Кагуляры

Прошел почти целый год с того кровавого, страшного, позорного дня. Был уже январь 1935-го, а я, признаюсь, все никак не мог прийти в себя. Слишком велики были наши надежды в 1934 году, которые в один день сокрушились, рухнули в липкую, вонючую грязь. И ведь тогда я ещё совершенно не постигал причины происшедшего, не догадывался, что председатель лиги «Боевые кресты» был самым элементарным образом подкуплен властями… однако я же дал себе слово больше не говорить об этом. К тому же сейчас время рассказать совсем о другом – о том, что 6 января 1935-го ко мне вдруг явился секретарь Шарля Морраса и доставил приглашение на воскресный завтрак в «Аксьон Франсез».

(Бедный Моррас! Несчастный старик! Ныне его с позором изгнали из Академии, и это ещё не всё: он арестован и подлежит суду военного трибунала. И будет осуждён, это уже ясно. Но за что? За что? За дружбу с Петеном? За то, что предостерегал от еврейской опасности? И справедливо ведь предостерегал. И за это под суд трибунала?! Вот оно, истинное лицо демократии по-французски, то есть объевреенной демократии! А другой-то у нас нет, и не может быть. Не зря Моррас учил нас, что демократия есть явление именно еврейское и никак не французское и что оно у нас должно быть полностью изжито. А ведь при этом старик был страстным врагом арийской идеи и называл национал-социализм исламом севера (мы как-то даже поссорились из-за этого). И теперь его под трибунал?! Позор всем нам! Позор Франции, опустившейся до диктатуры де Голля!)

После совещания 2 февраля 1934 года, когда планировались революционные события на площади Согласия, я не видел Морраса ни единого раза. Да, очень долгое время.

Мне как-то неловко было глядеть ему в глаза после той страшной неудачи 6 февраля. Я боялся, что Моррас стал бы говорить о ней, оправдывать наших королевских молодчиков, выискивать разные объяснения, и это все было бы не то – он выглядел бы жалко, а я никак не хотел видеть Морраса в жалком виде. Однако отказаться от приглашения на завтрак я никак не мог. Всё-таки председатель «Аксьон Франсез» был мой учитель. И я пошёл. Скрепя сердце, но пошёл.

Каково же было мое изумление, когда я увидел Морраса ровно таким, каким знал его всегда. Ни тени смущения. Он не пытался оправдываться, не пробовал объяснить, что же произошло 6 февраля. Он вообще не говорил об этих событиях, как будто наше фашистское восстание и не готовилось тогда под его же собственной эгидой.

Я услышал, как Люсьен Ребате шепнул на ушко Пьеру Дрие Ла Рошель (они стали впоследствии двумя самыми выдающимися фашистами-интеллектуалами Франции):

– Ну и ловок наш старик, – они вовсе не осуждали нашего учителя за тот провал. Да и я не осуждал, а просто был страшно растерян.

Для меня фашизм всегда был идеологией честности и силы, а настоящая сила не испытывает никакой надобности в том, чтобы юлить. Надо признавать допущенные промахи и делать соответствующие выводы – так я полагал тогда, в январе 1935-го. Я видел в честности залог победы.

Теперь очевидно, что нам уже никак не победить, и что демократия по-еврейски (а другой-то и нет) окончательно погубит Францию. Слава богу, я этого уже не увижу, хотя невыразимо грустно осознавать, что у нас против опасности еврейства уже и слова нельзя молвить: засудят и засадят… но я опять отвлёкся, поэтому мне надо сделать над собой усилие и мысленно вернуться к тому январскому завтраку, организованному редакцией «Аксьон Франсез».

Среди приглашённых оказалось много тех, кто в своё время присутствовал на совещания 2 февраля 1934 года, но были и новые лица, или я просто не заметил их в прошлый раз. Были приглашены маршал Франше д’Эспере, начальник Генерального штаба французской армии генерал Вейган (как я узнал потом, он помогал маршалу составлять диспозицию наших действий 6 февраля на площади Согласия), герцог де ля Форс, герцог Поццо ди Борго, писатель Поль Бурже, а также Жак Бэнвиль, журналист и историк.

Как часто бывало на редакционных завтраках, ещё до того, как появились лакеи с большими серебряными подносами, Шарль Моррас встал, чтобы произнести краткую зажигательную речь.

Никто не сомневался, что Моррас станет говорить о еврейской угрозе во Франции (борьба с евреями – всегдашний его конек), и эта тема действительно стала главной в выступлении. Также по своему обыкновению Моррас нападал на католичество, ведь с тех пор, как Ватикан осудил программу «Аксьон Франсез», мой учитель почитал своим долгом критиковать Католическую церковь.

Я внимательно слушал, как вдруг за моей спиной послышались приглушённые разговоры. Собеседники, не видимые мне, были убеждены, что Моррас должен хотя бы вскользь затронуть события 6 февраля, ведь сегодня было 6 января – почти круглая дата. Говорили, пусть старик попробует сделать хотя бы общие выводы, даст объяснения, а Моррас в своём выступлении упорно обходил эту тему.

Мне показалось, многие были недовольны, а некоторые – даже очень не довольны. Я хорошо помню этот вздох разочарования, пронесшийся по редакционной зале, когда речь закончилась.

Думаю, не такого эффекта ожидал Моррас, говоривший с неизменным своим апломбом. Должен признать, что речь моего учителя, по-своему вполне убедительная, всё же получилась излишне агрессивной, даже с безуминкой и не совсем адекватными атаками на некий еврейско-католический симбиоз. Как евреи могли создать католицизм, я, честно говоря, так и не понял. Думаю, это осталось непонятным и для большинства членов «Аксьон Франсез». Тем не менее привожу слова Морраса:

– Евреи – это антисоциальная, упрямая, дьявольская раса. Это они и были первыми создателями зловредного суеверия, называемого католицизмом, в котором еврейские элементы ярости и нетерпимости всегда преобладали над другими элементами, греческими, латинскими, варварскими, и надолго стали проклятьем рода человеческого. Таким образом, господа, еврейство проникло во все поры нашего католичества, и сие поистине ужасно. Последствия этого непредсказуемы…»

Возможно, Моррас, видя, что его речь не произвела должного эффекта, хотел продолжить, но вдруг произошло нечто непредвиденное, невозможное даже. Шарлю Моррасу просто не дали говорить. Его резко и грубо оборвали, чего не было сроду. Произошел форменный скандал, но если раньше скандалы регулярно производила лига «Аксьон Франсез», то теперь скандал случился уже внутри самой «Аксьон Франсез».

На середину залы вдруг выскочили два человека. Это были Делонкль и Филиоль, члены «Аксьон Франсез», 6 февраля вместе с королевскими молодчиками лихо орудовавшие на площади Согласия. Как раз эти двое повели монархически настроенную молодежь на прорыв полицейских цепей и даже заставили отступить конную полицию.

В целом сражение, как известно, было проиграно, но совсем не по вине Делонкля и Филиоля. Они для ниспровержения демократической заразы себя не жалели, а особенно неистовствовал Филиоль, нанося удары кулаком с необычайной точностью и яростью. В общем, эти двое вполне имели право негодовать, и они выразили свой протест по поводу того, что Моррас вообще решил проигнорировать животрепещущую тему 6 февраля.

Филиоль, тоненький, с неестественно длинными руками, совсем не походил на того человека, который отчаянно дрался с полицией в начале прошлого года. Филиоль сейчас явно не знал, куда деть эти свои длинные руки, смущённо поправил на носу очки в роговой оправе и тут же спрятался за широкой спиной Делонкля – своего упитанного, низкорослого товарища. Даже Филиоль, не слишком высокий, возвышался над ним и потому немного горбился, как будто чтобы лучше спрятаться, а Делонкль позволял ему это, ведь сам имел немалый опыт общения с сильными мира сего и ничуть не смущался, оказавшись в центре внимания многих высокопоставленных лиц. Делонкль держался смело и даже сановито.

Два слова о самом Делонкле, ибо он ещё не раз появится на страницах моего дневника.

Делонкль закончил наш великолепный Политех по специальности инженера-судостроителя, а затем до безумия увлёкся идеей национальной революции. Беды в этом никакой не было. Наоборот – я считаю такой поворот событий в его жизни замечательным. Фанатики национальной идеи нам очень даже нужны. И вообще я за революцию, и именно национальную, а не социальную, так что поначалу мне думалось, что Делонкль подаёт большие надежды. Увы, очень скоро наступило разочарование, и сильнейшее.

Евреев Делонкль люто ненавидел – с моей точки зрения тоже сильный плюс – но плохо другое: слишком уж страстно Делонкль обожал власть и деньги. Настоящей власти он так и не обрел, однако по пути к своей цели успел обрасти солидными денежными массами. Все это, впрочем, мне стало ясно лишь впоследствии.

Но возвращаемся в редакционную залу «Аксьон Франсез».

Делонкль, при всей своей солидности, вдруг начал размахивать руками и дико вращать глазами, стал корчиться, а затем заорал, как видно, находясь в состоянии особого перевозбуждения. Сам себя подстегивая и накручивая, он с каждым мгновением всё больше входил в раж, но при этом речь Делонкля казалась совсем не бессвязна – оратор выстроил четкую и последовательную аргументацию. Да, в его словах была какая-то сумасшедшинка, но присутствовала и своя несомненная логика (я хорошо эту речь помню, хотя прошло столько лет, и особенно ключевые фразы, тогда произнесенные):

– Сколько же можно нападать на Католическую церковь?! Сколько же можно искать врагов на горизонте, когда враги среди нас! Господин председатель, дайте-ка нам лучше отчёт в том, что же это произошло с нами 6 февраля… Имела место измена! И мы настоятельно ждем объяснений!

Моррас молчал, притворяясь, что не до конца понял обращённые к нему слова. Он был с юности глуховат, и все это знали, однако крик, поднятый Делонклем, нельзя было не расслышать. Судя по всему, истинной причиной молчания Морраса был испуг, потому что Делонкль в этот момент был дик и страшен. Даже я, признаться, испугался за нашего учителя. А Делонкль всё продолжал наседать и именно тогда произнёс крылатую фразу, которая стала потом знаменитой на всю Францию:

– Французское действие… Ха! Нет, мы не французское действие, господин председатель. Мы – французское бездействие! Вот мы кто. Да! Позорное французское бездействие.

Моррас по-прежнему не говорил ни слова, как будто превратился в статую. А Делонкль всё бушевал, всё хрипел, яростно размахивая руками. Из отверстых уст его, казалось, вылетали не слова, а молнии:

– Вы все тут собрались болтуны и бездельники. И мы не хотим больше быть с вами. Да, мы выходим из «Аксьон Франсез». Мы хотим действовать и будем действовать.

После этого Делонкль выбежал из залы. Филиоль, семеня, заторопился следом. Но это не все… Спустя минуту и из залы вышло еще несколько человек, и среди них такие виднейшие деятели «Аксьон Франсез», как маршал Франше д‘Эспере и герцог Поццо ди Борго. Впоследствии, когда Делонкль и Филиоль создали Комитет революционного действия, то маршал и герцог оказались среди его членов.

Да, это был самый настоящий бунт, но у Морраса растерянность наконец прошла. Сделав непроницаемое лицо, он, как ни в чём не бывало, выразил желание продолжить речь, привёл новые аргументы в поддержку своего, осмеянного Делонклем, тезиса о еврейско-католическом симбиозе и на этот раз заслужил одобрение публики.

Я тоже аплодировал, хотя упрек в еврейскости, обращенный к католицизму, мне по-прежнему казался явно абсурдным. Католицизм и еврейство объединены, пожалуй, лишь бешеной ненавистью к ним Морраса.

Но вот что на тот момент было мне совершенно непонятно – о каких реальных действиях со стороны мятежников от «Аксьон Франсез» могла идти речь? Ведь основная боевая сила лиги в лице королевских молодчиков осталась с Шарлем Моррасом!

Делонкль, Филиоль и покинувшие «Аксьон Франсез» почтенные персоны никакой серьёзной боевой силы представлять собою не могли. «Ну, может, еще несколько человек к ним прибьется, пусть даже несколько десятков человек, – думал я, – всё равно это им не поможет для осуществления сколько-нибудь заметных демонстраций».

В общем, я покидал редакцию «Аксьон Франсез» в состоянии сильнейшего недоумения, но очень скоро моё недоумение рассеялось, сменившись разочарованием, а затем – самым настоящим ужасом. Вскоре я убедился, что применение наточенных бритв против конной полиции, имевшее место 6 февраля 1934 года – это всего лишь детские шалости по сравнению с тем, что последовало после ухода Делонкля и Филиоля из «Аксьон Франсез». «Французское действие», о котором говорил Делонкль, оказалось столь чудовищным и кровавым, что многие стали с ностальгией вспоминать о тех временах, когда Моррас был в «Аксьон Франсез» непререкаемым авторитетом. Даже самые агрессивные речи и статьи Морраса начали восприниматься чуть ли не как пение ангелов.

Признаюсь, мне тоже хотелось назад, в симпатичнейшую эпоху чистых угроз, которые так и остаются угрозами (хотя с евреями всё-таки стоит расстаться – одно их присутствие рядом, среди нас, необычайно сильно мешает мне жить, начисто лишает меня спокойствия).

Да, болтовня, как вдруг оказалось, это на самом деле не так уж плохо. Это даже прекрасно, великолепно, когда ты знаешь, что никто никогда не воплотит своих страшных обещаний в жизнь. Во всяком случае, на нашей французской земле, на нашей галльской почве…

Признаюсь, когда француз начинает действовать, то зачастую происходит что-то совершенно чудовищное, немыслимое, невероятное. Так что лучше уж пусть болтает. История деяний Эжена Делонкля и Жана Филиоля только подтвердила это. Их желание действовать обернулось в 1937 году для всей Франции истинным кошмаром, диким, кровавым и по сути своей не принесло пользы фашистскому делу.

Итак, да здравствует великолепное французское бездействие! И Шарль Моррас, как теперь я понимаю, был не так уж неправ, когда поощрял тех, кто выпускает излишний пар лишь в громких речах, а не в бесконечных уличных потасовках. Это было по-своему разумно. Жаль, что только здесь, в форте Монруж, мне пришла подобная мысль, пред самым уже завершением жизни.

Вообще я все более и более убеждаюсь, что настоящее дело француза – это как раз его слово. И только. Переходить тут за черту бывает крайне опасно, такое может начаться – не приведи господь! Уж я-то знаю своих прелестных соотечественников, а для тех, кто не доверяет моему мнению, доказательством пусть послужат исторические примеры.

Болтающий француз забавен, интересен и симпатичен, а значит, в конечном итоге убедителен. Но при этом он безобиден, и никаких вам эксцессов, дикостей! Да фактически я и сам таков и, не скрываясь, объявляю, что я не более чем болтун и даже вижу в этом свое преимущество пред целым рядом своих сограждан, опустившихся до «дела».

Надеюсь, мне со временем простят это мое предсмертное признание. Итак, я решительнейшим образом выбираю болтающего француза, а не француза действующего. Говорю так, искренно любя французов и все французское, однако я реалист – да, романтически настроенный, но реалист.

25 января

Ещё задолго до того памятного завтрака, в мае 1934 года, в нашей молодежной фашистской среде поползли слухи, будто Эжен Делонкль что-то такое организует под эгидой создателя безвредной краски для волос Эжена Шуллера, маршала Франше д’Эспере, герцога Поццо ди Борго и ещё некоторых важных лиц (маршала Петена, например, который в ту пору был военным министром).

В число организаторов движения вошёл и генерал Максим Вейган, начальник Генерального штаба французской армии. Через некоторое время он, правда, вышел в отставку, но сохранил свой громадный авторитет в военных кругах, на что Эжен Шуллер и Делонкль очень рассчитывали.

Этот Вейган – чрезвычайно примечательная личность. С ним произошла целая история, довольно-таки любопытная и даже поучительная. Не могу хотя бы вкратце не рассказать её.

Вейган был брюсселец и воспитывался в семье состоятельного еврея Коэна де Леона, но затем поступил в Сен-Сир, знаменитую нашу военную школу, принял французское подданство, поменял фамилию и навсегда стал яростным, несгибаемым гонителем племени иудейского, в чем я его бесконечно поддерживал и поддерживаю, хотя меня Бог миловал, и моим первым воспитаем был совсем не еврей.

Я столкнулся с представителями сего жестоковыйного народа, уже будучи взрослым, но, впрочем, пришел в такой же неописуемый ужас, как и Вейган. Это чувство и сейчас охватывает меня, как только я начинаю думать о евреях.

В делах тайного общества Делонкля Вейган, как я знаю, участвовал чрезвычайно активно, и именно Вейганом впоследствии был спланирован целый ряд террористических актов. Вот почему не только Делонкль и Шуллер, но и всё остальное руководство Секретного комитета очень дорожило поддержкой знаменитого генерала. Сейчас для меня всё это совершенно очевидно, но в 1934 году, узнав, что к делу будет привлечён Вейган, крупная военная фигура, я не заподозрил ничего страшного. В конце концов Вейган помогал разрабатывать и операцию на 6 февраля, так блестяще спланированную и так глупо проваленную.