Я промолчал. Не хотелось спорить, чего прошлое ворошить? Этнодадаисты уже успокоились, подарили мне свой альбом, и я листал его перед сном и постепенно привыкал к этим их каракулям и начинал видеть в них какой-то и смысл.
– А про отопительный сезон?! Я поручил тебе про подготовку к отопительному сезону написать, вскрыть проблемы, указать на недостатки. А ты что?
– Я вскрыл.
– Вскрыл?! «К январю сдохнем» – это, называется, вскрыл?!
– Это мне сам Лапин из «Теплоэнерго» сказал, – попробовал оправдаться я.
– Да мало ли что тебе Лапин брякнул! Ты знаешь, что мэр, как это прочитал, полдня по стенам бегал! «К январю сдохнем»! И это на официальном сайте! Хорошо, вовремя убрали!
– Но ведь это правда…
Кузовлев схватил сифон – у него старомодный сифон – нацедил себе в стакан, выпил. Еще нацедил и выпил, с удовольствием, мне тоже пить захотелось, но со мной главред, конечно, не поделился, субординация-с.
Напившись, он уселся на свое место, закурил и чуть успокоился.
– Мне нравится, как ты пишешь. – Кузовлев проникновенно погладил мою папку. – В этом есть самобытность, в этом есть воздух. Стиль у тебя тоже вполне. Но твой подход…
Кузовлев поперхнулся дымом, закурил еще.
– У тебя гиперкритический взгляд. Я, конечно, понимаю, максимализм, возраст и все такое… Но ты ведь не видишь ничего позитивного. Так нельзя. То есть совсем нельзя…
– Это потому, что моего прадедушку собаки покусали, – вставил я.
– Что? – не понял Кузовлев.
– Моего прадедушку покусали овчарки, – повторил я. – С этого и началось. Я не виноват. А мой прапрадедушка и сам был…
– Не знаю, не знаю… – Кузовлев сделал знак, чтобы я замолчал. – Надо это перерастать, Бенгарт. Возвышаться. А пока…
Зазвонил телефон. Не мобильный, обычный, на столе. Кузовлев неприветливо взял трубку.
– Да?!
Дальше он молчал.
Молчал и поглядывал на меня. А иногда что-то записывал в ежедневник, кусал ус, и левый, уже обгрызенный, и правый, еще более-менее целый.
Я ждал. Минуты через три Кузовлев сказал:
– Хорошо. Я понял. До свидания.
И положил трубку.
После чего смотрел еще некоторое время уже в окно, потом все-таки очнулся.
– Ладно, – сказал он. – Я еще подумаю.
И притянул папку со статьей к себе.
Интересно, подумал я. Кто это ему сейчас?
– Что стоишь? – Кузовлев поглядел на меня неприязненно, как отец родной.
– Статью переделывать, что ли?
Кузовлев произвел головой неопределенное движение.
– Значит, пойдет в номер?
– Ты иди, работай, – главред махнул рукой. – Напиши…
– Можно про Жохова? – перебил я.
– А что опять Жохов? – страдальчески спросил главный.
– Вы же знаете, Жохов обещал перестрелять всех собак в городе.
– Ну, знаю, – осторожно кивнул начальник.
– А батюшка Илларион на прошлой неделе привез из Канады новых маламутов, он хочет здесь гонки проводить.
– Гонки… – Кузовлев снова кивнул, но уже неуверенно.
– Гонки на собачьих упряжках, – пояснил я. – Международное первенство, все такое. А какие гонки, если Жохов их всех перестреляет? Мне кажется, в нашем городе назревает межконфессиональный конфликт.
Кузовлев почесал голову и задумчиво поглядел в окно.
– Ты вот что, Виктор… Ты про собак пока не пиши ничего, я сам узнаю в епархии…
– Батюшка Илларион настроен решительно, – напомнил я. – Сказал, что не потерпит расцвет сектантства и сатанизма. Что воздымет паству…
– Иди, – перебил Кузовлев. – Потом, потом про паству. Воздымет… Ты где таких слов понабрался, Бенгарт?
– Классику читаю, – сказал я.
– «Му-му»?
– «Житие протопопа Аввакума».
Кузовлев посыпался, а я пошел.
В конце коридора располагалась дверь с зеленой табличкой «Студия юного журналиста «Окуляр». Раньше тут никакой студии, само собой, не было, а была кладовка, в которой размещались старые подшивки газет и журналов, подшивки эти пребывали в полном хаосе, стояли от пола до потолка пыльными столбами. Я так думаю, эту каморку мне не случайно выделили, а в надежде на то, что я тут приберусь. Но я не стал этого делать, мне нравилось и так, расчистил у окна небольшое пространство для стола и двух стульев, протянул положенное мне по гранту оптоволокно и стал единственным в нашем городе независимым журналистом.
Торчал в своей комнатке с утра до вечера, пропитывался запахом старой бумаги, пил крепкий чай, сидел на подоконнике. Когда иссякала журналистская мысль, протягивал руку и наугад вытягивал из стопки журнал, читал. Старые журналы вдохновляли, в них все было наивно и одновременно серьезно, и если журнал «Здоровье» призывал лечиться брусничным листом, то четко указывал, от каких именно болезней это стоило делать. Вот почитаешь «Здоровье», и на душе легче и спокойнее.
Сегодня, впрочем, «Здоровье» меня не очень успокоило, скорее наоборот, расстроило, попал на статью про шпоры. Про те, которые заводятся в пятках и мешают жить. Мне почему-то стало казаться, что у меня в левой пятке образовалась такая, и теперь без хирургического вмешательства не обойтись, хотя шпоры не было, так, скучный ювенальный артрит, и не на пятке, а на пальце.