Нью-Йорк
А на закате моя малышка Марта умерла. Ее мать была настолько измождена, что вскоре после этого погрузилась в тревожный сон. Я же, не желая, чтобы с ней рядом оставался детский трупик, подхватил Марту и тайком снес во двор. И Босс разрешил мне положить ее до поры на конюшню, а ночью мне, видно, следует ее похоронить.
Когда я вернулся, Наоми пыталась сесть и все искала Марту.
– Где она? – спросила Наоми.
– Внизу прохладнее, – ответил я, не будучи в силах сей же час открыть ей правду. – Пусть полежит там.
Но в этот миг в окне послышались рыдания мисс Клары. Значит, ей сообщили.
– Она ведь мертва? – говорит Наоми. – Моя крошка Марта мертва.
Не знаю, что на меня нашло, но я не сумел ответить. И тогда Наоми опрокинулась на постель и закрыла глаза.
Позднее той же ночью лихорадка одолела ее не на шутку. Она тряслась и вся пылала.
– Я умираю, Квош, – проговорила она. – Нынче же и умру.
– Держись, сколько можешь, – ответил я. – Ты нужна нам, Гудзону и мне.
– Знаю, – сказала она.
Наутро пошел дождь. Всего лишь неспешный, ровный дождь. Я сидел с Наоми и не имел никакого понятия о том, что творилось в мире. Но днем во двор пришел Босс и спросил о Наоми.
– Ты слышал новости? – осведомился он потом. – Сегодня казнили беднягу Лейслера.
– Сожалею, Босс, – сказал я.
– Госпожа очень переживает. Ему уготовили смерть изменника.
Я знал, что это значит. Сперва тебя вешают, но ненадолго, чтобы не убить сразу. Потом выпускают кишки и отрубают голову. Трудно было представить, что такая штука могла случиться с джентльменом вроде мингера Лейслера.
– Он был изменником не больше, чем я, – произнес Босс. – Люди растаскивают его платье по клочкам, как святыню. Они называют его мучеником, – вздохнул он. – Между прочим, Гудзону, по-моему, сегодня лучше заночевать на кухне.
– Да, Босс, – сказал я.
Ночью дождь продолжился. Я надеялся, что прохлада поможет Наоми, но нет. К середине ночи ее охватил такой жар, что она металась и кричала. Потом успокоилась. Ее глаза были закрыты, и я не мог судить, становилось ли ей лучше, или же она проигрывала бой. К рассвету я осознал, что дождь перестал. Наоми дышала мелко и выглядела очень слабой. Затем она открыла глаза.
– Где Гудзон? – спросила она.
– С ним все хорошо.
– Хочу на него взглянуть, – прошептала она.
– Тебе нельзя, – сказал я.
Она, похоже, погрузилась после этого в забытье. Когда рассвело, я встал и ненадолго вышел, чтобы вдохнуть свежего воздуха и посмотреть на небо. Оно было чистым. На востоке сияла утренняя звезда.
Вернувшись, я обнаружил, что Наоми скончалась.
В дни после похорон Босс с Госпожой были очень добры ко мне. Босс постарался загрузить делами и меня, и Гудзона. Он правильно поступил. Что касается Госпожи, то говорила она мало, но было ясно, что она крайне потрясена казнью мингера Лейслера.
Однажды, когда я работал во дворе, Госпожа подошла и встала рядом. У нее был печальный вид. Чуть выждав, она спросила:
– Вам хорошо жилось с Наоми?
И я сказал, что да, хорошо.
– И вы не ругались?
– Сло́ва друг другу поперек не сказали, – ответил я.
Она помолчала какое-то время, потом сказала:
– Жестокие слова – ужасная вещь, Квош. Порой ты о них сожалеешь. Но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.
Я не знал, что на это сказать, вот и продолжил работать. Постояв еще немного, она кивнула своим мыслям и ушла в дом.
В том же году Госпожа взяла взамен Наоми новую рабыню, – по мне, так ей вздумалось, будто мы можем сойтись. Та была неплохой женщиной, но ладили мы с ней хуже, и, правду сказать, я сомневался, что кто-нибудь сможет заменить Наоми.
Юный Гудзон был мне великим утешением. Мы остались вдвоем и много времени проводили вместе. Он был красивый мальчик и хороший сын. Он никогда не уставал от реки. Упросил матросов научить его вязать узлы. По-моему, он умел завязать веревку всеми мыслимыми способами. Умел даже делать узоры! Я научил его всему, чему мог, и сказал, что когда-нибудь, если Босс снизойдет, мы станем вольными. Но я говорил об этом мало, так как не хотел поселить в нем ни лишних надежд, ни мучительного разочарования из-за моей неспособности добиться свободы быстрее. Я всегда радовался, если он шел рядом. Часто, беседуя с ним на ходу, я клал руку ему на плечо, а когда он подрос, то тоже иногда тянулся и клал свою на мое.
Правда, для Госпожи это были трудные времена. Она еще оставалась красивой женщиной. Ее соломенные волосы поседели, но лицо изменилось меньше. Однако на нем в те нелегкие годы появились морщины, и в минуты печали она выглядела старухой. Ничто ее не устраивало, все было не по ней. И это потому, что, хотя большинство горожан по-прежнему говорили по-голландски, английских законов с каждым годом становилось все больше.
Потом англичанам захотелось господства своего вероисповедания – они называли его англиканством. А губернатор заявил, что не важно, в какую ты ходишь церковь, – все равно плати англиканским священникам. Это разозлило многих, особенно Госпожу. Но некоторым пасторам до того хотелось угодить губернатору, что они не жаловались и даже предложили разделить свои церкви с англиканами, пока те не построят своих.
По крайней мере, у нее была семья. Но Босс, хотя ему перевалило за шестьдесят, был постоянно занят. Поскольку война короля Вильгельма с французами все длилась, не убавлялось и приватиров – ими-то и занимались Босс с мистером Мастером. Иногда Босс отправлялся за шкурками вверх по реке. Однажды он отбыл с мистером Мастером в Виргинию, что дальше по побережью.
Госпожа часто навещала внуков в доме Яна, находившемся неподалеку. И с Кларой ей тоже было легче. Но Клары часто не бывало дома, и мне сдается, что Госпожа чувствовала себя одиноко.
Однажды летним днем, вскоре после того, как Босс и мистер Мастер вернулись из Виргинии, вся семья собралась на обед. Пришли и Ян с женой Лизбет, и их дочки, и мисс Клара. Прислуживали мы с Гудзоном. Все находились в приподнятом настроении. И в самом конце трапезы, когда мы только подали мадеру, мисс Клара встала и сообщила, что хочет сделать объявление.
– У меня есть добрые новости, – сказала она, обводя взглядом всю честную компанию. – Я выхожу замуж.
Госпожа пришла в крайнее удивление и спросила, за кого бы это вдруг.
– За молодого Генри Мастера, – ответила та.
Что тут скажешь – я тарелку держал, так чуть не грохнул. Что до Госпожи, то она посмотрела на мисс Клару, не веря ушам.
– Мальчишка Мастера! – вскричала она. – Он даже не голландец!
– Знаю, – отозвалась мисс Клара.
– Он намного моложе тебя, – напомнила Госпожа.
– В этом городе полно женщин, которые вышли за тех, кто моложе, – возразила мисс Клара и назвала имя богатой голландской леди, у которой было три молодых мужа.
– А с пастором ты говорила?
– С пастором незачем говорить. Мистер Смит поженит нас в англиканской церкви.
– Англиканской?! – Госпожа чуть не поперхнулась. – И его родня смеет этого требовать?!
– Это была моя мысль.
Госпожа как стояла, так и села, словно была не в силах поверить услышанному. Затем она посмотрела на Босса:
– Ты знал об этом?
– Слышал краем уха. Но Кларе уже за тридцать, и она вдова. У нее своя голова на плечах.
Тогда Госпожа повернулась к сыну и спросила, знал ли он.
– В общих чертах, – сказал тот.
После этих слов Госпожа обмякла на стуле.
– Было бы любезнее, если бы кто-нибудь просветил и меня, – сказала она тихо.
– Мы точно не знали, – ответил Ян.
– Это не так уж плохо, Грет, – бодро заявил Босс. – Генри – славный малый.
– Итак, Клара, – продолжила Госпожа, – ты рада-радешенька выйти за англичанина и оставить свою Церковь. Это для тебя пустяки?
– Я люблю его, – ответила Клара.
– Это пройдет, – сказала Госпожа. – Тебе известно, что в английском браке ты будешь почти бесправна?
– Я знаю закон.
– Клара, ты не должна принадлежать мужу. Голландки свободны.
– Меня это не волнует, мама.
Какое-то время все молчали. Госпожа уставилась в стол.
– Я вижу, – наконец заметила она, – что моей семье нет до меня дела. – Она кивнула. – Вы все заодно с Мастером. – Она повернулась к мисс Кларе. – Желаю счастья.
Позднее в том же году их обвенчал мистер Смит, английский священник. Госпожа отказалась идти на службу. Никто не удивился. Многие из ее друзей-голландцев испытали бы те же чувства. Когда Босс вернулся, она сидела в гостиной мрачнее тучи. Он же был совершенно доволен и, как я видел, успел пропустить пару-другую стаканчиков.
– Не кручинься, дорогая, – сказал он. – И без тебя было неплохо.
Я тоже бы жил довольно счастливо, когда бы не желание моего сына Гудзона отправиться в море. Он постоянно донимал меня этим, а Босс был целиком на его стороне. Мистер Мастер заявил, что возьмет Гудзона хоть сейчас, и Босс не отдал его мистеру Мастеру лишь потому, что знал о моем нежелании, равно как и о том, что у меня не было ничего, кроме сына.
– Ты дорого обходишься мне, Квош, – сказал он – и не шутил.
Однажды мистер Мастер явился к нам в обществе шотландского джентльмена по имени капитан Кидд. Тот был приватиром, женившимся на богатой вдове-голландке. Крепкого сложения, держался он очень прямо. Лицо у него было загорелое и обветренное, но он всегда носил изящный парик и без единого пятнышка крават[17], а еще – роскошный синий или красный камзол. Госпожа назвала его пиратом, но денег у него теперь так много, что он сделался весьма уважаемой фигурой, был дружен с губернатором и всеми зажиточными семействами. Мистер Мастер расписал ему, как юный Гудзон умеет сплести любой узел, и заставил Гудзона показать, а капитан остался весьма впечатлен.
– Этот ваш маленький раб, ван Дейк, он морю принадлежит, – изрек он со своим шотландским акцентом. – Вы должны сделать из него моряка.
Затем он уселся в гостиной и принялся рассказывать Боссу разные басни о своих похождениях, да при Гудзоне, и после этого мне добрый месяц приходилось тяжко – до того размечтался о море мой сын.
За всю свою жизнь в этом доме я приучился к тому, что родня свободно общалась между собой. Если надо было сказать что-нибудь по секрету, то Босс и Госпожа уединялись и запирались, чтобы их точно не подслушали. Но вообще все высказывались свободно, особенно за столом, когда я прислуживал. Поэтому с годами я практически все узнал о семейном бизнесе или об их мнениях о событиях в мире.
Но однажды я услыхал кое-что, не предназначенное для моих ушей.
Моей вины в этом не было. За домом находился славный садик. В него открывалась дверь из комнаты, которую Босс приспособил под свой кабинет. Садик был очень уютный – как все голландские. Там росла груша и была разбита клумба с тюльпанами. А рядом на грядках росли капуста, лук, морковь, и цикорный салат, и кукуруза. У одной стены под навесом зрели персики. По молодости я не любил работать в саду, но теперь мне нравилось ухаживать за растениями.
Теплым весенним днем я трудился себе тишком неподалеку от окна кабинета Босса, которое было открыто. Я даже не знал, что Босс там, пока не услышал голос его сына Яна.
– Я слышал, что мингер Филипс составил английское завещание, – сообщил он.
– Надо же! – донесся голос Босса.
– Джентльменский поступок, – говорит ему Ян. – Подумай об этом.
В вопросах смерти между голландцами и англичанами существовала большая разница. Когда умирал голландец, вдова продолжала владеть и его домом, и всяким бизнесом, пока не помирала сама, а после все делилось промеж детьми, мальчиками и девочками поровну. Однако англичанки не пользовались таким уважением, потому что когда англичанка выходила замуж, все ее состояние передавалось мужу, будто она рабыня. И у нее нет права вести какие-либо дела. А если муж умирает, то почти все достается старшему сыну, за исключением доли, предназначенной для пропитания вдовы. И англичане даже проталкивали закон, по которому сын мог выставить мать из дома по истечении сорока дней.
Такое положение дел устраивало крупных английских землевладельцев, поскольку все состояние было собрано в одних руках и семья сохраняла власть. А потому и некоторым голландцам из тех, что сделались джентльменами, захотелось составить английское завещание, но большинство голландцев не обратили на этот английский закон никакого внимания. Полагаю, их жены не потерпели бы такого. И я не представлял, чтобы и Босс вдруг принял его в расчет.
– У нас есть голландское завещание, составленное давным-давно, после свадьбы, – сказал Босс. – Оно находится у старика Шермерхорна, стряпчего твоей матушки. С ней приключится удар, если я что-нибудь изменю.
– Ей и не нужно знать. Новое, английское, перекроет его.
– А тебе что за дело?
– Правду сказать, отец, я не доверяю ее суждениям. То, например, как она разошлась из-за истории с Лейслером. По-моему, она не тот человек, чтобы распоряжаться нашими деньгами. Клара обеспечена хорошо. У нее богатое приданое, да и от первого мужа деньги остались, а Генри Мастер, Бог свидетель, далеко не бедняк. Будь уверен, что по английским законам он унаследует чуть ли не все отцовское состояние. Она намного богаче меня.
– Понимаю, куда ты клонишь, – сказал Босс.
– Ты же знаешь, что я всегда присмотрю за мамой. Как и Клара.
– Не сомневаюсь.
– Я лишь подумал, что надо бы тебе меня защитить. И род ван Дейков. Вот и все.
– Обещаю, Ян, подумать над этим. Но пусть это лучше останется между нами.
– Безусловно, – ответил Ян.
После этого я тихо перешел в другой конец сада, а когда вернулся в дом, то не обмолвился об услышанном ни словом – даже Гудзону.
Из 1696 года я помню два события. Старая стена на севере города рушилась на глазах, и несколько лет назад вдоль нее проложили улицу, которую назвали Уолл-стрит. И в том же году на ее пересечении с Бродвеем англиканцы начали строить новую красивую церковь. Церковь Троицы – вот как ее назвали.
Вторым событием было последнее путешествие капитана Кидда.
Война короля Вильгельма с французами все тянулась. Голландское поселение Скенектади, основанное в двух сотнях милях вверх по реке, подверглось нападению французов и индейцев, тогда как в океане французы и их пираты так докучали англичанам, что те взмолились и упросили капитана Кидда разобраться. Капитан, как я уже сказал, отошел от дел и был уважаемым человеком. По правде, в то самое время он как раз помогал строить церковь Троицы на Уолл-стрит. Но он согласился. «Не думаю, впрочем, что его пришлось долго уговаривать, – заметил Босс. – Эти старые морские волки всегда тоскуют на суше».
Однажды я шел домой, и ко мне присоединился Гудзон. Вид у него был взволнованный, но он помалкивал и знай шагал рядом, очень по-свойски, как делал часто. И я положил ему на плечо руку, как тоже делал часто. Тогда он постепенно разговорился.
– Капитан Кидд хочет взять меня в море.
Сердце у меня екнуло, словно корабль, идущий ко дну.
– Ты слишком молод, чтобы думать об этом, – ответил я.
– Мне почти шестнадцать. Есть юнги намного моложе!
– Босс не позволит, – сказал я и мысленно взмолился, чтобы так и вышло. – Неужели тебе не терпится покинуть отца?
– Нет! – вскричал он и обвил мою шею рукой. – Не в этом дело! Но в море я выучусь на матроса.
– На пирата ты выучишься, – сказал я.
Насмотревшись на экипажи этих приватиров, я содрогался при мысли, что Гудзон будет жить среди подобного люда.
Не успели мы войти в дом, как меня позвал Босс.
– Вот что, Квош, – сказал он. – Капитан Кидд желает купить Гудзона. Он сделал мне очень солидное предложение.
Я только переводил взгляд с одного на другого. Я не знал, что сказать. Затем опустился на колени. Это было все, что я мог сделать.
– Не посылайте его в море, Босс, – произнес я. – Он все, что у меня есть.
– Ты же знаешь, что он и сам хочет, – ответил Босс.
– Знаю. Но он ничего не понимает. Я думаю, что капитан Кидд – совершенный джентльмен, но его команда… Иные из тех, кого он набирает, – это просто пираты.
– Квош, мы не можем вечно держать его при себе, – сказал Босс.
Я лихорадочно соображал. Меня страшили не только опасности, подстерегавшие Гудзона в море, но и то, как мог поступить с ним капитан Кидд, если купит его. Что, если он продаст моего сына в каком-нибудь далеком порту? Что тогда будет с Гудзоном? Я все еще надеялся, что Босс когда-нибудь даст ему вольную.
– А что, если капитан Кидд не станет покупать Гудзона, а просто заплатит вам за его службу? – спросил я. – Вы сдадите Гудзона внаем, но капитану придется его вернуть. Он и в цене поднимется как матрос!
Я лишь пытался что-нибудь измыслить, но Босс призадумался.
– Это годится, Квош, – изрек он. – Теперь ступай, а завтра поговорим.
На другой день было решено, что Гудзона сдадут капитану Кидду внаем. Спасибо и на том. На снаряжение корабля ушло много недель, и это было драгоценное для меня время, поскольку я думал, что больше не увижу сына. Но я не поделился с ним мыслями, а он находился в таком волнении, что мчался на берег всякий раз, как исхитрялся сбежать от меня.
Конечно, многие питали надежду изрядно разжиться на этом походе. В него вложились не только губернатор, но и несколько знатных английских лордов. Поговаривали, что тайную долю имел даже король Вильгельм. Корабль нарекли «Галерой приключений», исходя из того, что на нем были весла, а потому он мог атаковать другие суда даже в безветренную погоду. На нем было сто пятьдесят человек экипажа и тридцать четыре пушки.
Когда подошло время отплытия, я усадил Гудзона рядом и сказал:
– Отныне повинуйся капитану Кидду во всем, потому что теперь он твой господин. Но среди тех людей, Гудзон, с которыми ты поплывешь, есть очень дурные. Поэтому делай свое дело и держись в сторонке, – возможно, они тебя и не тронут. Помни, чему учили тебя мать и отец, и всякая беда пройдет стороной.
Наконец в сентябре 1696 года «Галера приключений» покинула Нью-Йоркскую бухту, и я провожал Гудзона взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду.
Шли месяцы, вестей не было. Я знал, что если капитан Кидд не найдет добычи поближе, то наверняка устремится через океан к берегам Южной Африки – мысу Доброй Надежды. Обогнув этот мыс и направившись к острову Мадагаскар, можно было встретить и французских купцов, и пиратов.
Однажды в порт вошел корабль, бывавший в тех краях. Он доставил новости: капитан Кидд лишился трети своей команды, застигнутой холерой у берегов Мадагаскара. Но правда ли это и жив ли мой Гудзон, я знать не мог.
Весной мисс Клара родила сына. У Яна были только дочки, и Босс очень обрадовался малышу. Мальчика назвали в честь Босса: Дирком.
– У меня есть внук, Квош, – сказал он, – и если мне повезет, то я еще увижу, как он вырастет. Разве не славно?
– Да, Босс, – ответил я. – Вы везучий человек.
Но Госпожа, хотя мисс Клара поднесла ей младенца, так и не обрадовалась внуку, рожденному в англиканстве.
А дальше в час, когда я не ждал, пришли новости, по которым я протомился всю жизнь. Госпожи не было дома, и Босс позвал меня в гостиную.
– Квош, – заявил он, – ты помнишь мое обещание: когда я умру, ты станешь вольным?
– Да, Босс, – ответил я.
– Имей в виду, что воля может оказаться не тем, что ты думаешь. Но так или иначе, в моем завещании я откажу тебе вольную и в придачу немного денег.
– Я старею, Босс, – сказал я, молясь про себя. – Будет ли вольная и Гудзону?
– Да, – подтвердил Босс, – он тоже станет свободным. Если жив.
– Спасибо, Босс.
– Не говори об этом никому, Квош, – сурово произнес Босс. – Ни Гудзону, ни единому человеку в доме! Это останется между нами по причинам, которые тебе незачем знать. Понимаешь?
– Да, Босс, – сказал я.
Должно быть, подумал я, он таки составил английское завещание.
– Еще одно. Ты должен пообещать кое-что сделать, когда меня не станет.
Он извлек тряпичный сверток и развернул его. И я увидел вампумный пояс, который он надевал, когда мы ходили вверх по реке.
– Узнаёшь?
– Да, Босс, – кивнул я.
– Это особенный пояс, Квош. Он имеет великую важность и ценность. По сути, для меня он драгоценнее всего моего имущества. Я храню его в тайнике, который покажу и тебе. Когда я умру, Квош, пойди и вынь этот пояс. Не говори никому, даже Госпоже. Но я хочу, чтобы ты отнес его мисс Кларе и сказал, что это мой особый подарок маленькому Дирку. Пусть он владеет им, и хранит, и передаст своему сыну, если у него будет сын, или другим моим потомкам в память обо мне. Ты обещаешь так сделать, Квош?
– Да, Босс, – сказал я. – Обещаю.
– Добро, – ответил он и показал мне тайник, и мы положили туда вампумный пояс, чтобы ему ничего не сделалось.
Слухи о капитане Кидде поползли следующей весной. Корабли, прибывшие в порт, принесли известие о том, что вместо того, чтобы охотиться за пиратами, он сам стал пиратом. Я спросил у Босса, что он об этом думает.
– Кто его знает, что там творится в морях? – пожал он плечами.
Я подумал о Гудзоне, но больше ничего не сказал. Слухи продолжали гулять, но за весь следующий год мы не узнали ничего наверняка. Весной 1699 года до нас дошла весть, что капитана Кидда ищет английский флот. А летом капитан Кидд объявился наконец в Бостоне, и прилетела новость о его аресте.
И тут, как я счел, Босс показал себя наилучшим образом. Новости час как прибыли, а он уже поспешил в Бостон разузнать о Гудзоне. Я сунулся с благодарностью, но он только усмехнулся и заявил, будто печется лишь о своей собственности.
В тот день нашлось быстроходное судно, направлявшееся в Бостон, но прошло две недели, прежде чем я увидел двоих, шагавших по улице к дому. Одним был Босс. Вторым – чернокожий чуть выше меня, здоровый детина. И вдруг он, к моему изумлению, помчался ко мне и обнял меня, и я признал моего сына Гудзона.
В последующие дни Гудзон пересказал мне все, что можно, о плавании, холере и о том, как они не находили ни единого французского судна. Он сообщил, что капитан придерживался предписания, но в экипаже было столько пиратов, что он едва мог помешать им нападать даже на голландские корабли. Это были скверные люди, сказал Гудзон. В конце концов они захватили французский корабль, но его капитан оказался англичанином, и с этого начались неприятности.
– В Бостоне меня тоже арестовали, – признался Гудзон. – Но когда появился Босс, который сказал, что я всего-навсего раб, одолженный капитану Кидду как якобы приватиру, тамошние рассудили, что я ни в чем не виноват, и отпустили меня. Но по-моему, Босс им сколько-то заплатил.
Однако капитану Кидду повезло меньше. Его долго продержали в Бостоне, а после отправили на суд в Англию.
В Нью-Йорке только и говорили о деньгах, которыми разжился за это плавание капитан Кидд. Из тех, кто вложился, никто не увидел ни гроша, кроме губернатора. Капитан Кидд зарыл сокровища где-то на острове Гардинеров, но губернатору указал это место, и тот все забрал. Люди же сказывали, что он закопал другую часть где-то еще – может быть, на Лонг-Айленде. Я спросил у Гудзона, правда ли это, но он лишь помотал головой; впрочем, я не исключал, что он о чем-то помалкивает.
Сказать по совести, все это мало меня заботило. Одно было важно: мой сын вернулся и когда-нибудь станет вольным. Правда, я не нарушил данного Боссу слова и ничего ему не сказал.
Я был благодарен и кое за что еще. Пожив среди пиратов, Гудзон уже не так рвался в море. Его вполне устраивало жить дома со мной. Многие месяцы мы вели тихую жизнь. В Нью-Йорке было спокойно. Босс зачастил к Яну и Кларе, но я видел, что особую радость ему доставлял малыш Дирк.
В 1701 году мы узнали, что капитана Кидда казнили в Лондоне за пиратство. Гудзон счел этот суд неправедным, хотя согласился, что да, капитан убил человека. Мне было жаль капитана, но я все равно испытывал облегчение оттого, что идея о приватирстве стала представляться моему сыну опасной, как никогда.
Босс очень часто сдавал Гудзона в работу, а я выучил его знатно, и Боссу платили весьма неплохо. Босс неизменно выдавал Гудзону некоторую долю, и тот постепенно начал откладывать деньги.
Одним октябрьским утром Босс послал меня с письмом к человеку, который владел на Стейтен-Айленде заводом по производству рома. Я редко бывал там и отправился с удовольствием. Туда ходил шлюп, и мы совершили приятное путешествие через бухту к причалу близ селения, которое называют старым городом. Англичане зовут его островом Ричмонд. Я знал, что там есть два крупных имения, и видел множество ферм на пологих холмах. Мне это место показалось очень славным.
Я ушел оттуда далеко за полдень. Идя же вдоль берега и направляясь к дому, я вдруг увидел бегущего ко мне Гудзона.
– Скорее! – крикнул он. – Босс умирает!
