Через сто лет

– Огоньки такие электрические.

Праздник. И электрические огоньки.

– Праздник…

Это когда всем весело.

– Праздник, – кивнула Кострома. – Фейерверк, песни все поют, танцуют. Радость. Слушай, а там ведь раньше никакого мороженого не продавали… В «Продуктах».

– Вчера заходил, есть мороженое, – сказал я. – Пять сортов. Зеленое даже какое-то есть. И газировка, тоже разноцветная. И даже пирожные. То есть печенье, пирожные быстро портятся.

– Зачем?

Я пожал плечами. Раньше там только гематоген был, правда, трех видов, твердый, жидкий и с ореховым вкусом. Меня со всех тошнит, с ореха тоже. Говорят, что, возможно, скоро начнут гематоген без вкуса делать, тогда, может, можно его будет есть без отвращения. Хотя отвращение тоже чувство. Всегда только отвращение…

– Не знаю я, зачем все это завезли, – сказал я. – Может…

Я не смог придумать, для чего. Одно дело террариум, другое дело – мороженое. На пауков смотреть как-то разумнее.

– А я, кажется, знаю. – Костромина улыбнулась.

Костромина всезнайка. Лучшая ученица, и читает много, и думает. Мыслительный аппарат у нее хороший. И воля к жизни… Я уже говорил.

– И для чего здесь мороженое?

– Не скажу, – ухмыльнулась Костромина. – Не скажу, а сам ты не догадаешься никогда.

Это точно.

– Ясно, – кивнул я. – Ладно. Слушай, а собаку-то тебе когда выдадут? Завтра?

– Ага. С утра пойду.

Я хотел тоже напроситься, но, честно говоря, думал, что Костромина меня сама пригласит. А она не собиралась, кажется. Странно – на получение прав позвала, а на саму собаку… Ладно. Собака – это, наверное, очень личное, ее с посторонними не стоит забирать, собака может перепугаться, сбежать. Все равно могла бы… Надо было что-то сказать ей, но я не знал, что правильнее. Вспомнил, что Кострома космос любила, и я спросил про Марс.

– Про Марс слыхала?

– Слышала, конечно, – ответила Костромина. – А ты что, в космонавты решил поступить?

– Я? В космонавты? Да ну этих космонавтов…

– Зря. Надо стремиться, ты же знаешь.

Она указала в небо, в дождь.

– Все равно нас не пускают, – зевнул я.

Это точно, нас не пускают пока. С одной стороны, конечно, удобно вроде, и даже очень. Можно не особо заботиться о защите от радиации и прочего космического вреда, ни еды, ни воды брать с собой не требуется, воздуха мало, отапливать, только чтобы секреция не встала совсем, что чрезвычайно облегчает дальние исследования. Да и на Марсе тоже удобно. Теоретически можно даже скафандров не использовать, обернулся фольгой, взял баллончик, и бегай три года. Сплошные то есть плюсы.

С другой стороны, имелся и негативный опыт. Очевидные плюсы при столкновении с реалиями космоса не выглядели уже так очевидно, особенно на фоне минусов. Опять энтропия, конечно. В космосе она особенно зверствует, видимо, из-за пустоты. Одна пустота притягивается к другой. Несколько экспедиций с участием в-астронавтов закончились печально – из девяти исследователей в нормальном состоянии на Землю вернулся только один. Остальные окуклились, выпали в глубокий аут, причем космический аут был гораздо быстротечнее и жестче земного.

Да и психологически это тоже для нас непросто – какой вуп согласится десять лет тренироваться для того, чтобы год лететь в одну сторону, год в другую и год скакать по пыльным красным равнинам? И непонятно, во имя чего. И с риском впасть в энтропию. Так что вакансии в отряд космонавтов для нас закрыты, можно и не пытаться. Хотя раньше, я читал, кажется, все мальчишки мечтали стать космонавтами…

Вообще в теории быть космонавтом, конечно, неплохо.

Космонавты находятся в небывалых условиях – вокруг всегда люди. Люди, люди, только люди. Люди – они во всей науке, а в космической отрасли особенно – там все слишком сложно, там только самые лучшие из людей могут. И когда ты окружен людьми, к тебе тоже как к человеку все относятся.

Как к человеку, а не как к какому-то вупырю паршивому, замшелому и заскорузлому, интеллигенция, одним словом. Так что я думаю. Ну, в космонавты.

– Воду на Марсе вроде как нашли, – сказала Костромина.

– Да, – подтвердил я. – Точно.

– Корабль собираются строить, «Черный принц» называется. Самый быстрый, самый мощный. На нем по всей Солнечной системе летать можно будет. А может, и дальше.

– А чего название такое мрачное? – спросил я.

– Название романтическое. Это такой английский король, когда его невесту убили, он дал обет не жениться и всю жизнь ходил в черном. Всю жизнь ее ждал.

– С того света, что ли? – спросил я.

– Идиот. Он ждал, пока их души не сольются в вечном празднике.

Костромина постучала меня по голове.

– Понятно, – сказал я. – А при чем тут корабль?

– Корабли всегда в честь выдающихся личностей называют. Это очень почетно, если твоим именем назовут. Впрочем, твоим не назовут, можешь не переживать. Так вот, первым рейсом этот корабль на Марс полетит. Воду нашли – теперь базу надо строить. Человечество должно идти вперед. Если оно не идет вперед, оно окукливается…

Костромина поглядела в небо, туда, где за километрами промокшей атмосферы висел Марс. Я тоже поглядел. Конечно, ничего, кроме дождя, мы не увидели. А Костромина прочитала стихи, я не запомнил, какие, про космос что-то. Полетел один к инопланетянам, влюбился в инопланетянку, плюнул на все, стал жить-поживать да добра наживать. Кострома вообще много читает, стихи заучивает, на Марс хочет. Как водится. Соулбилдинг.

А я не хочу, я как все, мне бы сесть в уголочек, глаза закрыть…

– Не спать, закиснешь! – Костромина отвесила мне подзатыльник, изрядный, зубы клацнули. – Аут идет за тобой! Бойся аута! Возврата нет!

Не закиснуть сложно. Весьма. Надо стараться, надо держать себя в руках, это…

– Не спать! – Костромина отвесила мне еще один профилактический шлепок. – Не спать, не спать, не спать!

– Я не сплю…

Да я вообще не сплю.

Дождь разжижился. Из проливной фазы переключился на водную кашу, холодный пар, проникающий всюду. А мы уже почти дошли до ее дома.

– Да, самая главная новость – чуть не забыла…

Костромина похлопала ресницами, представляя дуру и кокетку. Я ждал. И даже представил к.б. интерес – совершил лицом мимические движения, долженствующие изображать удивление.