Такой же маленький, как ваш

– Как же, – ответил пилот, -

Брошу сейчас самолёт

И побегу со всех ног

Вещи стеречь челноков.

У грузчика лучше спросите.

Грузчик сказал:

– Да иди ты…

Дама задумалась было.

– Господи, как я забыла:

Когда я пошла в самолёт,

Один пожилой эфиоп

Вам передать попросил

Деньги, что он одолжил

У царского, будто, посла.

Я их с собой привезла!

– Ох, эти нам эфиопы,

Задали снова работы!

Ладно, давайте сюда,

Поищем мы завтра посла.

Кстати, нашёлся ведь ваш

Диван, чемодан, саквояж.

– Что вы?! Нашёлся? Спасибо!

– Привет эфиопу. Счастливо!

Глава 33

А теперь возвращаемся всё-таки к нам, возвращающимся из отпуска. В тот момент, когда мы тащим по московским вокзалам не коробки с товаром, а дорожные сумки и детей.

Мы прибыли на Казанский вокзал и переехали на Павелецкий. (Там на привокзальной площади всегда стоят междугородные автобусы, приглашающие пассажиров на южные направления. И однажды я видел автобус, купленный, видимо, за границей, борта которого были расписаны по-английски: «Paris. Rome. Berlin». Теперь же на табличке маршрута значилось «Ростов». А на лобовом стекле висел приклеенный скотчем лист бумаги: «Сегодня Махачкала»).

И уже от Павелецкого вокзала электричкой добрались до подмосковного посёлка, где ждали нас Олины родители и сестра.

Этот подмосковный посёлок был когда-то замечательным местом! Здесь жили и работали преимущественно инженеры и программисты, то есть люди умные и воспитанные. Они задумчиво бродили от дома до работы, сморкались исключительно в платок и галантно раскланивались при встрече.

Досуг они заполняли пением в местном хоре, праздники отмечали за одним столом, а шутили следующим образом: сотруднику по фамилии Корсаков давали прозвище «Римский-Корсаков», спустя время называли его просто «Римский», после чего, естественно, «Папа Римский». Потом звали просто «Папа», затем «Папа Карло», следом «Карл Маркс» и возвращались всё-таки к лучшему, на их взгляд, варианту «Папа». «Папой» он с тех пор и живёт.

В те благословенные времена окрестные леса ещё не были завалены кучами дурно пахнущего мусора, а на поверхности местного пруда не плавали многочисленные окурки и пивные бутылки. Как вы понимаете, сейчас кучи пахнут, а бутылки плавают.

Произошло это отчасти из-за того, что местные земли начали активно осваивать московские дачники. А в большей степени по причине вымывания из столицы в такие вот посёлки разного рода малокультурного, но многовыпивающего люда. И там где раньше тёплой летней ночью мы не могли сомкнуть глаз от дивной трели московского соловья, теперь не можем уснуть от криков у квартиры торговки самогоном. Хотя, с другой стороны, что так не спать, что эдак.

И сейчас в посёлке все со всеми уже не раскланиваются, а здороваются только со знакомыми. Но, понятное дело, все друг друга знают и, если есть повод, рассказывают истории.

Мне, например, нравится такая. Он и она живут в посёлке давно. Он одинок и она одинока. И хотя они в одну квартиру не съезжаются, все привыкли считать их парой. Но вот она заподозрила, что он стал погуливать. К одной. Молодой и, ясное дело, бесстыжей. Она его начала ревновать, выслеживать, пытаясь застать у чужого дома (и, увы, не безрезультатно), и истошно кричать на всю улицу:

– Опять к своей бл…ди шастал?! Пусть она тебе теперь капусту и солит!

Сама же «бл…дь» на это особого внимания не обращает, ей некогда, она женщина занятая: держит огород, стадо коз и торгует молоком. Да в её молодые годы это и не в тягость, в её-то шестьдесят шесть! Это ж на двенадцать лет меньше, чем обманутой «жене» (той семьдесят восемь). И на шестнадцать, чем неверному «мужу» (восемьдесят два).

…Про соление капусты. Мы дома как-то тоже капусту солили. Оля на кухне шинковала на острейшей тёрке качан и вдруг как закричит:

– Ой-ой-ой, я палец отрезала! Ой-ой, кровь льётся! Ой-ой-ой!

Я прибегаю – всё в крови, но вижу, что ничего страшного нет, просто порез, хотя и сильный. Залил пораненный палец клеем «БФ», а Оля кричит ещё сильнее. Дети, перепугавшись, закрылись в своей комнате. Полина начала плакать.

Кровь мы остановили, но смывать не стали, лучше пока не трогать.

И тут Оля с окровавленной рукой идёт к детской, стучит в дверь и начинает просить глухим сорванным голосом:

– Дети, откройте мне дверь! Дети, откройте мне дверь!

Дети оцепенели от ужаса! Они в детском лагере слышали страшные истории про мать, которая приходила душить своих детей. Сидят шелохнуться боятся. А мать зовёт:

– Дети, откройте мне дверь!

Они не открывают.

– Дети, откройте мне дверь!

Ксюша сжалась в углу, Полина залезла под стол.

Защёлка медленно поворачивается, и в комнату входит мать. Лицо белое, рука в крови и пальцы растопырены.

Не знаю, как дети пережили такую жуть, но до них ещё долго не доходил смысл объяснения, что мама просто подняла здоровой рукой игрушку в коридоре и принесла им в шкаф.

И раз об ужасах разговор зашёл. В «Сбоковском обозревателе» в разделе «Криминальная хроника» я прочитал заметку про мужика, который проснулся утром со страшного бодуна и, как было сказано в заметке, «нашёл мёртвой свою вторую половину». Хорошо хоть одна половина у мужика осталась живой!

Но мы про посёлок. Когда Олины родители переехали сюда жить из Кургана, мой тесть, Василий Игнатьевич, быстро со всеми познакомился. У него, человека доброжелательного и общительного, всегда много друзей, а главное, подруг, за что над ним в семье постоянно подшучивают.