбор в пользу исчезнувших бродячих животных.

Памятное было время. И когда позже я сочинял цикл стихов «Новейшая история для детей», то не мог обойти его вниманием и, по привычке почёсываясь, написал стихотворение «Мама мыла раму».

Все поколения советских людей учились читать по одному букварю и фразе «МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ». Стоит также пояснить, что «пионерский салют» это не праздничный фейерверк, а торжественное поднятие руки наподобие отдания воинской чести. Ну, и напомнить, что компания «Проктер анд Гэмбел» («Procter and Gamble») явилась одним из первых мировых гигантов, начавших продавать в России свою продукцию с помощью массированной телевизионной рекламы.

Мама мыла раму, мама раму мыла,

Долго оттирала, тщательно скоблила:

Захотела мама, чтобы чисто стало.

Подошла тут дочка, посмотрев, сказала:

«Долго же ты, мама, эту раму мыла.