Тайны Французской империи

Вместо выстрела палач Сансон обносил эшафот головой короля. Толпа восторженно орала, люди мочили платки в королевской крови. Обезглавленное тело отвезли на телеге в общую могилу на кладбище у церкви Маделен.

С этого момента гильотину больше не убирали с площади. Две красные кровавые балки с висящим топором грозили городу.

События продолжали нестись. Победитель интервентов генерал Дюмурье не согласился с казнью короля. Он изменил Республике, бежал из армии. До него бежал из революционных войск другой несогласный – человек-символ, герой борьбы за независимость Америки, генерал Лафайет…

В Конвенте продолжалась неминуемая битва детей Революции. Если до того была борьба идей, то теперь началась борьба лжи.

Ценой поражения в этой схватке была жизнь.

Робеспьер и якобинцы обвинили жирондистов в заговоре вместе с изменником Дюмурье… Робеспьер лгал и знал, что он лжет. Так же, как лгали жирондисты, пытаясь обвинить в измене его и Марата.

Письмо Людовика XVI, написанное накануне казни. Национальный архив Франции.

Но в этой битве революционеров друг с другом впервые поучаствовали пушки! По приказу подвластной якобинцам Парижской коммуны Национальная гвардия привезла орудия к Конвенту. Под дулами пушек депутатам было предложено исключить «изменников-жирондистов» из Конвента.

Изменниками теперь назывались те, кого прежде величали вождями революции…

Пушки сделали свое дело. Испуганное «болото» поддержало Гору. Немного поупрямились, но проголосовали как надо.

Так начался путь революционеров-жирондистов на революционную гильотину. Они были арестованы, и двадцать два знаменитых революционера отправились в тюрьму Консьержери, куда совсем недавно сами посылали врагов Революции…

В Консьержери прошла их последняя ночь. Они пили, пародировали речи Робеспьера, шутили, писали письма к возлюбленным. Как сказал палач Сансон, казней стало так много, что люди вместо того, чтобы плакать, начали смеяться.

Их везли на гильотину, и они пели в телегах революционные песни и славили Революцию. Толпы народа, заполнившие улицы, проклинали их… и пели те же революционные песни и славили Революцию.

На эшафоте жирондист Верньо, вчерашний глава Национального собрания, произнес бессмертную фразу: «Революция, как бог Сатурн, пожирает своих детей». И, обращаясь к оставшимся великим революционерам, которые послали их на эшафот, добавил: «Берегитесь, Боги жаждут!»

«Доска гильотины до того была залита кровью, что одно прикосновение к ней должно было казаться ужаснее самой смерти», – вспоминал палач Сансон.

Казнь продолжалась сорок три минуты. Этого оказалось достаточно, чтобы Республика лишилась своих основателей…

Теперь правили якобинцы. Конвент был безвластен. Жалкие «болотные» лягушки дрожали, ожидая очередную молнию с Горы.

Все это время верный «Друг народа» Марат продолжал свои призывы к крови. Но он забыл, что кровь порождает кровь.

Смерть Марата. Жак Луи Давид. 1793 г. Королевский музей изящных искусств Бельгии

В полутемный двор его дома вошла высокая девушка с каштановыми волосами – Шарлотта Корде…

Знаменитая картина художника-революционера Давида. Марат лежит в ванной… Он уже при жизни испытывал адские муки. Его пожирала нервная кожная болезнь. Только ванна давала ему какое-то облегчение.

Шарлотта Корде на допросе. Неизвестный художник. XIX в.

Шарлотта написала Марату, что приехала из провинции – раскрыть заговор врагов Республики. Как он ждал ее! Она вошла и убила его одним ударом ножа. Такая была сила ненависти!

Предком Шарлотты Корде был великий Корнель, автор трагедий о героях, готовых жертвовать жизнью во имя справедливости и долга.

Шарлотта держалась на допросах с достоинством героев Корнеля.

Когда ее спросили о соратниках, она с усмешкой сказала: «Неужели вы думаете, что моей ненависти к этому чудовищу было недостаточно? Дожив до почтенных лет, вы должны знать: плохо исполняется дело, которое не рождено вашим сердцем. Особенно если надо жертвовать жизнью. Я убила чудовище. Я убила одного, чтобы спасти сотни тысяч… Я республиканка. Я преклоняюсь перед великими принципами Революции и ненавижу ее крайности. Марат сеял ненависть в народе… Теперь его нет! И я с радостью отправляюсь на небо… Жизнь не дорога мне. Современники малодушны, и мало патриотов, умеющих умирать за отечество».

На гильотину ее везли в телеге палача. Толпа проклинала ее. Она была презрительно безучастна к ругани и крикам.

Она попросила палача не спешить: «Я ведь впервые в Париже».

На эшафоте она сама радостно бросилась на доску, «как в постель к любимому».

Она верила, что исполнила свой долг.

После гибели Марата началось революционное безумие.

В это время Республика была окружена пылающим кольцом. Наступали войска интервентов. Восстала крестьянская Вандея. Заполыхала огромная территория. Крестьяне, вооруженные порой одними вилами, героически сражались с революционными войсками… Восстал Лион. Сдался англичанам главный порт Франции – Тулон. И тогда произошло невероятное…

По предложению якобинцев само государство решением Конвента декретировало террор. «Террор – это лучший друг свободы, делающий свободу непобедимой», – сказал Робеспьер. Помешанный на добродетели, он объявил, что нынче «сама добродетель без террора ничто, так же как террор без добродетели… Террор страшен для врагов, но дисциплинирует друзей и создает единство».

Правил страной теперь уже не Конвент. Управляло Францией главное учреждение террора – Комитет общественного спасения во главе с Робеспьером. У Комитета были приводные ремни – Революционный трибунал, руководил которым общественный обвинитель Фукье-Тенвиль, и Комитет государственной безопасности, где одну из главных ролей играл художник-революционер Давид.

И началось… Они забыли про все, ради чего делали революцию. От великого лозунга «Свобода, Равенство, Братство или Смерть» осталась только «Смерть».

Свобода мнений, свобода собраний – все отменено. Закрыта Академия, та самая Академия, которая была символом Просвещения. Закрыты оппозиционные газеты…

Графиня Дюбарри. Гравюра XVIII в.

Террор обрушился на «недобитков» – роялистов, как учил покойный Марат. Остатки аристократических семейств, не успевших бежать из Франции, поехали в телеге палача на гильотину.

Туда же отправили символ прошлого режима, несчастную графиню Дюбарри. Палач Сансон вспоминал, что ему пришлось слышать много рыданий в своей телеге. Но никогда он не слышал, чтобы так невыносимо горько плакала женщина.

На эшафоте она молила: «Минуточку, ну еще одну, хотя бы одну минуточку, господин палач!»

Мольба, которая потрясла Достоевского.

И, конечно, Мария-Антуанетта. Бывшую королеву перевели из Тампля в Консьержери. Незадолго до этого у нее отобрали сына.

Впервые забыв о гордости, как тигрица, сражалась она с охранниками, молила оставить ей мальчика. Отняли…

Дофина теперь воспитывал сапожник. Учил ругаться, петь революционные песни и называть шлюхами мать и тетку…

В Тампле Антуанетта часами ждала у окна, чтобы увидеть, как выводили сына на прогулку.

В Консьержери окна ее камеры тоже выходили во двор. Здесь, во дворе, шла жизнь. Заключенные во время прогулок стирали в маленьком фонтанчике, пили из него воду. Порой здесь назначались любовные встречи.

Но она не выходила из камеры и в окно не смотрела. Она часами неподвижно сидела на стуле…

Cуд над Антуанеттой – «вдовой Капет», как теперь ее называли, – был недолгим.

Обвинения порой звучали самые гнусные: «Погрязшая в разврате, она склоняла к прелюбодеянию собственного сына…»

Камера Марии-Антуанетты в тюрьме Консьержери