Русское

Такой же приступ случился у него и на следующий день. И еще через день. Он не мог переступить порог собственного дома, не мог ступить на землю за рекой.

И причина этой лютой хвори была ему известна.

– Это все татарин, чтоб его! – пробормотал Милей. – Он вернулся меня мучить.

На самом деле его догадка была куда вернее, чем он сам предполагал.

Он и вообразить не мог, что однажды прошлой осенью, темной, беззвездной ночью, Пургас-мордвин прокрался к его пустому дому, ловко и искусно вскрыл доски на пороге у входа и похоронил под ним, на глубине двух локтей, голову Петра-татарина так, что, входя и выходя, Милей непременно на нее наступал.

Даже Янка так и не узнала, что ее муж сокрыл голову Петра-татарина в земле на пороге Милея.

Однако, когда мордвин завершил задуманное, на его лице застыло выражение странного, почти дьявольского удовлетворения, которое поразило бы всякого, кто смог бы увидеть его во тьме.

«Если они узнают о голове, то это тебя, боярин, обвинят в убийстве, – прошептал он, – тебя, совратителя моей жены».

Он всегда догадывался о связи Янки с боярином. Теперь они с Милеем были квиты.

Но хотя Милей ничего не знал о захороненной под его порогом голове Петра, его мучения только усилились. Он почти не в силах был выйти из дому.

«Не переселиться ли мне на время к управителю? – подумал он. – Но как это объяснить? Скажу, что мой дом заполонили муравьи или мыши».

Он и сам понимал, что говорить сейчас о муравьях смешно. К тому же какая радость ему жить здесь, если он даже не мог ступить на свою лучшую землю?

«Придется мне из Русского уехать», – решил он.

На следующий день с утра он велел подать коня и, садясь в седло, объявил тиуну: «Вернусь летом».

Однако не успел он отъехать и полверсты от деревни, как его конь внезапно испугался, стал на дыбы и сбросил его, да так, что он упал на какие-то корни и сначала подумал, что сломал ногу.

Но все это померкло по сравнению с тем потрясением, которое он испытал, когда его конь покосился куда-то, пронзительно заржал от страха и метнулся в противоположную сторону.

Милей повернул голову, пытаясь понять, что же так напугало его коня, и тут из-за деревьев показался конь невероятных, сверхъестественных размеров.

Он был серой масти, с черной гривой и с черной полосой вдоль хребта. Он выбежал из леса и проскакал поперек тропы за конем Милея.

Проскакал, не стуча копытами, совершенно беззвучно.

Милей медленно поднялся на ноги.

Перекрестился.

И, хромая, побрел обратно в деревню.

Вернувшись, он тотчас же призвал к себе в дом удивленного управителя и священника из здешней церквушки.

– Я намерен, – объявил он им, – сделать большое пожертвование во славу Господа. Хочу основать монастырь на своей старой земле за рекой.

– Что ж такого приключилось? – спросил священник. Он и не предполагал, что Милей способен на столь бескорыстный поступок.

– Господь ниспослал мне видение, – ответил Милей хотя и сухо, но совершенно искренне.

– Слава Богу! – воскликнул старик. – Воистину, пути Господни неисповедимы.

Милей кивнул и, словно погруженный в благочестивые размышления, вышел на порог своего дома посмотреть на землю, которую только что отдал Господу.

Он вернулся минуту спустя, улыбаясь точно с облегчением, и немедля повез священника за реку показывать место для строительства.

Так и случилось, что в 1263 году в Русском был основан монастырь.

Освящен он был во имя святых Петра и Павла.

В этом году произошло и еще одно важное событие.

Надеясь умолить хана проявить снисходительность к русским крестьянам, не желавшим платить чрезмерные налоги и бунтовавшим, великий князь Александр Невский отправился через всю степь в Орду.

– Он недужит, – поведал Милею приезжий боярин из Владимира. – Если татары с ним не расправятся, долгое путешествие его уж точно прикончит.

– Надеюсь, он выживет, – ответил Милей. – Может быть, чернь его и не жалует, но он мудрый князь.

– Таким он и останется, – уверил его тот. – Однако он был очень удручен тем, что приходится уезжать в такое время. Его младшему сыну всего три года, и Александр хотел опекать и поддерживать его, пока тот не вырастет.

– Ах да, Даниилом же его вроде зовут? – Кроме имени, Милей ничего не знал о ребенке. – Любопытно, что он получит в наследство?

– Говорят, – сообщил ему боярин из Владимира, – что Александр велел своей семье выделить Даниилу Москву, когда он войдет в возраст.

– Москву?! Этот жалкий городишко?

– Да, местечко невзрачное, – согласился его собеседник, – но расположено удачно.

Москва. Милей покачал головой. Какими бы талантами ни был наделен этот княжеского рода младенец, Милей не в силах был поверить, что Даниилу когда-нибудь удастся превратить ее во что-то стоящее.

Глава четвертая. Икона

1454

В монастыре Петра и Павла ударили к вечерне, и, хотя весенний вечер выдался холодным и промозглым, в воздухе ощущалось радостное волнение. Завтра предстоял важный день: в монастырь прибывали боярин и епископ из Владимира. И все улыбались, глядя, как послушник Севастьян посреди собравшихся ведет в церковь старого отца Стефана. Только одно печалило монахов: службу не посетит отец Иосиф.

Много лет в монастыре жили трое старых-престарых монахов; сейчас в живых остались двое. Отец Стефан был маленький, отец Иосиф – высокий. Стефана почитали как иконописца. Иосиф не обладал никакими умениями, и некоторые полагали его глуповатым. Но оба они были добры, с длинными белоснежными бородами, и они очень любили друг друга.