Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского

Мы попытались определить значение селевкидской эпохи, показав место, которое она занимает в древней истории. Однако нам мало чем помогло бы, если бы мы остановились здесь и не задались вопросом: в каком отношении развитие древней истории в целом находится к современному миру, частью которого мы являемся? Тот эллинизм, который так важен для древней истории, развивавшийся в городах-республиках Греции, распространенный Александром, поддержанный Селевкидами и Римом, связанный с падением Римской империи, – что же стало с ним в протекшие с тех пор века?

Ни одно противопоставление не встречается сейчас чаще в устах широкой публики, чем противопоставление Востока и Запада, европейского и восточного духа. Мы знаем о превосходстве, материальном господстве европейской цивилизации. Однако, когда мы начинаем анализировать это отличие «европейского», когда мы говорим, каковы именно те качества, в которых западное контрастирует с восточным, – оказывается, что это именно то, что отличало древний эллинизм от Востока той эпохи. С нравственной точки зрения гражданин современного европейского государства – как и гражданин греческого города – сознает, что принимает участие в управлении, что он отличается от восточного человека более высокой политической моралью (более высокой – несмотря на все ее недостатки), более мужественной самодостаточностью и большей силой инициативы. С интеллектуальной точки зрения именно критический дух лежит в основе его политического чувства, его завоеваний в сфере науки, его трезвой и мощной литературы, всех его представлений, проверенных на практике, его силы связной мысли. И откуда же современный европеец получил все эти качества? Их нравственная часть в большой степени произрастает из того же источника, как и в случае с греками – из политической свободы; интеллектуальная их часть – прямое наследие греков. То, что мы именуем западным духом наших дней – на самом деле воплощенный эллинизм.

Наша привычка говорить о «восточных» и «западных» людях, как будто бы это были две породы человека, отличительные качества которых происходят от их географического положения, как правило, скрывает от нас реальные факты. На самом деле Запад не всегда был «западным». До того как возникла эллинская культура, племенная система в Европе бытовала неведомо сколько веков и не было никакой разницы с племенной системой в том виде, в котором она существовала и продолжает существовать в Азии. Тогда на Востоке тенденции, которые способствовали более крупным объединениям, привели к монархии, как единственному принципу, на котором могли быть основаны такие объединения. Азия могла предъявить свои свободные племена и деспотические царства как единственные два типа ассоциации людей. Народы Южной Европы, судя по всему, на некоторое время избежали этой дилеммы и установили третий тип. Этот третий тип действительно просуществовал некоторое время и породил эллинский дух; однако в конце концов город-государство оказался слишком маленьким. Наконец этим народам пришлось принять монархию. И результат в Европе оказался тем же самым, что и в Азии. До взлета эллинизма Европа напоминала Азию свободных племен; при поздней Римской империи она напоминала ту Азию, которую широкая публика обычно связывает с термином «восточный», Азию деспотических монархий. Тип характера, произведенный монархией, на обоих континентах оказался одинаков. В Греции и Италии при Константине наблюдались тот же недостаток души, оригинальности, политических интересов; интересы людей были поглощены повседневными делами и теологическими спорами.

Результат на Западе оказался тот же самый – лишь с одной важной деталью, которую мы не учли. Бесплодный, застывший, замерший в пределах старой литературы, сохранился продукт эллинистической мысли – он остался, как сухое семя умершего растения, которое еще может вновь прорасти в благоприятной почве. С вторжением северных народов, которое начало Средние века, Европа снова вернулась к временам, подобным тем, что были до эллинизма; опять воцарилась грубая свобода сражающихся племен, и из этих королевств возникли – достаточно близкие к племенному строю, чтобы сохранить его добродетели, – царства, напоминавшие Македонское. И во всем этом хаосе тщательно подпитывались семена древней культуры; они даже в какой-то небольшой степени приносили свои плоды в нескольких господствующих умах. Затем настал процесс, который мы именуем Возрождением, зерно снова возродилось к жизни – то зерно, которое могло расти и расцветать только в почве свободы. Проблема, неразрешимая для Древнего мира, – как организовать государство, свободное и цивилизованное, которое было бы больше города, – была решена с помощью системы представительства и с изобретением печати, чрезвычайно облегчившим передачу мысли, и еще полнее в последние времена – благодаря вышедшим на сцену новым силам пара и электричества.

Люди Ренессанса подхватили мысль греков там, где греки бросили ее. Старая литература уже не была чем-то, что надо было по-попугайски заучивать: она стала семенем, из которого возникли другие литературы, другие философии и науки, более широкие и более зрелые, чем античные, но в зародыше своем одинаковые. «Все мы греки», – справедливо сказал Шелли. Ренессанс произошел четыре или пять веков назад: всего лишь столько времени «западный» дух работал в своем новом воплощении, и он достиг заметных результатов. Мы еще не видим, во что он перерастет.

Есть одна, особая сфера деятельности западной цивилизации со времен Ренессанса, которая делает особенно интересной историю македонских царей на Востоке, – распространение господства европейцев на Востоке сегодняшнем. Следствием малых размеров древнего свободного государства стало то, что оно не могло состязаться с великими монархиями мира в военной мощи. Однако эти ограничения были устранены, и в результате государства с западной культурой достигли неизмеримого уровня военного превосходства. Это одна из главных черт современной истории. Итак, вместо того, чтобы внутреннее развитие и внешнее распространение рациональной культуры исключали друг друга, во все эти века они шли бок о бок. Свободные государства смогли, не нарушая собственной свободы, привести под свою власть более отсталые расы земли. Сегодня огромная часть Востока находится под прямым правлением европейцев; возможно, уже скоро это случится с ним всем (если только он не сможет ассимилировать господствующую цивилизацию, как, судя по всему, сделали японцы).

Мы можем с полным правом сказать, что работа, которую делают европейские нации, и прежде всего Англия, на Востоке, – это тот же труд, который был начат Македонией и Римом и разрушен набегами варваров в Средние века. Цивилизация, которая погибла в Индии с исчезновением греческих царей, вернулась в лице британского чиновника. Каков же будет результат? Перед нами разворачивается небывало интересный эксперимент. Те, кто предсказывает его исход какими-то легкими общими словами про вечные различия Востока и Запада, недостаточно размышляли над историей Востока и Запада. У эллинизма пока было еще очень мало времени, чтобы показать, на что он способен.

Каков бы ни был исход, англичан должны особенно интересовать эти западные цари, которые правили Азией двадцать веков назад. И наши дни связывает с тем временем не только преемственность эллинской культуры. Эллинизм снова жив, как мы уже сказали, в цивилизации современной Европы, но эллинизм – не единственный воодушевляющий принцип этой цивилизации. Наша религия пришла к нам с Сиона. Израиль занимает столь же уникальное положение в мировой истории, как и Греция. Именно при македонских царях на Востоке двадцать столетий назад эллинизм впервые вошел в контакт с Израилем, при Птолемеях этот контакт был более или менее дружеским, при Селевкидах он был далек от дружеского – и это закончилось диким взрывом, потрясшим саму основу власти Селевкидов. Это была чрезвычайно значимая в истории человечества встреча – первая встреча двух принципов, которым в сочетании было суждено достичь столь многого. Земли, над которыми правил дом Селевка, земли, на которые он распространил греческую речь и культуру, были теми самыми землями, где впервые расцвела Христова вера; в его царской столице впервые было произнесено слово «христианин». Антиохия стала колыбелью первой церкви язычников.

Глава 2

Природная среда

Западная Азия – вся та группа стран, которые при последнем обороте колеса Фортуны в 323 г. до н. э. попали в руки македонских вождей и они могли делать с ними что хотели, – была местом, где произошло множество историй, поразительных и чрезвычайно значимых для рода человеческого еще до того, как македонцы впервые узнали о ней, и ей было суждено быть почвой для еще более удивительных и важных историй. Она отмечена определенными общими чертами, которые отличают ее от Европы, как отдельный мир, – чертами, которые в значительной степени формируют и определяют происходящие там события, и самая основная из этих черт (хотя она и может показаться совершенно неинтересной) – это в целом низкий уровень осадков. Атмосфера здесь особенно суха.

Последствия этой особенности могут быть очень далеко идущими. Во-первых, большие участки земли либо абсолютно неплодородны – это просто раскаленный солнцем камень и песок – или же могут питать только людей, бродящих со своими стадами по большой территории. Но в то же время эту землю пересекают горные цепи с высокими вершинами, которые перехватывают текучий пар с моря, и он катится по горным склонам в виде рек. Лишь в соседстве с горами и вдоль морского берега оседлое население может сеять и пожинать плоды – или же там, где реки, рожденные в горах, достаточно сильны, чтобы уносить свои воды далеко в пустыню, так что люди, живущие на их берегах, способны восполнить недостаток дождевой воды посредством ирригации. В этой борьбе с пустыней многие реки Западной Азии в конечном счете проигрывают и гибнут, не достигнув моря.

Если взглянуть на карту Европы, можно увидеть, что отмеченные там различные области представляют собой доступные со всех сторон пространства, однако на карте империи Александра лишь часть каждой провинции имеет значение. Остальное – пустошь: гладкая пустыня или пустынные горы. Горы, хотя они и перехватывают, и хранят дождь, сами в верхних своих областях всегда бесплодны, и только их нижние склоны и подножия дают средства к жизни цивилизованному населению – населению, которому нужно больше, чем грубым горным племенам с их примитивными жилищами. Отрезки территории между горой и пустыней, берега великих рек, низкие холмы у моря – все это линии цивилизации (фактической или потенциальной) в Западной Азии. Следствие этих условий таково, что через всю историю Западной Азии красной нитью проходит вечное различие между цивилизованными земледельцами равнин и низких холмов и дикими народами гор и пустынь. Великие монархии, которые возникли здесь, редко могли осуществлять свою власть за пределами обрабатываемой земли; горы и пустыня – это другой мир, где они в лучшем случае могут ступать очень осторожно. А для монархических оседлых народов их ближайшие соседи из этого непокорного мира были постоянной угрозой. Это была область хаоса, из которой, как только плотина чуть ослабнет, могли хлынуть орды разорителей. Даже в самые лучшие времена она мешала управлению, предлагая убежище и человеческие ресурсы для всех врагов порядка. Между царскими правительствами и свободными племенами была вековая вражда. Обычной политикой азиатских монархий было просто охранять основные пути сообщения. Такая политика со всей очевидностью следует из того, что цивилизованные поселения были ограничены упомянутыми узкими полосками территории, что основные дороги самой природой ограничены некоторыми определенными линиями. Задачей, стоявшей перед этими правительствами, было не удерживать огромную непрерывную территорию; все было проще – нужно было удерживать эти пути. Важно помнить это в связи с быстрыми завоеваниями – такими, как у Александра. Завоевать Ахеменидскую империю не значило фактически оккупировать всю область в пределах ее крайних границ (на решение такой задачи потребовалось бы больше времени, чем вся жизнь человека) – но завоевать ее земледельческие области и удерживать соединявшие их дороги.

В этом вечном состязании между цивилизованным правительством и свободными детьми гор и пустынь границы, которые разделяли тех и других, естественно, передвигались. Иногда область, которая могла бы (если на нее потратить достаточно усилий) поддерживать цивилизацию, оказывалась наводнена кочевниками и полностью переходила под их контроль. Так произошло с большей частью страны по нижнему течению Евфрата: некогда многонаселенная, усыпанная цветущими городами, а теперь, при жалком управлении турок, – всего лишь пастбище бедуинов. С другой стороны, иногда и цивилизованному правительству удавалось продвинуться дальше в пустыню, выше в горы – или путем завоевания, или же (чаще) поскольку сильные люди в этих племенах основывали свои монархии, подражая монархиям в долинах. Именно так дело обстояло с персами, которые на заре истории были горными кланами, но при этом обитали в достаточно плодородных долинах.

Однако полное подчинение гор и пустынь было за пределами возможностей любой азиатской монархии. Если великие дороги удавалось защитить от мародеров, то казалось уже, что сделано достаточно. И даже этого ахеменидскому правительству, которое предшествовало Александру, не удалось полностью добиться. С выходом на сцену Александра начал свою работу новый дух – более живой, более бодрый, и прежде всего – более последовательный, чем в любой азиатской монархии. Александр не собирался мириться с тем, что свободные племена бросают вызов его правлению. По долгому опыту общения с иллирийцами и фракийцами македонцы знали обычаи таких народов. Ибо горные племена Азии не слишком отличались от горцев Европы; и те и другие были народами, которые остались на той же стадии варварства, когда жители низин перешли к цивилизации. Весьма значимо то, что Александр, при первом своем появлении в Азии, отправился в карательный поход против писидийцев и племен Антибана[9 - Plutarch, Alex. 24.]. Когда хузии (уксии) чуть позже прибегли к вечному шантажу, они, получив резкий удар, поняли, что обычаи Александра отличаются от обычаев персидского царя[10 - Arr, Anab., III. 17; ср. об Антигоне и коссеях, Diod., XIX. 9, 3.]. Племена пустынь также почувствовали его руку. Он фактически нанес несколько спасительных ударов по скифам центральноазиатских степей; в 323 г. до н. э. он готовился разобраться с бедуинами. Возможно, его политика предусматривала окончательное подчинение гор и пустынь; но к моменту его кончины эта работа была лишь начата, а завершение ее должно было занять целые века.

Когда настанет день снова установить европейское правление в Западной Азии, станет ясно, смогут ли его действия, несравненно более могущественные, чем у любой азиатской монархии, покончить со старыми вольностями гор и пустынь. Созданное наукой оружие уже преображает Ближний Восток. Мы столько слышим о разложении оттоманской и персидской монархий, а их могущество по сравнению с другими государствами так упало, что мы едва ли сознаем, что никогда раньше они не были настолько консолидированы внутренне, что центральное правительство могло бы сделать свою власть всеобщей по всей империи. Некоторые из окраинных провинций империи Александра уже снова оказались под властью европейцев; британские и русские администраторы разбираются с проблемами горных и пустынных племен: с афридиями пограничных холмов и степными киргизами. Однако вместо сариссы и лука, с которыми приходилось работать Александру, у его современных наследников есть винтовки и горные батареи, и кто знает – возможно, прогрессивная наука сможет вложить им в руки еще более эффективные орудия господства?

От рассмотрения общих характеристик Западной Азии теперь мы должны перейти к некоторому очерку ее расположения. Огромное плато Центральной Азии с запада граничит с отдельным маленьким плато – Ирана, а с ним на западе соседствует третье, еще более маленькое плато, Анатолийское (Малая Азия). Два последних относятся к политической системе Западной Азии. Все эти плато имеют некоторые общие черты. В центре каждого находятся пустыни или в лучшем случае степь, и каждое окружено горными цепями. Между Центральноазиатским и Иранским плато находится горный массив, ядром которого является Памир и ответвления которого – от Гиндукуша до Сулеймановых гор – развернулись, как веер, по Восточному Ирану, стране, которая примерно соответствует современному эмирату Афганистан. Иранское плато опять-таки отделено от Малой Азии горным массивом Армении. Есть в Западной Азии и четвертое плато – Аравийский полуостров; но он, хотя и находился не вне пределов империи Александра (как он ее в идеале себе представлял), лежал вне фактических владений Александра и его наследников и, следовательно, вне сферы наших интересов в этой книге. Все стороны Анатолийского плато спускаются вниз к морю, за исключением стороны, обращенной к Армении. Напротив, Иранское плато ограничено водой только с южной стороны и вдоль части северной, где его край выходит на Каспий. Северо-западный угол Иранского плато смешивается с «альпийской» частью Армении, которая связывает его с Анатолией; по большей части восточной стороны его обрамляет также «альпийская» зона Восточного Ирана (Афганистана), связывающая Иран с Центральной Азией. Во всех других местах плато спускается вниз, к плоской пустыне: на северо-восточном краю – к пустыням Каспийского и Азовского бассейнов (Туркестан), по юго-западному краю – к пустыне, которая в разных своих частях называется по-разному – сирийской, месопотамской и северно-аравийской, но мы, поскольку она лежит в сфере влияния арабов-бедуинов, будем называть просто Аравийской пустыней; и, наконец, на юго-восточном своем крае оно выходит на песчаные дюны Белуджистана. Между пустынями, которые занимают такую значительную часть внутреннего пространства плато, и пустынями морей, которые простираются вне их, проходят пояса горных областей, которые составляют края плато. Анатолийское плато сравнительно невелико, и никакая его часть не находится вне досягаемости дождевых туч (центральная его область неплодородна не из-за нехватки воды), но далее к востоку его пограничные горы и два промежуточных горных массива (Армения и Памир) вместе с длинной грядой гор, которые выступают из Армении между Аравийской пустыней и восточным краем Средиземноморья (составляющим Сирию), – вот эти различные горы и холмы перехватывают всю влагу, что способствует тому, что с обеих сторон у гор образуется несколько плодородных участков. Часть этой влаги протекает внутрь плато, питая какую-то растительность на внутренних склонах и в расщелинах пограничных горных цепей, но, поскольку поверхность гор, обращенная к морю, естественно, получает большую часть влаги, великие реки Ближнего Востока текут не вовнутрь, но наружу, к морю.

Из рек к западу от Ирана самые мощные те две, что берут свое начало в горах Армении и текут через Аравийскую пустыню к Персидскому заливу. Если бы не Тигр и Евфрат, все пространство между Сирией и Ираном было бы одной огромной пустыней. Однако эти реки для Аравийской пустыни стали тем, чем стал Нил для Ливийской; они несут с собой зеленый пояс плодородия и способны поддерживать жизнь в наследовавших друг другу городах. Тигр течет более прямо на юго-восток, параллельно (и не очень далеко от) горным цепям, которые ограничивают Иран; по дороге его пополняют воды, которые эти горы сливают со своих склонов. Оба истока Евфрата текут на запад; потом, как одна река, он поворачивает, входит в Аравийскую пустыню и пересекает ее по диагонали. В одном месте – примерно в 350 милях от устья – он почти смешивается со своим собратом-рекой с Востока. От Багдада на Тигре до Евфрата всего лишь 25 миль. Но потом они снова расходятся и впадают в море (в древности) отдельными устьями; теперь же обе реки действительно соединяются у Курны. Узкая полоска земли между реками в области Багдада отмечает перемену в характере всей страны. К северу от нее страна между двумя реками является пустыней – частью великой Аравийской пустыни, которая раскинулась от Сирии до пределов Ирана, – лишь непосредственное побережье рек оказывается обитаемым. К югу от нее в древности реки были связаны целой сетью каналов, оживлявших землю – темные речные наносы – и дававших ей необыкновенное плодородие. Это была Вавилония, плоская, изобильная страна, как Египетская дельта, страна пшеничных полей и садов, ив и пальм. Это была самая богатая страна на Ближнем Востоке, место рождения его древнейшей цивилизации, естественное средоточие жизни.

Итак, азиатская часть империи Александра, с которой практически совпадала империя Селевка в тот момент, когда она достигала наибольших размеров, распадалась на несколько четко очерченных областей:

1) «Страна за Тавром», то есть Анатолийский полуостров (Малая Азия) без Киликии[11 - Наши ученые, жившие на Западе, называют эту страну находящейся на этой стороне Тавра, ??? ???? ??? ??????. Я пишу «за» с точки зрения того, кто находится в географическом центре империи.].

2) Сирия и близко связанные с ней Киликия на западе и Месопотамия на востоке, то есть страна арамеев.

3) Низины вокруг Евфрата и Тигра, место расположения древней ассиро-вавилонской цивилизации, наряду с Сузианой (Элам).

4) Иран.

5) Индийские провинции, охватывавшие значительную часть Пенджаба.

Рассказав о ряде событий, которые привели к практическому завоеванию всего наследия Александра Селевком, я намереваюсь в первую очередь проследить историю его наследников до кончины Селевка III – лишь в той мере, в которой она касается первой из упомянутых выше областей – Малой Азии; затем взять каждую из остальных областей по очереди и посмотреть, что можно узнать о жизни каждой из них при этих эллинистических царях.

Глава 3

Пердикка

Трудно было бы назвать какой-либо другой период в истории продолжительностью в десять лет, помимо царствования Александра, когда столь огромная перемена произошла на таком большом пространстве Земли – изменение, которое до такой степени переменило бы положение вещей. Внезапно пышность величайшей из когда-либо известных империй была сметена прочь. И сила, занявшая ее место, руководилась идеями совершенно новыми для большой части человечества, идеями, которые до сих пор имели хождение лишь в крошечных эллинских республиках. Весною 323 г. до н. э. весь порядок вещей от Адриатики до самых гор Центральной Азии и пыльных равнин Пенджаба основывался на воле одного человека, одного мозга, вскормленного эллинской мыслью. Затем рука Божия, словно проводя какой-то фантастический эксперимент, устранила этого человека. Кто в тот момент мог бы предсказать, каков будет исход? (Май или июнь 323 г. до н. э.)

Хозяина больше не было, но инструмент, с помощью которого он работал, новая сила, которую он выковал, – македонская армия все еще оставалась непревзойденной. Пока было всего лишь нужно завладеть ею, чтобы править миром. Македонские вожди собрали общий совет рядом с телом умершего царя. Для них всех те перспективы, которые открывал этот внезапный поворот дела, должно быть, казались в то время смутными и странными; их посещали лишь авантюристические надежды и туманные амбиции. Вопросом, требовавшим немедленного внимания, было то, кого поставить во главе империи. Это должна была быть особа из царского дома – в этом все были согласны. Однако царский дом не предлагал блестящего выбора: Филипп Арридей, полоумный сын великого Филиппа от жены-фессалийки; все еще не родившийся сын Александра и иранской принцессы Роксаны (если это оказался бы сын) и Геракл, сын Александра и персиянки Барсины, мальчик, которому было около трех лет. Кандидатуру последнего серьезно пока не предлагали, поскольку, очевидно, считали его незаконным[12 - ???? ??????????? … ???? ???? ???? ??????? ??? ????? ???? ????????. Plutarch, Alex. 21.]. Никто из того огромного населения, над которым предстояло править новому царю, не имел никакого голоса в выборе правителя. Македонцы разбили свой лагерь на вавилонских равнинах; это были люди, которые за одиннадцать лет до того ничего не знали вне узких границ своей собственной земли, а теперь они выбирали царя для половины мира столь же безраздельно, как если бы это был только царь македонцев, как в прежние времена. Немедленно возникли раздоры. Кавалерия, как говорят наши источники, решилась ждать сына, которого, как надеялись, должна была родить Роксана; пехота была настроена поставить Филиппа Арридея. Это различение кавалерии и пехоты было не только лишь военным, но и социальным. Точно так же, как средневековый рыцарь находился на более высокой ступени общества, нежели пехотинец, так и мелкие аристократы Македонии следовали за царем в качестве воинов, его «товарищей» (гетайры); обычные пехотинцы набирались из крестьянства. Есть указания на то, что прежде всего узко мыслящие и откровенные македонские копейщики, менее, нежели стоявший над ними класс, открытые либеральным влияниям и большим идеям, почувствовали некоторое отчуждение после бесконечных маршей Александра и тех восточных атрибутов, которыми он себя окружил. Образцом царя для них был все еще царь Филипп; они не хотели бы видеть, чтобы сына их старого хозяина обошли в пользу полуварвара, все еще лишь вероятного наследника Александра. Более того, они ничего бы не выиграли (в отличие от многих аристократов) от раскола империи, и они подозревали, что предложение подождать до родов Роксаны скрывало план вообще лишить империю своего главы. Только тогда, когда дело дошло почти до кровопролития, диспут разрешился посредством компромисса. Филипп Арридей и сын Роксаны должны были править совместно. Пердикка, член старого правящего дома македонской области Орестида, главный из всех вождей, собравшихся в Вавилоне, должен был стать регентом.

Было и много других великих князей и полководцев в царстве – в Вавилонии, в Македонии, в провинциях, которых смерть Александра навела на новые мысли. Удержится ли империя и, если так, каково будет их положение в ней? Развалится ли она на куски и, если так, на что каждый из них сможет наложить руки? За соглашением между кавалерией и пехотой последовало распределение сатрапий. Не говоря уже о возможности добиться большего, никакой заметный человек не мог чувствовать себя в безопасности в грядущие времена, не располагая какой-либо собственной силой. И ни одна сила не могла быть прочно основанной, если бы она не обладала территориальной поддержкой – базой для боевых действий и источником дохода. Именно такие соображения заставили теперь многих из великих вождей, чьи должности доселе были чисто военными, желать управления какой-либо провинцией. Первым, кто ясно увидел, чего требуют новые условия (как говорят нам наши авторы), был Птолемей, сын Лага, самый хладнокровный и рассудительный из полководцев Александра. Именно он, как свидетельствуют они, первым предложил перераспределение сатрапий и завоевал расположение регента, представив это решение как бывшее в интересах последнего, дабы устранить возможных соперников на некоторое расстояние от себя. В любом случае как база, которую можно было защищать и как источник дохода, ни одна сатрапия не могла быть выбрана более мудро, чем та, которую он выделил для себя, – Египет, огражденный безводными пустынями и практически лишенными гаваней берегами, и в то же самое время исключительно богатый, выходивший на Средиземноморье и предназначенный для того, чтобы превратиться в один из величайших торговых путей мира. Однако по большей части новый план был подтверждением статус-кво: единственными новыми назначениями, которые мы должны здесь отметить, были назначение Евмена, греческого секретаря Александра, в Каппадокию, Пифона, сына Кратея, – в Мидию и Лисимаха во Фракию.

Среди заметных фигур великого собрания в Вавилоне тем самым летом 323 г. был один, кто в этой книге заслуживает нашего особого внимания, – могучий юный офицер хорошего македонского происхождения, примерно одного возраста с умершим царем, который завоевал себе честь при Александре, как и его отец Антиох до него – при Филиппе. Звали этого молодого человека Селевком. Он сопровождал царя, когда тот первый раз вступил в Азию в 334 г. до н. э. В индийской кампании 326 г. до н. э. он получил один из верховных командных постов. Его служба (оставшаяся для нас незасвидетельствованной) среди холмов Афганистана и Бухары, несомненно, показала острому взгляду Александра большие способности подчиненного. Он был командиром царских гипаспистов и состоял в штабе царя. При пересечении Гидаспа в одном корабле были Александр, Птолемей, Пердикка, Лисимах и Селевк – очень значимый момент, если вспомнить позднейшую историю этих пяти людей, – и в битве с царем из династии Пауравов, последовавшей за этим, Селевк сражался во главе своего подразделения[13 - См. Приложение А.].

В следующий раз мы слышим о нем два года спустя (324 до н. э.) во время великого брачного праздника в Сузе, когда Александр, вернувшись из Индии, взял в жены дочь Дария и сделал так, чтобы все его полководцы женились на иранских царевнах[14 - Arr. Anab., VII. 4.]. Невеста, которая досталась на долю Селевка, показывает, насколько высокое место командир гипаспистов занимал в кругу царя. Среди наиболее ожесточенных противников наступления Александра были два великих князя дальнего Ирана – Спитамен и Оксиарт. Когда Александр захватил горную крепость Оксиарта, в его руки попала семья этого вождя. Тогда Оксиарт заключил мир. Его союзник Спитамен уже погиб. Дочь Оксиарта, Роксана, была главной царицей Александра; дочь Спитамена, Апама, в Сузах была выдана за Селевка.

Как любопытный факт уже было отмечено, что из восьми или девяти персидских царевен, упомянутых в связи с этим, только две фигурируют в более поздних источниках[15 - Professor J. P. Mahaffy, Empire of the Ptolemies. Махаффи предполагает, что, «когда Александр умер, все это дело посчитали одной большой шуткой». Однако можно вспомнить и о том, что из восьми женихов пять также весьма скоро исчезли со сцены.]. Одним из этих исключений, однако, является Апама. Нет никаких сомнений, что ее брак с Селевком не был фиктивным. Она стала матерью его наследника, и ее муж, согласно Аппиану, основал три города, которые носили ее имя[16 - App. Syr., 57. Этому утверждению не противоречит то, что Апамей было более чем три. По поводу некоторых из них традиция ясно говорит, что они были основаны Антиохом I, сыном Апамы. Следует заметить, что есть именно три Апамеи, про которых определенно говорится, что они были основаны Селевком: (1) Апамея в Сирии на Аксии (Оронте); (2) Апамея condita a Seleuco rege inter Ciliciam, Cappadociam, Cataoniam, Armeniam [основанная царем Селевком между Киликией, Каппадокией, Катаонией, Арменией] (Plin. Nat. Hist., V, § 127) и (3) Апамея на Евфрате zeugma, современный Биреджик (Plin. Nat. Hist., V, § 86).]. Династия Селевкидов, один из корней которой был в Македонии, другим уходила в древние роды Восточного Ирана.

Селевк не был одним из главных деятелей в событиях следующих десяти лет. Но среди фигур второго плана он играл роль, которая снова и снова останавливает на себе наше внимание. Даже если бы это было не так, все равно было бы необходимо сделать общий обзор хода этих событий, чтобы понять ситуацию, когда настало время Селевку выступить на первый план в качестве главного героя. Первое, что сразу обращает на себя наше внимание, когда мы читаем историков этой эпохи, – то, что история мира, как кажется, превратилась в историю македонской армии и ее вождей. Но уже в 323 г. до н. э. два эпизода показывают, что господство македонской армии должно было сократиться и что элементы старого мира, которые она заменила, возможно, преуспеют в том, чтобы вернуть себе свое место. Империя Александра подавила старый варварский Восток; подавила она и старую свободную Элладу. При кончине царя первый еще не шевельнулся; не было никаких непосредственных попыток со стороны восточных народов стряхнуть иго македонцев. Однако как на Востоке, так и на Западе эллины считали, что они вернули себе прежнюю свободу. В самой Греции Афины призвали города к оружию и началась Ламийская война, или же, как греки сами называли ее, Эллинская война. На Дальнем Востоке эллины, которых Александр массово переместил в Бактрию, решились повторить подвиг Ксенофонта и пойти домой через Азию. Большой их отряд, более 20 000 пехотинцев и 3000 всадников, бежал. Оба этих движения македонские вожди пока были способны подавить. Афины и их союзники были раздавлены в следующем году (322 до н. э.) Антипатром и Кратеем. Бактрийских греков встретил Пифон, новый сатрап Мидии, и уничтожил их по приказанию регента[17 - Diod., XVIII. 7.]. Один мятеж македонцам подавить не удалось – на Родосе, который, узнав о смерти Александра, изгнал македонский гарнизон[18 - Ibid. 8.] и начал свою жизнь, как независимое греческое государство, которое могло на равных говорить с македонскими правителями мира.

Компромисс, к которому пришли всадники и пехотинцы, начал действовать. В должное время Роксана родила сына – Александра, царя с материнской утробы. Однако вскоре начались проблемы. Быстро стало ясно, что господство Пердикки было чем-то большим, чем согласны были терпеть другие македонские вожди. Не прошло и полутора лет со дня смерти Александра, как в его царстве образовались две враждующие партии. С одной стороны, Пердикка, представлявший центральную власть; простачок и младенец, которых именовали царями, были под его охраной. Олимпиада, мать Александра, поддерживала его всеми силами своего влияния. Дело царского дома фактически было связано с делом Пердикки. Против него объединилась большая часть других македонских вождей. Душою оппозиции был Антигон, сатрап Фригии, однако партия включала в себя и Антипатра, старого полководца Филиппа, который командовал в Македонии с тех пор, как оттуда отбыл Александр, и только что подавил восстание греческих государств; она также включала Кратея, одного из наиболее популярных у македонских воинов вождей, а также Птолемея, сатрапа Египта. Вожди открыто не противостояли власти царей – одному лишь Пердикке; их действия тем не менее фактически были направлены против любой центральной власти. Даже среди тех, кто оставался на стороне регента, было много таких, чьи сердца, как показали дальнейшие события, принадлежали оппозиции. Из великих людей царства только один, помимо Пердикки, был серьезен в защите царского дела – Эвмен из Кардии, главный секретарь Александра, который получил сатрапию Каппадокия. Его вызывающее неприязнь положение как грека среди македонских аристократов делало весьма маловероятными его шансы в схватке полководцев; для него все зависело от поддержания власти царей.

В 321 г. до н. э. противостояние вылилось в открытую войну. Поводом для нее, по крайней мере со стороны Антигона, был его отказ повиноваться призыву регента, за которым последовало бегство в Македонию, где Антипатр и Кратей открыто поддержали его ссору с ним. Что касается Птолемея, casus belli стал захват им тела Александра – фетиша, который давал огромный престиж тому, кто обладал им. Антигон, Антипатр и Кратей перешли в наступление, перебравшись из Македонии в Малую Азию; Птолемей остался защищать свои позиции в Египте. Чтобы подавить этот двойной мятеж, регент разделил свои войска. Эвмена оставили в Малой Азии, чтобы он выгнал захватчиков. Сам Пердикка с царями отправился на Египет. Тех македонских вождей, что все еще повиновались ему, но были слишком могущественны, чтобы считаться безобидными, он оставил рядом с собой под наблюдением. Ведь политику отсылания возможных конкурентов на безопасное расстояние он уже испытал!

И Селевк, которого мы в последний раз видели как юношу с блестящим будущим в Вавилоне, – на чьей стороне он был во время этих первых лет анархии, последовавших за кончиной Александра? В договоре, который предоставил столь многим его собратьям-вождям часть завоеванных земель, он провинции не получил. Вместо этого ему дали высокую командную должность в имперской армии под командованием регента[19 - См. Приложение B.]. Едва ли, если бы он сам этого желал, он не смог бы заполучить себе провинцию, как и все остальные. Лисимах, который получил Фракию, возможно, был и младше его. Многие действующие сатрапы не были достаточно значимыми персонами, чтобы не уступить, если бы такой юноша, как Селевк, стал настаивать на своих требованиях. Должно быть, тот командный пост, который он получил, казался ему более выгодным, чем управление провинцией. Безусловно, это была бы более блестящая должность, если бы власть царей и регента могла удержаться. Да, теперь все ясно: его планы подразумевали продолжение империи, он связал свою дальнейшую судьбу с судьбой регента, и он упустил свой шанс в договоре 323 г. до н. э.

Но это было уже два года назад, и, если он тогда не показал того же умного предвосхищения событий, как Птолемей, с тех пор он многому научился. Селевк сопровождал регента в экспедиции против Египта. Возможно, он был среди тех, кого Пердикка считал опасными. Пифон, сатрап Мидии, тоже туда отправился, и Антиген, командир «серебряных щитов», македонской пешей гвардии. Кампания эта оказалась наглядным уроком, причем совсем не таким, как хотелось бы регенту. Для Селевка ясно выявился контраст между его собственным положением – ведь он был связан своей должностью и обречен на постоянное подчинение центральной власти – и положением Птолемея, который продемонстрировал свои способности на умно выбранном и умно подготовленном участке и смог удержать свою независимость против всех атак. Три раза Пердикка пытался пересечь рукав Нила, который отделял Египет от пустыни, каждый раз с огромными потерями. Вскоре его армия была полностью деморализована; множество воинов переходили к Птолемею; те, кто так не поступал, косо смотрели на своего вождя. В таком затруднительном положении Пердикка потерял контроль над собой. Его отношения с македонскими вождями, которых он собрал вокруг себя, обострились. Это была последняя соломинка. Македонские вожди, которых оттолкнуло поведение регента, видя, что его дело проиграно, быстро согласились положить конец этой невозможной ситуации. Пифон, сатрап Мидии, и примерно еще сотня офицеров подняли открытый бунт. Селевк принял сторону победителей. И свой выбор он сопроводил безжалостно энергичными действиями. Он сам повел отряд офицеров кавалерии, которые вломились в палатку регента. К ним присоединились телохранители[20 - ??? ??? ?????????????, Paus., I, 6, 3; ср. Just., XIV, 4, 11.], и их командир Антиген сам нанес Пердикке первый удар[21 - Diod., XVIII. 39, 6; Arr., ?? ???? ????. 35.]. Затем масса нападающих кинулись на него и завершили дело[22 - Diod., XVIII. 36; Arr., ?? ???? ????. 28; Strabo, XVII. 794; Селевк упомянут вместе с Антигеном, Nepos, Eum. 5, 1.]. Армия немедленно примирилась с Птолемеем и вернулась с царями, дабы соединиться с Антипатром и Антигоном, которые шли с севера. Пифон и другой вождь по имени Арридей приняли командование армией и опеку над царями.

Популярный полководец Кратей, который оставил Македонию вместе с Антипатром, ушел из жизни. Его отряд потерпел удивительное поражение от рук Эвмена, и сам он погиб (май 321 до н. э.). Однако эта победа Эвмена не сделала его достаточно сильным, чтобы задержать Антипатра, который пересек Малую Азию посуху, или Антигона, который двигался вдоль берегов морем. Антипатр обнаружил армию (это была армия Пердикки), расквартированную у Трипарадиса в Северной Сирии[23 - Diod., XVIII. 39, 1. Местоположение Трипарадиса, «Трех садов», точно не известно. Предполагали, что это то же самое, что Парадис, упомянутый у Strabo, XVI, 756; Plin. N.H., V. 19; Ptolemy, V. 15, 20 и у Стефана Византийского близ истоков Оронта. П. Пердризе (Revue archеol. 3

sеrie, xxxii. (1898), p. 34 f.) отождествляет его с Риблой (современное Рабле), которая фигурирует в Ветхом Завете как врата в Южную Сирию с севера. Это отождествление оспаривает Р. Дюссо (Revue archеol. 3

sеrie, xxxii. (1898), p. 113 f.), который располагает ее у Джусии. Эта разница во мнениях не слишком важна, поскольку расстояние между Джусией и Риблой, как говорят, «полчаса на лошади шагом».].

Македонская пехота все еще была в раздраженном и подозрительном настроении. Роль ее в убийстве Пердикки, как кажется, в основном была пассивной; аристократы и всадники действовали через голову пехотинцев. И хотя они примирились с изменением командования, они не могли не чувствовать, что в чем-то предводители их обманули. Они охотно ответили на призыв Эвридики, амбициозной супруги Филиппа Арридея, когда она начала жаловаться, что Пифон покушается на права их кумира – бедного недоумка-царя. Пифону и Арридею удалось до некоторой степени усмирить их, отказавшись от регентства; они продолжали осуществлять свои права лишь до появления Антипатра, которого вслед за тем армия выбрала регентом вместо них. Антипатр, великий представитель старых дней Филиппа, должен был все наладить.

Но теперь, когда появился Антипатр, результат был тот, что он также поссорился с македонскими воинами. Дело было в деньгах, которые обещал Александр и которые Антипатр то ли не хотел, то ли не мог выплатить немедленно. Эвридика и сторонники Пердикки довели воинов до бешенства. Армия стояла лагерем на берегах реки. С другой стороны были войска, которые Антипатр привел с собой из Македонии. На верность этих новых рекрутов можно было полагаться вполне, однако большая армия, включавшая в себя ветеранов, завоевавших мир, которая выбрала царей и считала себя суверенной властительницей империи, подняла открытый бунт. Когда Антипатр перебрался через реку, чтобы побеседовать с воинами, его встретили камнями. Двое мужчин противостояли взбешенной толпе и спасли Антипатра. Один из них, как и сам Антипатр, был полководцем времен Филиппа – Антигон, сатрап Фригии, другой принадлежал уже новому поколению и предстал во всем блеске юности и военного престижа – Селевк, командир конницы. У них обоих было достаточно влияния, чтобы отвлечь внимание озлобленной толпы, пока Антипатр бежал по мосту к своему собственному лагерю. Здесь к нему присоединились офицеры конницы, и перед лицом объединенной воли своих наследственных вождей пехоте с неохотой пришлось утихомириться и подчиниться[24 - Diod., XVIII. 39; Arrian, ?? ???? ????. 30 сл.; Polyaen. IV. 6, 4.]. Приход Антипатра к регентству принес с собой (как и вступление в эту должность Пердикки) перетасовку должностей в империи. Функции, которые были объединены в лице Пердикки, разделили между Антипатром, ставшим опекуном царей, и Антигоном, принявшим должность главнокомандующего всеми македонскими войсками в Азии с задачей подавить Эвмена и остаток старой роялистской партии. Антигон, конечно, продолжал владеть своей старой сатрапией во Фригии, к которой теперь добавилось его новое военное командование. Различные изменения в то же самое время были сделаны и в отношении других сатрапий. Ценность территориальной базы стала еще более очевидна теперь, чем была три года назад. Пифон отправился обратно в Мидию; Арридей получил Геллеспонтскую Фригию. Для Селевка договор в Трипарадисе вернул шанс, который он упустил при договоре в Вавилоне. Роль, которую он сыграл в спасении жизни Антипатра, поставила его в сильную позицию. Возможно, теперь было уже немного сатрапий, в которых ему могло бы быть отказано, если бы он попросил. Его выбор теперь показывает, как он изучил пример Птолемея. Отдав свое командование гетайрами Кассандру, сыну Антипатра, он стал править провинцией, которая из всех частей империи имела больше всего общего с Египтом, – провинцией Вавилония.

Ввиду огромной важности Вавилонии среди других провинций сначала кажется удивительным, что после кончины Александра она досталась не кому-то из великих вождей. Она была отдана некоему Архонту из Пеллы[25 - Diod., XVIII. 3, 3; Just., XIII. 4, 23; Arr. Ind., 18. 3. Мазей скончался в 328 г., и Александр назначил на его место Стамена. Был ли Стамен уже мертв в 323 г., или его просто заменил Архонт, мы не знаем.]. Объясняется это, безусловно, тем, что Вавилон должен был быть штаб-квартирой правительства регента, и Пердикка не хотел иметь непосредственно рядом с собой слишком могущественного правителя. Сатрап Вавилонии должен был быть всего лишь подчиненным даже в своей собственной столице. Архонт не радовался этим обстоятельствам, как мы можем судить из того факта, что через два года он оказался в оппозиции Пердикке (или же Пердикка, во всяком случае, считал его оппозиционером). Регент – находившийся тогда в Киликии по дороге из Малой Азии в Египет – послал одного из своих офицеров, которым он доверял, Докима, чтобы тот заменил Архонта; бывший сатрап должен был стать просто собирателем дани с провинции. Архонт попытался удержать свою сатрапию военной силой. Однако к эмиссару регента присоединилась часть населения провинции, и в последовавшей стычке Архонт пал, смертельно раненный. После этого Вавилон принял Докима с распростертыми объятиями; тот удерживал его для Пердикки, покуда несколько месяцев спустя ситуация внезапно не изменилась. Регент лежал, истекая кровью из множества ран, на берегу Нила, и оппозиция восторжествовала. Нельзя было ожидать, что Доким останется на своей должности. Вавилонию вожди в Трипарадисе передали Селевку[26 - О Докиме и Вавилонии см.: Arr., ?? ???? ????. frag. Reitzenstein (Breslauer Philologische Abhandlungen, vol. iii).].

Что после этого произошло между Докимом и Селевком, мы не знаем[27 - «Principio Babylona cepit» («Вначале захватил Вавилон», Justin, XV. 4, 11), на что в связи с этим ссылается Баумштарк (Pauly-Wissowa, статья Babylon), описывает захват Вавилона в 312 г.]. В следующем году Селевк владел Вавилоном, а Доким с другими сторонниками покойного регента скрылся в холмах Писидии[28 - Diod., XVIII. 44.]. Положение сатрапа Вавилонии приобрело дополнительную важность после новых назначений. Теперь его уже не затмевал имперский двор. Два вождя, унаследовавшие власть Пердикки, располагались один в Македонии, а другой – в Келенах (Фригия). Селевк теперь стал хозяином наследства Навуходоносора. На тех же террасах, где тремя столетиями раньше бродил Навуходоносор и говорил: «Это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царства силою моего могущества и в славу моего величия!» (Дан., 4: 27), теперь ходил, как господин, юный македонец и смотрел на тот же самый Вавилон, простиравшийся перед ним на юг, как на свои владения.

Глава 4

События на Востоке, 321–316 гг. до н. э

Вавилония, у которой было столько общего с Египтом, отличалась от него одним, как к своей выгоде, так и невыгоде – своим центральным положением. Через Евфрат и Северную Сирию она соприкасалась со Средиземноморьем и Западом, в то время как несколько дней пути через долину отделяли Тигр на востоке от горной гряды, за которой вздымалось Иранское плато – Иран, где облик мира и обычаи людей так отличались от тех, что господствовали при реках вавилонских. Если человек хотел править всей империей Александра, то Вавилон был лучшим местом для правительства, чем Египет; если же, с другой стороны, правитель Вавилонии был недостаточно силен, чтобы надеяться на большее, чем просто независимость, он, конечно, должен был бы больше ввязаться в дела своих соседей, чем правитель Египта. Селевк должен был с тревогой следить за ходом событий в землях вокруг Средиземноморья, где, как казалось, восходила звезда Антигона, и в Иране, где македонские вожди, македонские и греческие армии все еще были сомнительным элементом.

Среди восточных сатрапов были два вождя первой величины: Пифон и Певкест. Оба принадлежали к внутреннему кругу из восьми соматофилаков, которые находились ближе всего к покойному царю. Эти двое людей были ключевыми персонажами в тот момент в Иране.

Пифон, сын Кратея из Алкомен в Эордее[29 - Arr., Ind., 18, 6; Anab. VI. 28, 4.], получил сатрапию в Мидии при разделе в Вавилоне после кончины Александра. Ни у кого из тех, кто отправился в свои провинции, сердце не было настолько полно грандиозных прожектов; никто быстрее него не осознал перспектив для амбиций отдельной личности при новом положении вещей. Его провинция была самой важной в Иране. В Экбатанах располагалась столица первого иранского царства. При Ахеменидах они все еще продолжали быть одной из великих столиц империи, летней резиденцией персидских царей. Мидия считалась богатейшей из всех иранских провинций, как показывает цифра, в которую оценил ее Дарий[30 - Hdt., III. 92.]. Ее горные равнины были прекрасными пастбищами; они питали неисчислимые табуны коней – лучших в мире. На ее холмах поселились отважные племена, предки современных курдов, у которых правитель Мидии мог получить огромные ресурсы бойцов[31 - Polyb., V. 44; Strabo, XI. 525.]. Для амбициозного человека владение Мидией открывало широкие возможности.