Завтра в России

Сейчас отсутствие бумаг на столе Президента означало, что он встревожен просьбой адмирала принять его срочно и вне расписания и, убирая свой стол, как бы отстранился от всех прочих дел. Джон Риктон решил, что зря он, пожалуй, просил Президента об аудиенции по «ПСОВ». Но таков уж у него характер – нетерпеливый…

– Добрый день, господин Президент! – сказал он как можно бодрее.

– Хэлло, адмирал. – Президент протянул Риктону руку.

– Садитесь. Что будете пить?

– Ничего. Спасибо. – Адмирал сел. – Я не хочу отнимать у вас время, сэр.

– Что у вас, адмирал?

Ощутив напряженность в голосе Президента, Риктон достал из кармана видеокассету, встал и кивнул на видеомагнитофон:

– Могу я?

– Конечно, – сказал Президент.

Для человека высокого или даже среднего роста не представило бы труда перегнуться через стол Президента и дотянуться до видеомагнитофона. Но Риктон был ростом со знаменитого комика Джорджа Бернса. Поэтому ему пришлось обойти президентский стол, чтобы вставить кассету в видеомагнитофон. Морскому адмиралу Джону Риктону было 69 лет, он был самым старым в нынешней команде Белого дома. Целый сонм советников отговаривал Президента назначать директором CIA этого «аутсайдера». Приводя в пример чуть не всю историю Агентства – оно работало успешно только тогда, когда во главе его стояли профессиональные разведчики Аллан Даллес и Вильям Кейси. Но Джон Риктон был командиром того авианосца, с палубы которого в 1962 году взлетела для перехвата русских судов в Карибском море вертолетная эскадрилья Стива – старшего сына Президента. Тогда, с 24 по 28 октября 196… года, вертолет Стива провисел в общей сложности 49 часов в двух метрах над капитанским мостиком советского судна, блокированного на подходе к Кубе с грузом атомных боеголовок в трюмах. Именно в это время Роберт Кеннеди втолковывал Добрынину, что если русские не уберут с Кубы свои ракетные установки, «мы их ликвидируем сами» и при этом «будут не только мертвые американцы, но и мертвые русские». Но двадцатилетний Стив не знал тогда, о чем Роберт Кеннеди говорил с Добрыниным. И он не видел этих проклятых русских атомных боеголовок. Зато он хорошо видел самих русских и даже снял их на кинопленку – 62 русских моряка, экипаж русского судна. Зажатые с четырех боков американскими военными кораблями, снизу – американской подводной лодкой, а сверху – сменяющими друг друга эскадрильями военных вертолетов, эти русские парни сидели на палубе в ожидании приказа Москвы и, чтобы не сойти с ума от смертельного напряжения, безостановочно рассказывали анекдоты. Четверо суток. Президент хорошо помнил ту пленку – белые хохочущие лица с удивительным преобладанием металлических зубов в каждом рту, разинутом от истерического смеха. И это впечатление навсегда определило отношение Президента к русским: в смертельных ситуациях они хохочут, обнажая металлические зубы. И столь же хорошо, на всю жизнь, он запомнил рассказ сына о том, как капитан Джон Риктон напутствовал тогда его и остальных летчиков в эти полеты-дежурства над русскими судами. «Мальчики, вот вам слово техасского ковбоя: если эти fucking русские начнут стрелять, я не буду ждать разрешения Макнамарры ответить! Пусть мне это стоит карьеры или жизни, но тот, кто вас, не дай Бог, собьет, тот догонит вас еще на подходе к морскому дну, клянусь! А теперь – летите! Помните: Риктон за вами!»

Тридцать лет спустя эти слова стоили адмиралу Риктону поста министра обороны, потому что Президент не мог отдать все военное ведомство такому рисковому «техасскому ковбою». Но он отдал ему CIA, потому что в годы новой разрядки напряженности с русскими сотрудники этого заклеванного прессой Агентства нуждались именно в нем – руководителе, за спиной которого они могли чувствовать себя спокойно. И до сей минуты Президент еще ни разу не пожалел о своем решении…

Вот и сейчас он терпеливо, без насмешки проследил, как маленький Риктон обошел его стол, вставил какую-то кассету в видеомагнитофон и нажал клавишу «Play». В тот же миг висящий на противоположной стене кристаллический экран, чуть вогнутый для создания стереоэффекта, вспыхнул, и Президент вдруг увидел крупно, во весь экран, лицо Николая Батурина, идущего прямо на камеру. Неделю назад этого человека узнал весь мир, все телестудии старались выкроить, выкадровать и увеличить крохотное изображение мужчины в сером костюме, который в числе таких же неброских фигур шел к авансцене Кремлевского зала с поднятой в левой руке белой запиской. Но даже в момент выстрела ни один оператор не успел перебросить на Батурина телевик своей камеры – так неожиданно прозвучал этот выстрел в рутине работы Коммунистического съезда в Москве. И у всех телекомпаний было на экранах одно и то же – абрис серой фигуры Батурина с нечетким лицом – до покушения, свалка возле авансцены, разбитое гэбэшниками лицо Батурина – ПОСЛЕ выстрела.

Но теперь убийца шел прямо на зрителя, и лицо его было во весь экран, и, как в лучших голливудских фильмах, вы могли прочесть в этих голубых глазах изумительную собранность, решительность, твердость. Вот он подходит к авансцене, левой рукой протягивает свою записку к вазе, разжимает пальцы, и в этот же миг его правая, с пистолетом, рука возникает на уровне его лица, объединяется с левой, зрачки голубых глаз чуть скосились вправо, но тут же и вернулись на место, остановились прямо на вас, и – грянул выстрел! Президент даже чуть отшатнулся – таков был эффект.

– Потрясающе! Где вы это взяли? – сказал он, забыв на секунду о тревожном смысле внеочередного визита директора CIA.

– Это ерунда, – небрежно сказал адмирал, довольный произведенным эффектом. – Конечно, за один этот кадр любая телестудия заплатила бы миллион. Но я руковожу «нон-профит» организацией. Смотрите дальше, сэр. Теперь вы увидите лицо каждого, я повторяю – КАЖДОГО делегата этого съезда. ДО, ВО ВРЕМЯ и ПОСЛЕ выстрела. Начнем с первого ряда…

Через минуту Президент понял, что принес ему адмирал Джон Риктон. Он принес ему живые, в движении и почти во плоти, портреты почти трех тысяч делегатов съезда Коммунистической партии Советского Союза. Крупным планом, на идеальном японском экране «High Defenition». И каждое лицо было сначала пустым, скучным и усталым, какими бывают лица в зале во время чрезмерно затянувшегося заседания. А затем, когда Батурин выбрасывал вперед руку с пистолетом, лица делегатов взрывчато менялись. Они подавались вперед с глазами, расширенными от изумления и… ТОРЖЕСТВА. Такая вспышка торжества бывает в глазах дикого зверя при виде упавшей добычи. Да, не испуг, не страх, не гнев, а именно ТОРЖЕСТВО было в лицах делегатов съезда! И далее, после выстрела, когда Горячев боком упал на Кольцова, упал без вскрика и тяжело, как падает убитый, – в их глазах были РАДОСТЬ и ОГЛЯДКА, ОЖИДАНИЕ… Пусть весь перепад этих простых эмоций продолжался не более секунды или даже меньше, а затем люди брали себя в руки и диктовали своим лицам подобающее этому моменту выражение, – поразительно, до чего просто и ясно можно читать на человеческом лице, если застать его врасплох и многократно увеличить на киноэкране! Киноэкран выдает нюансы наших чувств и очень часто – даже мысли. Не было никаких сомнений в идентичности поведения первого десятка делегатов… второго… третьего… СКУКА – ИЗУМЛЕНИЕ – ТОРЖЕСТВО – ОГЛЯДКА и – ВЫЖИДАНИЕ, прикрытое фальшивым негодованием.

Под многими лицами были впечатаны их фамилии и должности: «ИГНАТ ЦИБУЛЯ, первый секретарь Полтавского обкома», «АЛЕКСЕЙ ЗОТОВ, первый секретарь Московского горкома…»

На тридцатом, наверно, телепортрете Президент остановил пленку. Он уже все понял.

– Итак? – сказал он адмиралу.

– Вы не хотите смотреть дальше? – произнес Риктон огорченно, уж очень ему нравился результат его работы.

– Я хочу знать ваши подсчеты, – сказал Президент. – Сколько делегатов съезда хотели, чтобы Горячев был убит?

Адмирал насупился. Опять Президент демонстрирует свой бесстрастно-компьютерный подход к делу. А вся эмоциональная оценка работы ребят из Агентства свелась лишь к тому, что Президент отпрянул от выстрела Батурина, как подросток в кинотеатре.

– Из 28 сотен делегатов – 2258, – сухо ответил адмирал.

– Сколько?! – Президент подался вперед от изумления.

«Ага, проняло!» – удовлетворенно подумал адмирал. Но вслух повторил без всякой окраски:

– 2258. То есть восемьдесят и шесть десятых процента.

– И вы знаете их пофамильно?

– На сегодня мы знаем пофамильно 72 процента делегатов, выразивших радость в момент покушения на Горячева, – подчеркнуто протокольно сформулировал Риктон. – Остальные, я полагаю, будут идентифицированы в течение недели.

Но Президент не обращал внимания на его тон.

– Сколько соучастников покушения было в зале?

– Судя по выражению лиц – ни одного.

– А на сцене, в Президиуме?

– Сэр, я склонен думать, что Батурин действовал в одиночку. Это подтверждает и сегодняшняя публикация в «Правде» его речи в трибунале. Просто он выразил их желание… – Риктон кивнул на экран.

– Вы думаете, Горячев знает о такой тотальной оппозиции?

– Если бы он знал, что их уже 80 процентов, он не дал бы им собраться всем вместе. Но теперь, после покушения, я думаю, он поверил Батурину и с перепугу затеял эту дискуссию. Вы слыхали о ней, конечно? «Убивать или не убивать Горячева за его реформы…»

– Та-ак… – протянул задумчиво Президент. – Что же мы будем делать с этой пленкой?

Адмирал молчал. Он сделал свое дело, он дал Президенту документ неоценимой важности. Но он не услышал даже единого слова – ладно, не благодарности, но хотя бы оценки его работы! Интересно, сколько раз в истории США директор CIA не только ставил в известность Президента о том, что в России предстоит правительственный переворот, но и показал ему лица всех участников этого переворота?! А еще через две-три недели на основании заключения специалистов по физиогномике он, возможно, сможет назвать и вероятных лидеров этого переворота…

– Сколько военных в оппозиции? – спросил Президент.

– Не все представители армии были на этом съезде в форме, сэр. И то же самое – КГБ. Но с армией, в общем, давно известно. После ухода из Афганистана и сокращений на вооружение кадровые офицеры только ждут случая… Да это и в речи Батурина прозвучало.

– Та-ак… Ваши выводы?

– Мои выводы простые, – пожал плечами адмирал. – Исторически Горячев проиграл; перестройка русской экономики провалилась. Теперь весь вопрос в том, кто на кого сумеет свалить вину: Горячев на партийных бюрократов или партократия на Горячева. Сейчас у Горячева хороший шанс: простой народ всегда на стороне раненых. «Кровь, пролитая за людей» – это публика любит. Но дискуссия, которую он затеял в прессе, – это только отсрочка переворота. Она заставит противников Горячева громче всех петь ему дифирамбы и требовать смертной казни Батурину. А когда эта кампания кончится, переворот станет неизбежен. Если, конечно… – Адмирал умолк, держал паузу.

– Если мы не пошлем ему эту пленку, вы хотите сказать.

– Это в вашей власти, сэр.

– И он их всех расстреляет?

– Я думаю, у него нет альтернативы. Иди он их, или они его. То есть они-то в него уже стреляли. – Риктон усмехнулся: – Теперь его черед…

Вот оно, подумал Президент. Вот один из тех моментов, которые он ненавидел больше всего в своей президентской службе. Когда только он, он один должен принять решение, от которого может зависеть судьба страны. Говорят, что в такие моменты великих политиков спасают интуиция, сверхчутье на ход Истории. Но на него в такие моменты наваливается просто удушье, и мучает, и размазывает по стене, и кричит: «На кой черт ты сел в это кресло?!» Боже, какой ужасный выбор: спасти Горячева ценой жизни двадцати двух сотен русских коммунистов или сделать вид, что ты ничего не знаешь и пусть они угробят его при следующей попытке… Он враждебно взглянул на адмирала:

– Зачем вы мне это принесли?!

– Извините? – изумленно переспросил адмирал.

Президент наклонился вперед так, что грудью уперся в стол.

– Я не доносчик! Я не могу положить Горячеву на стол расстрельный список! Я – Президент Соединенных Штатов! – почти выкрикнул он.