Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта

А вообще, разграблены вещи были у всех, но, возвратясь, многое забрали назад, а многое так и пропало».

* * *

Ещё генерал-майор Дмитрий Егорович Лесли рассказывал, как пришли поляки, забрали весь скот и поели, жалуясь при этом на Наполеона, который не продовольствовал их и предоставлял самим содержать себя, о дворовых и крестьянах, которые побрали и поломали господские вещи, а французы ничего не тронули, и ещё много чего.

* * *

Когда Александр Дмитриевич Лесли, отпартизанив, вернулся в своё родовое имение Копыревщина, то оказалось, что там всё разграблено: господский скот, лошади, хлеб, мебель – одни пустые стены господского дома остались, опустошённые амбары и конюшни. Ей-Богу!

Собрал тогда Александр Дмитриевич крестьян на сходку и стал уговаривать всё возвратить: мебель в дом снести, хлеб ссыпать, скот и лошадей пригнать назад.

Какое там! И слушать не захотели. Уперлись и стояли на своём: знать, мол, ничего не знаем, ничего не ведаем.

Очень долго Александр Дмитриевич с крестьянами мучился, всё хотел урезонить, кончить лаской, добровольно. Но так и не послушались его. И он, блистательно бившийся с французами, уехал, так и не добившись торжества справедливости.

На другой день явился в имение исправник с командой. Опять собрали на сходку всех крестьян, спросили, хотят ли слушаться барина Александра Дмитриевича Лесли. И в очередной раз отказались крестьяне возвращать награбленное…

Как начал исправник пороть без пощады, как отодрали трёх-четырёх порядком, ан и другие тут же сдались.

И начали крестьяне, как миленькие, всё возвращать, и до последней нитки быстренько доставили на место. И даже более того: те, битые исправником и подручными его, никому не дали ничего утаить, на каждого указали, сообщив также, что где припрятано.

* * *

Пётр Дмитриевич Лесли поведал о том, что государь Александр Павлович после 1812 года прислал в Смоленскую губернию огромные денежные суммы для раздачи потерпевшим дворянам, а потом вдруг многие, кому раздача была поручена, оказались подвергнуты следствию и даже самому настоящему уголовному преследованию.

Сам же Пётр Дмитриевич в этом деле был абсолютно чист, а он, кстати, был именно из числа тех, кому также было поручено распределение по губернии компенсационных денег.

В общем, и на сей раз славный род рыцарей Лесли не был опозорен!

* * *

И было тогда совершено ещё одно благодеяние государя Александра Павловича.

Да, благодеяние замечательнейшее, но только осуществить его было совсем непросто. И воспользовались им многие не по заслугам.

По завершении военной компании 1812 года вышло монаршее постановление выдавать бывшим ополченским соединениям зачетные рекрутские квитанции, дабы восстановить понесённые ими расходы.

И что же?! Братьям Лесли поначалу никак не хотели давать сии квитанции, ибо их партизанский отряд был сформирован ещё до воззвания государя о созыве ополчений.

А Лесли и не хотели требовать для себя никаких вознаграждений, хотя они в отличие от многих других устроили и вооружили отряд за свой собственный счёт. И это в то время как многие смоленские помещики да не то, что своих лошадей для армии не хотели отдавать, но даже и корм жалели – приходилось силой реквизировать!

От публикатора и составителя «Старых смоленских хроник»

Однако я забежал несколько вперёд, как водится.

Обширный свод бумаг из семейного архива Лесли (27 огромных папок, старых, давно расползшихся, а многие бумаги скомканы и существуют вне папок, как бы сами по себе) – в основном это дневники и разного рода мемуарные записи – ещё ждет своих публикаторов и исследователей.

Пока что из сего архива отбирались для печати всякого рода мелочи, хотя совсем и не безынтересные, конечно; мелочи ведь непростые, исторические. Кажется в сем году, юбилейном, как известно, что-то должно появиться как будто в сборнике «Смоленская старина». Но это опять же будут всего лишь извлечения, никак не более.

Бумаги рода смоленского Лесли, без сомнения, надобно издавать целиком, как единый комплекс, но это дело будущего, и неблизкого совсем будущего.

Бумаг-то семейного архива буквально мириады. Дабы справиться со всем этим, понадобятся целые десятилетия. А за это время с семейным архивом может, увы, произойти что угодно (прости Господи!), ибо хранится он в деревянном флигельке, примыкающем к господскому дому в поместье Станьково.

А теперь возвращаемся всё же к тем дням, когда, собственно, и начиналось партизанское движение на смоленской земле, к июлю 1812, а именно к 11 числу того рубежного во многих отношениях месяца.

То был день начала партизанской войны. Но на самом-то деле я попробую не столько самое начало партизанских действий сейчас описывать, сколько попытаюсь присмотреться к личности Павла Ивановича Энгельгардта и расскажу ещё поподробнее об его поместье Дягилево. Это всё крайне важно в рамках настоящей хроники.

С. М.

г. Смоленск.

Май 1912 года.

Глава седьмая. 11 июля

Уездный предводитель Пореченского уезда Алексей Баранцев, завершив в Смоленске все свои неотложные дела, возвращался, наконец-то, домой, в родное Поречье. Как и было уговорено, с собою прихватил он Павла Энгельгардта, пореченского помещика, землевладельца хоть и не богатого, но личность весомую во всех отношениях.

В дороге, проезжая мимо бесчисленных топей, озер, лесов, как правило заболоченных, говорили они исключительно о движущихся прямо, как сказывал на днях губернатор, на Поречье основных силах проклятого Бонапарта.

Предводитель Баранцев при содействии Пореченского городничего Амболевского уже почти что набрал свой отряд добровольцев. Состоял он из нескольких дворян, представителей мелкой шляхты, но в основном из пореченских исправников, квартальных надзирателей и рядовых полицейских чинов. Наиболее же крупные пореченские помещики, как рассказал предводитель, зарыв в тайных местах столовое серебро и фамильные драгоценности, в основном уже преспокойненько обретались в соседних губерниях.

Вот случай, один из многих.

Помещик Лутковский, когда приближались французы, взял своего преданного старосту и с ним, уложив серебро и другие ценные вещи, отправился в лес. Зарыли. Лутковский уехал в безопасные губернии. Когда пришли французы в его имение, кто-то из дворовых велел передать им чрез переводчика: «Староста с барином закапывали в лесу серебро и прочее». Французы стали допрашивать старосту, бить, мучить. Сперва он отговаривался в несправедливости этого показания, а потом, когда его стали уличать доносчики, сказал: «Хотя и заливал с барином клад, но не помню – где». Его изверги стали ещё более мучить, выпытывая, где клад. Но он молчал, отпирался беспамятством. Староста так и не открыл неприятелю истины. Лутковский, когда война кончилась, возвратился и нашёл все свои сокровища. Такая вот история.

А теперь вернёмся к поездке из Смоленска в Поречье, состоявшейся 11 июля 1812 года.

Говоря о необходимости сопротивления, которое надобно оказать грозному захватчику, Баранцев поведал Павлу Ивановичу о том, что пореченский мещанин Минченков из поречан простого звания набирает вовсю свой особый отряд. Во двор к сему Минченкову натащили несколько дерев, разрубили, настругали пики, приладили к ним металлические наконечники – и смертоносное оружие готово.

Сам же предводитель настоятельно звал Энгельгардта приписаться к своим добровольцам, дабы потом совместно действовать супротив французов: «Иди ко мне. Сообща и будем лупцевать супостата! Ох, и достанется ему от нас!»

На что Павел Иванович ответствовал: «Да стар я уже (а шёл ему 38-й год), любезный мой, чтобы подчиняться кому-то ни было. Так что буду уж сам со своими ребятами бить французов. Пусть они только попробуют подступиться к моему Дягилеву! Поверь уж, пощады им от меня не будет!»

В Поречье был как раз базарный день. И Баранцев высадил Энгельгардта за рынком, недалече от пристани и старой заброшенной таможни, где при Екатерине Великой брали пошлину с барок, плывших в Рижский порт.