Евразийский интеграционный проект: предпосылки, становление, развитие. Глобальные процессы на постсоветском пространстве

Очевидно, что область взаимодействия населения постсоветского пространства в сфере культуры, искусства, образования, спорта, туризма, а также личных (в том числе профессиональных, родственных и т.п.) связей изначально обладает мощным интеграционным потенциалом. Детальное исследование социокультурного (гуманитарного) притяжения стран постсоветского пространства регулярно проводится в рамках проекта «Интеграционный барометр ЕАБР», реализуемого Центром интеграционных исследований Евразийского банка развития и Международным исследовательским агентством «Евразийский монитор».

В 2017 г. для государств – членов ЕАЭС и Таджикистана была характерна феноменальная плотность взаимных социальных связей: за исключением России, более 50% их граждан заявили о наличии постоянно поддерживаемых связей с родственниками, друзьями, коллегами из стран региона СНГ. Наиболее высокие показатели были зафиксированы в Киргизии (80%), Армении (79%) и Таджикистане (66%). В России всего 31% населения поддерживает постоянные социальные связи в соседних по региону СНГ странах, при этом большинство (61%) не поддерживает их вообще[31 - Интеграционный барометр ЕАБР – 2017. С. 15.].

В целом наибольший взаимный интерес закономерно проявляют жители двух славянских государств – России, Белоруссии, а также Казахстана. В силу особенностей своего социокультурного профиля Казахстан занимает промежуточное положение между «восточным» и «западным» векторами интеграционных предпочтений. Вместе с тем широкое распространение традиционных институтов родственно-семейных связей в хозяйственных практиках, традиционных ценностей (религия, семья) и коллективистской культуры «работает» в большей степени на сближение Казахстана именно с Россией и Белоруссией. Наиболее близкой к России является базовая культурная идентификация Белоруссии. На вопрос: «Вы считаете себя более близким к русским или к европейцам?» почти три четверти белорусских респондентов отвечают «к русским» и около 20% – «к европейцам», объясняя это, прежде всего, историческими (49,5%), культурными (39,9%) и языковыми (36,2%) причинами[32 - Будущее Беларуси. Взгляд независимых экспертов / Под ред. О. Манаева. СПб.: Невский простор, 2012. С. 29.]. В условиях состоявшегося политического «развода» России и Украины сейчас именно на долю Белоруссии выпала особая миссия по формированию зоны «сборки» Евразии[33 - Вардомский Л.Б. Состояние и перспективы взаимных экономических отношений Беларуси, России и Украины в контексте их идентичности. С. 107.].

Четко выраженный вектор социокультурного притяжения на постсоветском пространстве образует и сохраняющийся интерес населения стран Центральной Азии к России, несмотря на то, что в Узбекистане, Туркмении и Таджикистане весомо тяготение и к странам арабского, персидского и тюркского национально-культурных кластеров.

Гораздо более противоречивы в демонстрации своих социокультурных предпочтений государства Южного Кавказа. Принципиальное отличие этого региона от других частей постсоветского пространства состоит в том, что он всегда чисто «исторически существовал как регион с подвижными границами, различными государственными, этническими и конфессиональными идентичностями»[34 - Южный Кавказ: тенденции и проблемы развития (1992–2008 годы) / Отв. ред. и рук. авт. кол. В.А. Гусейнов. М.: Красная звезда, 2008. С. 36.]. До сих пор тлеющие региональные конфликты на спорных территориях (Нагорный Карабах, Южная Осетия и Абхазия) ощутимо нарушают и без того хрупкий баланс социально-политического равновесия в Азербайджане, Армении и Грузии. Самый большой камень преткновения – Нагорный Карабах. Являясь ключевым компонентом как армянской, так и азербайджанской национальной идентичности, он превратился в опасное «яблоко раздора» как с этнополитической, так и с оборонной точки зрения[35 - См.: Бабаян Д. Азербайджано-карабаxский конфликт: этнополитика и безопасность // Россия и новые государства Евразии. 2015. № 2 (27).].

Кроме того, Южный Кавказ «принял на себя удар» половины (четырех из восьми) всех вооруженных конфликтов на постсоветском пространстве: армяно-азербайджанского, грузино-абхазского, грузино-осетинского, и внутригрузинской гражданской войны. Все эти «болевые точки», буквально пронизывающие пространство Южного Кавказа, придали отношениям государств-соседей дополнительный центробежный импульс, который существенно затруднил процессы социально-экономической трансформации.

Показательно, что ни одна из стран рассматриваемого региона не считает своих непосредственных соседей друзьями. Для подавляющей части населения Азербайджана (91%) – это Турция, для Грузии (42%) – США. Население Армении (83%) ставит на первое место (и с большим отрывом) Россию[36 - Caucasus Barometer 2013 regional dataset / The Caucasus Research Resource Centers (CRRC) caucasusbarometer.org/en/cb2013/MAINFRN.]. Вместе с тем особое значение в сотрудничестве Грузии и Армении имеет их культурно-конфессиональная общность. Для России же целесообразно наращивать экономические и гуманитарные связи со всеми странами Южного Кавказа, независимо от их текущих интеграционных предпочтений[37 - Вардомский Л.Б., Пылин А.Г., Соколова Т.В. Страны Южного Кавказа: особенности развития и регионального взаимодействия. М.: Институт экономики РАН, 2014. С. 62, 67.], но с обязательным учетом их социокультурных и ментальных особенностей. В 2017 г. в государствах – участниках опроса выявлен высокий интерес к продукции культурной индустрии стран региона СНГ: кинематографу, литературе, музыкальному искусству. Среди лидеров – Таджикистан (69%), Казахстан (68%) и Белоруссия (60%), наименьший показатель – в Армении (36%)[38 - Интеграционный барометр ЕАБР – 2017. С. 16.].

К сожалению, подобные гуманитарные скрепы «снизу» в течение длительного времени не получали должной поддержки на официальном законодательном уровне. По мнению Д.И. Ушкаловой и М.Ю. Головнина, неоправданное чрезмерное увлечение экономическими теориями интеграции, недооценка роли и необходимости создания полноценного институционального каркаса не могли не сказаться на эффективности попыток объединения[39 - Ушкалова Д.И., Головнин М.Ю. Теоретические подходы к исследованию международной экономической интеграции. М.: Институт экономики РАН, 2011. С. 37–38.]. Показательно, что только в 2006 г. (по прошествии 15 лет с момента распада СССР!) были созданы Совет по гуманитарному сотрудничеству (СГС) и Межгосударственный фонд гуманитарного сотрудничества государств – участников СНГ (МФГС). В 2009 г. приступил к работе Межгосударственный совет по сотрудничеству в научно-технической и инновационной сферах, были утверждены Основные направления долгосрочного сотрудничества государств – участников СНГ в инновационной сфере и разработана Межгосударственная программа инновационного сотрудничества государств – участников СНГ на период до 2020 г. В середине 2011 г. создан Совет по сотрудничеству в области фундаментальной науки и принята Концепция развития образования в сфере культуры и искусства государств – участников СНГ.

Кроме того, «идеологический шок начала 90-х гг., следствием которого стало разрушение советской идентичности многих представителей старших поколений и утрата смысла прожитой ими жизни, привел к социальной, этнической и психологической дискриминации носителей советской ментальности на всем постсоветском пространстве»[40 - Социокультурные особенности российской модернизации: материалы «круглого стола». М.: Экон-Информ, 2009. С. 35.]. В связи с этим запустить процесс евразийской интеграции, опираясь только на разрозненные национальные идентичности, так и не удалось. Возможно, во многом именно поэтому «Евразийский экономический союз, при всей его практической полезности, не стал центром силы в Евразии»[41 - Тренин Д. Контурная карта российской геополитики: возможная стратегия Москвы в Большой Евразии. М.: Московский Центр Карнеги, 2019. 11 февр. carnegie.ru/2019/02/11/ru-pub-78328.].

В последние годы практически во всех странах общественная поддержка ЕАЭС медленно снижалась. Высокий уровень одобрения членства в ЕАЭС, зафиксированный в 2015 г., был, скорее всего, своего рода авансом общественного доверия, связанного с позитивными ожиданиями. Вместе с тем неблагоприятная внешняя конъюнктура, в условиях которой зарождалось и развивается новое интеграционное объединение (мировой экономический кризис, межгосударственные конфликты в регионе СНГ), не позволяет оправдаться многим ожиданиям скорых положительных эффектов интеграции, и это ведет в том числе к отрицательной динамике общественных настроений[42 - Интеграционный барометр ЕАБР – 2017. С. 21–22.].

Так, в Молдавии впервые за шесть лет исследований «Интеграционного барометра ЕАБР» общий индекс притяжения к Евросоюзу стал выше аналогичного к региону СНГ. Небольшая отрицательная динамика притяжения в целом ко всем странам региона СНГ зафиксирована в Армении (по отношению к России – значительная). В Таджикистане и Молдавии также значительно уменьшилось притяжение к России. При этом интеграционное позиционирование самой России по-прежнему многовекторно. В предпочтениях россиян примерно в равной степени присутствуют все геополитические векторы (страны региона СНГ, ЕС и «остального мира»)[43 - Там же. С. 20.].

В ходе постсоветской трансформации постепенно утрачивались и потребность в знании русского языка как языка межнационального общения, и понимание культуры других народов, населявших некогда единую страну[44 - Восприятие молодежью новых независимых государств истории советского и постсоветского периодов // Аналитический отчет по исследовательскому проекту «Евразийский монитор». 2009, август. eurasiamonitor.org/uploads/s/g/f/f/gffzlsnpxne/file/o9GDpzJR.pdf; Рыбаковский Л.Л. Миграционный потенциал новых независимых государств и условия его привлечения в Россию. Научный доклад. Ecsocman.hse.ru/data/2011/09/02/1267440637/ Rybakovsky.pdf.]. Русскоговорящая часть населения медленно перемещалась в двуязычную категорию (так называемое явление билингвы, когда русский и титульный языки в повседневном общении используются в равной степени). Наибольший рост «билингвы» был отмечен в 2005–2007 гг. в Белоруссии, Казахстане и Азербайджане (на 10–15 п.п.). Снижение показателя наблюдалось только в Армении и Молдавии, что, скорее всего, связано с эмиграцией населения, свободно владеющего русским языком[45 - Динамика использования русского языка в повседневном общении в некоторых странах СНГ // Евразийский монитор. 2011. 5 марта. www.eurasiamonitor.org/uploads/s/g/f/f/ gffzlsnrpxne/file/5ccofuh7.ppt.]. За счет «билингвы» удалось компенсировать стремительное сокращение (в ряде случаев вплоть до полного запрета) использования русского языка как единственного. Представителей русскоязычной среды стало меньше на 15% в Узбекистане и на 82% в Таджикистане[46 - Трансформация идентичности трудовых мигрантов как одна из составляющих становления гражданского общества в России. М.: Фонд «Наследие Евразии», 2014. С. 42.]. Данные социологических опросов показывают, что россияне наиболее чувствительно (среди всех типов дискриминации русских в бывших республиках СССР) воспринимают именно запрет на использование в постсоветских государствах русского языка[47 - Общественное мнение – 2014. М.: Левада-Центр, 2015. C. 156.].

За истекшие четверть века в новых независимых государствах выросло целое поколение, которое вместе с теми, кто в момент распада СССР были еще детьми, является носителем менталитета, принципиально отличного от советского. И это каждый пятый (около 60 млн чел. в возрасте от 15 до 29 лет) из более чем 280 млн чел., проживающих в СНГ. В среднем доля молодежи составляет от 18 до 29% всего населения[48 - Молодежь в Содружестве Независимых Государств: статистический портрет. М.: Статкомитет СНГ: ЮНФПА, 2018. С. 15.].

Молодое постсоветское поколение не имеет собственного опыта проживания в большой объединенной стране, восприятие которой строится только на основе внешних интерпретаций. По данным социологических опросов, отношение к СССР существенно дифференцировано в разных возрастных группах (чем моложе, тем отношение хуже или безразличнее). Особенно стремительно размывается «советская идентичность» в странах Центральной Азии, где более половины населения составляет молодежь до 30 лет, получившая среднее образование в рамках национальной школьной системы и не испытавшая непосредственного влияния общих «советских» ценностей. Как отмечают эксперты из Казахстана, «если первые 25 лет независимого развития Центральная Азия находилась в фарватере постсоветской инерции (экономические модели, элиты и их видение мира, образование, социальный уклад и др.), то, по всей вероятности, нарождающиеся в настоящее время глобальные мегатренды и новое, последовательно набирающее силу поколение (со своими взглядами, ценностями, устремлениями и др.) обусловят для нашего региона начало совершенно нового исторического этапа»[49 - Центральная Азия 2027: меняющийся стратегический ландшафт. Вероятные сценарии на десять лет вперед / Т.Т. Шаймергенов, М.А. Абишева. Астана: Библиотека Первого Президента РК – Елбасы, 2017. С. 26, 76.].

Таким образом, ностальгия и позитивное отношение к общей истории все в меньшей степени могут служить основой для «новой интеграции», хотя тяга к новому объединению в ряде стран бывшего СССР явно присутствует. При этом отношение к распаду СССР и к возможному новому союзу значимо различается для респондентов с разным уровнем социального самочувствия. Среди неудовлетворенных сегодняшней жизнью более распространено позитивное отношение к интеграции. Так, например, в Армении среди неудовлетворенных своей жизнью 55% поддерживают объединение, среди удовлетворенных эта доля существенно ниже – 39%[50 - Общественное мнение о распаде СССР в странах постсоветского мира. 1991–2016 / Проект «Евразийский монитор», 2017. С. 18, 19.].

Желаемое усиление гуманитарной составляющей интеграционных процессов на постсоветском пространстве сталкивается с отсутствием, как это ни парадоксально, весомой поддержки и заинтересованности в более тесной интеграции и со стороны самой России. По данным опросов Левада-Центра, менее 20% россиян поддержали бы более тесное объединение всех республик бывшего СССР, например, по хорошо известному типу Европейского союза[51 - Общественное мнение – 2014. С. 158.].

В тисках острых социальных проблем и несправедливости

Путь независимого развития постсоветских государств оказался в социальном плане более сложным и непредсказуемым, чем ожидалось накануне реформ. Надежды на то, что «…опыт международного сотрудничества государств с различными уровнями развития и социальным устройством дадут возможность сравнительно легко и безболезненно реформировать постсоветское пространство в принципиально иной глобальной среде»[52 - Зевин Л. З. Указ. соч. С. 16.], не оправдались, и по прошествии вот уже почти трех десятилетий социальная ситуация в регионе остается напряженной (см. табл. 2.1). Разрыв в уровне ВВП на душу населения составляет более 8 раз, в уровне безработицы – более 5. При этом некоторые неожиданно выбивающиеся из общего ряда показатели (например, низкий уровень работающих бедных в Туркмении – 2,5% от общей численности занятых) объясняются либо особенностями национальной статистики, либо наличием значительного теневого сектора, трудно поддающегося учету и вследствие этого сильно искажающего истинную картину.

Вместе с тем «сухие» социально-экономические показатели нивелируют существенные различия в интеграционных предпочтениях и, что не менее важно, в представлениях людей о социальной справедливости. На постсоветском пространстве взаимопереплетены три основные модели социальной справедливости: патерналистско-эгалитарная, или уравнительная (наиболее распространенная, унаследованная от социалистического этапа развития); социал-демократическая и либерально-рыночная, которая в чистом виде встречается в СНГ лишь фрагментарно и в отсутствие давних рыночных традиций, скорее всего, не имеет объективной почвы для своего развития. Эта особенность является серьезным препятствием для решения проблемы оптимального сочетания и без того трудносовместимых друг с другом (в силу своеобычия постсоветского менталитета) критериев экономической эффективности и социальной справедливости.

Таблица 2.1. Основные социальные показатели развития постсоветских государств

2008 г.;

показатели рассчитаны с использованием национальных шкал эквивалентности, позволяющих оценить эффект совместного проживания в домохозяйстве.

по методологии МОТ (включая численность ищущих работу самостоятельно – без обращения в службу занятости);

безработные в возрасте от 15 до 24 лет, в % к численности экономически активного населения / рабочей силы соответствующего возраста; по методологии МОТ;

цифры относятся к последнему году за период 2015–2017 гг., по которому имеются данные.

Источники: Мониторинг показателей качества жизни населения в странах Содружества Независимых Государств 2014–2017. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2018. С. 12; Мониторинг показателей ЦУР в регионе СНГ 2015–2017. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2019. С. 19; Мониторинг состояния национальных рынков труда стран Содружества Независимых Государств 2014–2017. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2018. С. 44; Содружество Независимых Государств в 2017 году. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2018. С. 146; Анализ развития уровня жизни и благосостояния населения в Республике Узбекистан / Государственный комитет Республики Узбекистан по статистике. С. 5; Россия в цифрах. 2017. М.: Росстат, 2017. С. 129; Human Development Indices and Indicators: 2018 Statistical Update. N.-Y.: United Nations Development Programme, 2018. Pр. 60–62; Human Development Report 2016: Work for Human Development. Washington, D. C.: UNDP, 2016. Pр. 250–252; Human Development Report 2015: Work for Human Development. Washington, D. C.: UNDP, 2015. P. 217; The World Bank (Data Sets). data.worldbank.org/indicator/SI.POV. GINI; data.worldbank.org/indicator/SL.UEM.TOTL.ZS; ; data.worldbank.org/indicator/SI.POV.NAHC/countries.

Мировой опыт показывает, что эффективность социально-экономических реформ напрямую зависит от качества социальной стратегии развития государства, отвечающей определенной системе ценностей населения и специфике его менталитета. В работах Л. Евстигнеевой и Р. Евстигнеева показано, что в основе социальной энергии преобразований (трансформаций) лежит, прежде всего, ментальность. И абсолютно не верно расценивать ее как «экзогенный фактор экономики, практически сводимый к воздействию на экономику и общество врожденного или исторически приобретенного национального характера». Напротив, сейчас «…ментальность становится важнейшей экономической категорией, определяющей уровень и состав социальной энергетики развития и экономического роста»[53 - Евстигнеева Л.П., Евстигнеев Р.Н. Новые грани ментальности: синергетический подход. М.: ЛЕНАНД, 2011. С. 179.].

Возможно, именно отсутствие достаточной социальной энергии, тонуса и явилось одной из веских причин промахов и неудач масштабной постсоветской социальноэкономической трансформации. Как отмечает академик В.М. Полтерович, «в процессах социально-экономического развития важную роль играют такие элементы гражданской культуры, измеряемые с помощью опросов и экспериментов, как обобщенное доверие, толерантность, ценность свободы выбора, протяженность индивидуального планового горизонта и т.п.»[54 - Полтерович В.М. Указ. соч. С. 20.].

На протяжении всего этапа постсоветского развития тянется шлейф колоссального разочарования людей, ощущения ими острой социальной несправедливости, выливающейся даже в требования пересмотреть итоги реформы отношений собственности. В середине 2018 г. только 4% респондентов считали, что приватизация государственной собственности принесла выгоду всему обществу. Большинство полагали, что выиграли «чиновники и управленцы» (31%), «теневые дельцы» (27), «предприниматели» (24) и «новая номенклатура» (12%)[55 - Левашов В. К., Афанасьев В. А., Новоженина О. П., Шушпанова И. С. Состояние гражданского общества в России. XLVII этап социологического мониторинга «Как живешь Россия?», май 2018 г. / Под общ. ред. В.К. Левашова. М.: Изд-во «Экон-Информ», 2018. С. 56.].

Только четверть россиян согласны, что реформы отвечают интересам большинства населения. При этом доля считающих, что путь, по которому сейчас идет страна, ведет в тупик, существенно выше среди тех, кто оценивает нынешнюю систему распределения частной собственности как несправедливую, чем среди тех, кто воспринимает это иначе (42 и 18% соответственно)[56 - Там же. С. 9; Мареева С. В., Тихонова Н. Е. Бедность и социальные неравенства в России в общественном сознании // Мир России. 2016. Т. 25. № 2. С. 48.]. При этом социальные неравенства расцениваются как чрезмерные и несправедливые всеми слоями россиян, независимо от их уровня жизни и динамики личного благополучия. Столь явное недовольство нарушениями социальной справедливости, ее дистрибутивных аспектов представляет собой важный фактор дестабилизации общества[57 - Немировский В. Г. Представления о справедливости в контексте сословной структуры современного российского общества // Социологические исследования. 2017. № 9. С. 45, 48.], особенно в условиях его незрелости, отсутствия массового среднего класса и бедности населения.

Неудачный старт реформ в бывших республиках СССР в начале 1990-х гг. подорвал и без того хрупкий кредит доверия населения к преобразованиям. Люди почувствовали себя обманутыми, поскольку либеральные реформы резко ударили по благосостоянию большинства населения[58 - Латов Ю.В., Петухов В.В. Выполняют ли российские средние слои роль социального стабилизатора? (По данным социологических опросов). Мониторинг общественного мнения // Экономические и социальные перемены. 2017. № 6 (142). С. 7.]. Быстрая и беспорядочная приватизация во времена «шоковой терапии» в России, утечка капитала, накопление богатств в офшорах, высокая инфляция привели к росту доходов самых богатых россиян и к колоссальному расслоению, которое до сих пор не только не ослабевает, но и, напротив, даже нарастает. По данным опубликованного в 2017 г. первого Доклада о неравенстве в мире, с 1995 по 2015 гг. доля верхней центили (1% самых крупных состояний) в России возросла в 2 раза – с 22 до 43%[59 - World Inequality Report-2018. World Inequality Lab. 2017. P. 113.]. В середине 2018 г. треть (32%) россиян была обеспокоена разделением общества на богатых и бедных[60 - Левашов В.К., Афанасьев В.А., Новоженина О.П., Шушпанова И.С. Указ. соч. С. 8.].

После завершения острой фазы финансового кризиса 1998 г. материальное и социальное благополучие населения постсоветских государств улучшалось крайне медленно. На фоне экономического роста доля населения, живущего за национальной чертой бедности, в начале 2000-х гг. ощутимо сокращалась (исключение составила только Армения), однако существенного снижения степени неравенства в доходах так и не произошло (табл. 2.2).

Официальная статистика, к сожалению, далеко не всегда дает точное представление об уровнях реальной бедности и неравенства. Это связано как с определенными методологическими трудностями, так и с тем, что официально установленная черта бедности (величина прожиточного минимума) может быть значительно ниже уровня, необходимого для обеспечения устойчивого социально-экономического развития. По мнению экспертов, уровень бедности в Казахстане существенно выше официальных данных (2,6%) и достигает 10–20% общей численности населения[61 - Алиев Т. Бедность в Казахстане // Мировая экономика и международные отношения. 2015. № 12. С. 112.]. По данным Института демографии и социальных исследований НАН Украины, в 2014 г. к бедным относилась почти треть украинцев, а в первом полугодии 2015 г. этот показатель составил уже 53,5% и имел устойчивую тенденцию к росту.[62 - Демоскоп Weekly. 2016. № 675–676, 22 февр. – 6 марта. demoscope.ru/weekly/2016/0675/ panorm01.php#8.]

Таблица 2.2. Динамика уровня бедности и неравенства доходов

2003 г.;

2004 г.;

2006 г.;

2007 г.;

2008 г.;

2009 г.;

2012 г.;

2016 г.

Составлено по: Мониторинг показателей качества жизни населения в странах Содружества Независимых Государств 2014–2017. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2018. С. 12, 14; The World Bank (Data Sets) data.worldbank.org/indicator/SI.POV.GINI; data. worldbank.org/indicator/SI.POV.NAHC.

Что касается истинных масштабов неравенства, то ситуация выглядит еще более запутанной. Так, по данным аналитиков компании Credit Suisse Group AG, в России официальное значение коэффициента Джини (0,41) занижено как минимум в два раза и составляет 0,84[63 - Ирсетская Е.А., Китайцева О.В. Социальная справедливость как платформа реализации жизненных устремлений россиян // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2015. № 6. С. 24.]. Р.И. Капелюшников, ссылаясь на исследование ученых-экономистов Ф. Новокмета, Т. Пикетти и Г. Цукмана, приводит цифру 0,55. Напротив, по оценкам экспертов Всемирного банка, с 1998 по 2012 гг. коэффициент Джини в России уменьшился почти на треть (с 0,49 до 0,33) [64 - Капелюшников Р. Как считать неравенство // Ведомости. 2019. 5 марта.].

Однако независимо от расчетов и количественных показателей неравенство все равно воспринимается жителями постсоветских государств как необоснованное, что ставит под сомнение легитимность существующей экономической системы и оказывает значимое негативное влияние на уровень удовлетворенности жизнью. Его значения (по десятибалльной шкале оценок) варьируют от 4,3 баллов в Армении и Украине до 6,4 баллов в Узбекистане[65 - Human development indices and indicators: 2018 statistical update. Pр. 72–74.] (причина, вероятно, кроется в хоть и медленном, но поступательном улучшении крайне низких «стартовых» социально-экономических показателей).

«Эффект тоннеля», когда связь между неравенством и удовлетворенностью жизнью положительная, на постсоветском пространстве не срабатывает, поскольку не прослеживается связь между собственными усилиями и личным благосостоянием. В середине 2018 г. более половины россиян считали, что «сколько ни работай, материального благополучия себе не обеспечишь». За последние три года их число увеличилось на 9 п.п.[66 - Левашов В. К., Афанасьев В. А., Новоженина О. П., Шушпанова И. С. Указ. соч. С. 60.] Заметим, что МВФ рассматривает проблему экономического неравенства как «окончательный, основной вызов нашего времени», который потенциально может привести к эффекту разорвавшейся бомбы в виде «негативных последствий для институциональных, политических, культурных и социальных систем…»[67 - Риччери М. Как спасти социальность рыночной экономики // Мир перемен. 2017. № 1. С. 125.].

Представления о допустимой степени неравенства в доходах, об их перераспределении определяются, как отмечают, например, И. Денисова и Г. Монусова, доминирующими взглядами на справедливость и возможностями социальной мобильности в обществе, а также доверием к государству и его институтам[68 - Денисова И. А. Неравенство, качество институтов и спрос на перераспределение доходов: о чем говорят данные опросов населения в посткоммунистических странах // Журнал Новой экономической ассоциации. 2013. № 2 (18). С. 176.]. Если индивидам открыт путь к самореализации, и они могут этого добиться с помощью инструментов, считающихся легитимными и справедливыми, то в обществе формируется более терпимое отношение к неравенству доходов, а требования дополнительного перераспределения становятся слабее. Там, где «социальные лифты» блокированы, институты власти непрозрачны и неэффективны, требования относительно дополнительного перераспределения доходов сохраняют силу и даже могут нарастать[69 - Монусова Г. Чем определяется восприятие неравенства в доходах // Мировая экономика и международные отношения. 2016. № 1. С. 53.].

Ни в одном из постсоветских государств так и не сформировался полноценный средний класс, который мог бы сыграть роль социально-политического стабилизатора процесса евразийской интеграции. В России, например, по мнению ряда исследователей, «…неартикулированность («размытость») социально-политических характеристик подтверждает точку зрения о недоформированности российского среднего класса как особого массового социального субъекта. Это пока еще больше «класс в себе», чем «класс для себя»»[70 - Латов Ю.В., Петухов В.В. Указ соч. С. 28.]. И это несмотря на то, что за годы реформ произошли явные качественные изменения в его составе – и сейчас это уже «совсем не верхний квинтиль позднего советского общества (особенно интеллигенция), который поддержал рыночные и демократические реформы рубежа 1980–1990-х годов, а сложный «состав» из старой номенклатуры (захватившей часть активов), различных «теневых фигур» (вплоть до представителей преступного мира), коррумпированных чиновников и новых предпринимателей»[71 - Григорьев Л., Курдин А. Нерешенный вопрос легитимности частной собственности в России // Вопросы экономики. 2016. № 1. С. 54.]. И в Белоруссии так же «… социальным итогом реформ стало не формирование процветающего среднего класса, а размывание ранее существовавших в стране средних слоев и обострившаяся поляризация общества»[72 - Соколова Г. Н. Место и роль среднего класса в стратификационной конфигурации белорусского общества // Социологический альманах. 2011. № 2. С. 55.].

Весьма чувствительным в социальном плане и болезненно воспринятым с точки зрения социальной справедливости стало увеличение во многих странах СНГ возраста выхода на пенсию. На начало 2014 г. в Азербайджане он составил для мужчин 63 года, для женщин – 59 лет и 5 месяцев (с 2010 г. пенсионный возраст для женщин постепенно увеличивается до 60 лет), Казахстане, Киргизии и Таджикистане – соответственно 63 и 58 лет, Молдавии и Туркмении – 62 года и 57 лет, Украине – 60 и 56 лет (с октября 2011 г. пенсионный возраст для женщин постепенно увеличивается до 60 лет), в Армении – и для мужчин, и для женщин – 63 года. В Белоруссии и Узбекистане возраст выхода на пенсию пока сохранился на уровне 60 лет для мужчин и 55 лет для женщин, а в России с 2019 г. постепенно повышается до 60 лет для женщин и 65 лет для мужчин.

Возрастная структура населения стран СНГ за последние десятилетия меняется в сторону роста доли лиц старше 65 лет, что связано с увеличением продолжительности жизни. Данная тенденция наблюдается во многих странах мира, особенно среди завершивших демографический переход. Согласно шкале ООН, если удельный вес лиц в возрасте 65 лет и старше ниже 4%, то население такой страны считается молодым; в интервале от 4 до 7% – население на пороге пожилого возраста; выше 7% – пожилое население. Исходя из указанных критериев, Армения, Белоруссия, Молдавия, Россия и Украина – страны с пожилым населением; в Азербайджане и Казахстане – население на пороге пожилого возраста; и только Киргизия, Таджикистан и Узбекистан относятся к странам с молодым населением.