Истина в кино. Опыт консервативной кинокритики. От «Викинга» и «Матильды» до «Игры престолов» и «Карточного домика»

– Поддерживать консервативный романтизм, особенно ярко проявляющийся в историческом и фэнтезийном кино. Этот романтизм формирует стремление к реставрации и обновлению традиции, к укреплению национальной и цивилизационной идентичности. И в то же время работать над тем, чтобы избежать соблазна перерождения христианской традиции в неоязычество «Нью-Эйдж».

– Поддерживать тот киноязык и нарратив, который содействует укреплению русской национальной и цивилизационной идентичности нашего зрителя. Аналитическое вычленение и популяризация тех образов, приёмов, удачных сценарных, режиссёрских, операторских, художественных и музыкальных находок, которые смогут дать нашему зрителю обострённое чувство своего.

– Содействовать превращению нашего кино в яркую живую икону национальной истории, в которой одновременно фактологически точно и художественно возвышенно будут показаны основные моменты русского исторического пути, сформирована установка на национальный успех.

– Противостоять деструктивным тенденциям как западного, так и российского либерального кино: тоталитарной «толерантности», антихристианству и неоязычеству, русофобии и национальному нигилизму и на уровне нарратива, и на уровне образности. Критически демифологизировать западные киновселенные, одновременно работая над укреплением основ национального кинематографического мифа.

В общем, ничего нового – примерно так же формулируются задачи национально-освободительной борьбы на любом другом поприще, где приходится сегодня действовать русским. Разница лишь в том, что если в сфере литературы или музыки мы можем опереться на огромную тысячелетнюю традицию, то в кино, в силу описанных выше причин, строить приходится практически с нуля, создавая то, чего у нас не было. Наша традиция может указать лишь единичные примеры национальной консервативной кинокритики, такие как блистательная защита Александром Солженицыным русской истории от того её искажения, которое было дано в фильме Тарковского «Андрей Рублёв»[10 - «Направленный к недоступным соотечественникам, переброшенный валютной и пропагандной жаждой Советов на заграничные экраны, заранее прославленный западной прессой, – вот он протягивался три часа перед растерянной иностранной публикой (в перерывах друг другу: «вы что-нибудь понимаете?») как дальняя экзотика, тем более непонятная, что живой язык его, и даже с умеренным владимирским оканьем (а отчасти – и с советской резкостью диалогов), заменён скудными, неточными и нековременными, чужеродно-невыразительными английскими титрами. Публика смотрела в изрядном недоумении. И что одно только с несомненностью посильно ей было вывести: какая же дикая, жестокая страна эта извечная Россия, и как низменны её инстинкты. Да и в Советской России удостоенные первые зрители этим выводом и обогащались: «Ну да, в России и всегда так было» (Фильм о Рублёве // Солженицын А.И. Публицистика: в Ъ т. Т. 3 Ярославль, «Верхняя Волга», 1997, с. 157–158).].

В этом смысле представляемая читателю книга до какой-то степени «эксперимент на себе». Автор этих строк, более двух десятилетий занимающийся русской национальной публицистикой, русской историей, исследованием категорий русской цивилизации и национального самосознания[11 - См. Холмогоров, Егор. Русская цивилизация. Категории понимания // Тетради по консерватизму. № 3 2016; Русский националист. М.: Европа, 2005; Реванш русской истории. М.: Книжный мир, 2016.], решился вторгнуться в несродную себе область интеллектуальной деятельности.

Отчасти этому способствовали открывшиеся организационные возможности – готовность сразу нескольких редакций, прежде всего – газеты «Культура» и телеканала «Царьград» предоставлять мне свою площадку для обсуждения кино. Но, конечно, человеком, который сам того не желал бы, такая возможность вряд ли была бы надлежаще использована.

Сперва это были написанные для редакций рецензии, в основном на фильмы с отчетливо исторической и политической составляющей. Однако в 2017 году я оказался втянут в целый ряд масштабных «киновойн».

Первой была кампания вокруг исторической недостоверности «Викинга». «Бои за историю» – как называл их Люсьен Февр[12 - Февр, Люсьен. Бои за историю. М.: Наука, 1991.] – долг каждого неравнодушного к этой науке, будь то доктор наук и профессор или недоучившийся студент. Вступив в это сражение, я сам, как историк, был вознаграждён небольшим исследовательским открытием, разработав систему аргументов, однозначно опровергающих историчность «изнасилования Рогнеды» князем Владимиром, и сделав ещё несколько доставивших мне радость и нешаблонных в историографии наблюдений.

Одним из самых громких событий года стало противостояние вокруг фильма «Матильда», вопрос об исторической и нравственной недопустимости которого отважно поставила Наталья Поклонская. В этой битве мне почти не было необходимости выступать в качестве историка, так как это сделали более компетентные, чем я, специалисты по эпохе, прежде всего необходимо назвать П.В. Мультатули[13 - См. Мультатули П.В. Ложь «Матильды». Екатеринбург, 2017; Мультатули П.В. Император Николай И: трагедия непонятого самодержца. М.: Издательство М.Б. Смолина (ФИВ), 2018.]. Однако на протяжении нескольких месяцев я уделял немало сил для раскрытия своим читателям, слушателям и зрителям идеологической составляющей этого конфликта.

Наконец, рубеж 2017/18 годов был ознаменован в России своего рода небольшой кинематографической революцией. С середины 2017 года мы наблюдаем настоящую волну хороших фильмов, значительно превышающих качеством уровень большей части российского кино последних десятилетий, снятых в сходной мировоззренческой оптике и при определённом единстве художественных приёмов. «Аритмия», «Салют-7», «Легенда о Коловрате», «Движение вверх», «Лёд», «Рубеж», «Довлатов», «Я худею» – разные жанры, разные ожидания, разный прием у зрителей (хотя по большей части – восторженный), но общий для всей волны разрыв с привычным для нашего кино социальным расизмом, ядовитой ненавистью к стране и её народу, внезапно освоенное умение обращаться к лучшим, самым светлым чувствам в человеке и поднимать их на новую высоту.

Писать о нашем кино в эту эпоху оказалось приятной и радостной возможностью. Можно было не только упражняться в язвительности, унижая создателей очередной позорной вампуки, но и искренне, от души хвалить то, что получилось действительно хорошо и понравилось как зрителю и как критику.

Мне представлялось чрезвычайно важным отработать формат христиански-консервативного (где есть известное число деятелей) и русского национального (где площадка по-прежнему меньше мышиной норки) высказывания о кино. Сегодня фильмы становятся острыми, возбуждающими споры, весомыми фактами общественного сознания, и не использовать их как повод и предмет для осмысленного публицистического высказывания было бы непростительной ошибкой.

Сразу подчеркну, чтобы не разочаровывать читателя: предмет этой книги – именно кино критика, а не кино ведение. Я не могу отнести себя к утончённым знатокам истории кино, с лёгкостью узнающим у Тарантино цитату из Трюффо цитирующего Абеля Ганса, знающим всё о видах монтажа и способах проезда камеры. Я не смотрел такого количества фильмов, которое нужно просмотреть киноведу, просто пожалел бы своего времени, которое могу с большей субъективной пользой потратить на книги. При этом я ни в коем случае не намерен бахвалиться подобным невежеством. Занимаясь большую часть жизни историей, я полагаю, что в основе всякой гуманитарной науки лежит максимально подробное знакомство с первоисточниками. Исследователь, знающий источники глубоко, всегда имеет громадную фору перед тем, кто знает их поверхностно.

Однако сциентистский характер современной цивилизации зачастую играет с нами дурную шутку. Нечто называемое научным, экспертным высказыванием приобретает, вслед за приписыванием себе «научности», статус «истинности». Как следствие, эта научность сплошь и рядом используется для более или менее явных идеологизированных высказываний, не содержащих практически никакого элемента исследования, зато компостирующих мозги читателя пропагандой.

Одна пропаганда уж точно ничем не хуже и не ущербней другой. И то, что она не выдаёт себя за киноведение, оставаясь критикой, то есть заострённым оценочным высказыванием, сделанным с ясно декларированной мировоззренческой и эстетической позиции, – скорее её достоинство, нежели недостаток.

Да и с киноведами, стоящими на близких идейных позициях я не раз и не два обнаруживал себя говорящим на разных диалектах гуманитарного языка. Им, как правило, больше интересна конструкция субъективного высказывания художника, мне же, как публицисту, более важно его «послание».

В то же время, собранные в эту книгу тексты – по большей части именно критика кино, а не просто публицистика, использующая тот или иной фильм как информационный повод. Разумеется, как историк и публицист я оцениваю в большей степени нарратив, а не визуальный образ, поэтому моя книга обращена скорее к сценаристу и режиссёру, нежели к оператору и монтажёру.

Особое внимание уделено соответствиям и несоответствиям историческим фактам. Я далёк от исто-рицистского фанатизма и «заклёпочничества» в подходе к историческому кино, признавая за кинематографистами право и на фантазию, и на вольность, и на анахронизм, но лишь тогда, когда конечной целью является осмысленный и возвышенный образ истории, творимая легенда. Отступать от факта в сторону охуждения и карикатуры кинохудожник не имеет права, а тем более не имеет права выдавать карикатуру за правду.

Потому это критика не только содержания рассказанных историй, но и визуальной их подачи. Особенно это касается семиотики декораций, грима и костюма, когда, к примеру, они используются для искусственного загрязнения и уничижения русской истории или иных манипуляций с сознанием зрителя.

Выбор фильмов, о которых говорится в этой книге, подчинён достаточно случайным обстоятельствам – преимущественно это те ленты 2015–2017 годов, о которых я высказывался в печати. Совсем небольшое число рецензий относятся к более раннему времени. Это не антология лучшего кино, это фильмы, о которых мне случилось высказаться. О некоторых фильмах даже этих лет, не говоря уж о более ранних, мне высказаться не пришлось или высказывание было слишком фрагментарным, о чём я сам жалею. Несомненно, тексты об «Омерзительной восьмерке», «Западном мире», сериале «Вавилон-Берлин», «Битве за Севастополь» эту книгу украсили бы, но еже писах – писах.

Структура книги довольно проста. Она разбита на тематические разделы в зависимости от нарративного содержания обсуждаемых лент.

Часть первая, «Русская Земля за холмом», посвящена анализу фильмов о русской истории и экранизациям русской классики, удачно или, напротив, неудачно выражающим основы русского национального сознания. Фильмы расставлены в порядке хронологии показанных в них событий и произведений. Часть вторая, «Серп и молот», посвящена киновоплощениям советской эпохи, по большей части выдержанным в модном жанре советской ностальгии – иногда удачным, иногда не очень. Здесь же можно найти и пару реплик о героях советского кинематографа, хотя уходить в эту область не было моей задачей. Часть третья, «Большая нелюбовь» – это плач над российским кино, посвящённым современности. По большей части эти отзывы сугубо отрицательные, так как кино о современности, пожалуй, в наибольшей степени подчинено у нас либеральному диктату или чиновному выхолащиванию. По счастью фильмы, о которых я говорю в части четвертой, которая называется «Что-то новое», заметно корректируют общую печальную картину. Наше наиновейшее кино оказалось неожиданно хорошо и внушает (по крайней мере пока) самые радужные ожидания.

Пятая часть знаменует переход к обсуждению зарубежного, прежде всего – голливудского кинематографа. Она называется «Бессонница разума» и посвящена самым популярным у массового зрителя жанрам Голливуда – фантастическим и фэнтезийным историям, вымышленным и приравненным к ним мирам. Шестая часть, «Холодные игры», уделяет внимание западному историческому кинематографу, по большей части посвящённому духу и эпохе Холодной войны. Сюда же подвёрстан и наделавший немало шума некролог Анджею Вайде, чьи фильмы были характерным образчиком кино холодной войны, подрывавшего соцлагерь изнутри. Седьмая часть, «Гуд бай, Америка!», посвящена анализу западного кино, которое либо критикует систему американской идеологической и политической гегемонии, показывая её фальшь и ложь, либо подрывает её, доводя до абсурда гиперполиткорректность, сокращая до минимума свободу творческого кинематографического высказывания.

Наконец, в «Приложении» помещена статья «Владимир не насиловал Рогнеду», являющаяся не кинокритикой в собственном смысле слове, но небольшим историческим исследованием летописного материала, послужившего основой для самой скандальной сцены «Викинга».

Часть I

Русская земля за холмом

Из князи в грязи

«Викинг»

Россия, 2016.

Режиссер Андрей Кравчук.

Сценаристы: Андрей Рубанов, Виктор Смирнов

Грязно во рву, куда падает князь Олег Святославич. Грязно в Полоцке, куда Владимир приходит сватать Рогнеду. Грязно на полу, где он насилует её на глазах у дружинников. Грязно на улице, куда князь бежит затем вытошниться и выспаться (он же «под мухоморами», хоть берсерка из него и не вышло). Грязно в захваченном им убогом городишке Киеве. Грязно на языческом капище, где бродят грязные лысые жрицы во главе с грязным глухонемым волхвом. Грязно в клети, где гниёт зачем-то обсыпанное мукой тело убитого Ярополка. Единственный раз русские выглядят весёлыми и красивыми, когда, убравшись цветами и венками, пытаются совершить грязное дело – принести в жертву своим идолам мальчика-христианина. Даже под стенами Херсонеса становится грязно, лишь туда являются русы – следует феноменальная по глупости сцена: Владимир с дружиной сталкивают на печенегов корабли с горы и этим их побеждают.

Лет десять назад на примере столь же неудачного фильма про славян «Волкодав» я назвал это «эффектом кривых бревен». Наши киношники просто не могут себе вообразить, что в жизни древних русичей хоть что-то могло быть не криво, не убого, не уродливо. Даже брёвна на декорациях вытёсывают вкривь и вкось, хотя дошедшие до нас памятники древнерусского зодчества поражают гармоничностью и тщательностью отделки.

Весь «Викинг» состоит из таких кривых брёвен: невозможно поверить, что маленькая заштатная крепостица – тот самый Киев, величественный город, который современники считали ровней самому Константинополю. Пусть до крещения он не был украшен златыми главами, но по меньшей мере один храм, Святого Илии на Подоле, там уже стоял. И уж точно древние киевляне, полочане, жители других старинных русских городов не жили словно свиньи, каковыми их показали в фильме.

Понятно, при таком обонятельном и осязательном отношении к русской истории точности в фактах ждать тоже не приходится. Кому какое дело, что воевода Свенельд не служил Олегу Древлянскому. Тот убил его сына, за что Свенельд, служивший Ярополку, решил отомстить, подстрекнув старшего брата на войну со средним. То есть в ленте ситуация показана с точностью до наоборот. Кого смутит эпизод, когда Владимир сжигает тело Ярополка, и оно горит ясно и ярко, залюбуешься… Так что становится совершенно непонятно: чьи же кости крестил полвека спустя Ярослав Мудрый, решивший посмертно приобщить убиенных дядей-язычников к христианству и похоронивший их после этого в Десятинной церкви? И так практически с каждым взятым сценаристами фактом – он вывернут наизнанку, искажён до неузнаваемости и поставлен не на своё место.

Спору нет, для кинематографистов в обычае вольно обращаться с историей. Право художника – перегруппировать события, чтобы создать сильные яркие образы. Но это точно не про «Викинга» – его герои, безликие и примитивные, ведут в грязных интерьерах убогие диалоги. Властный воевода Свенельд (ему зачем-то отведена роль рассказчика, хотя в реальности он не дожил даже до войны Владимира с Ярополком) манерами и речью напоминает мелкого уголовника. Сам Владимир глуповат, трусоват, нерешителен и неуместен, напоминая не персонажа из летописей и грозного былинного владыку, а, скорее, чуть омоложенного князя из комедийных мультиков про богатырей.

Из Владимира не получилось не то что героя, даже злодея – все знаменитые летописные грехи совершает кто-то вместо него. Сотен наложниц («300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове» – педантично сообщает летописец) у него нет и быть не может – вместо этого наш Ромео гоняется по всему Причерноморью за матерью будущего Святополка Окаянного.

Авторы картины пытаются создать у зрителя впечатление, что Владимир выбрал православие не потому что уверился в его истинности, не потому, что отправившиеся в Константинополь бояре вкусили сладость греческого богослужения, не потому, что Русь видела в Византии великую культуру, а потому, что… до трясучки в поджилках боялся печенегов, которых якобы полностью контролировала империя («Мы с ромеями не воюем», – причитают киношные степняки, что совершенно расходится с фактами: воевали, и очень часто).

Но и византийцы в «Викинге» ведут себя странно. Они заключают мир между Русью и печенегами, чтобы отправить слабосильную русскую дружину, только что с трудом отбивавшуюся от печенегов… осаждать Корсунь. Кстати сказать, если русские города выставлены нарочито убогими, то Корсунь нарисована на хромакее исключительно приукрашенно, хотя имелись все условия для того, чтобы снимать в подлинных декорациях, в частности, использовав башню Зенона в Херсонесе. Печенегов в этом походе ставят к русским в роли заградотряда при штрафбате. И логично возникает вопрос: зачем грекам вообще было договариваться с этими несчастными и грязными русскими, отдавать им сестру василевса, вместо того чтобы отправить воевать в Крым лихих евразийских кочевников?

Под конец фантазия сценаристов совсем соскакивает с пазов, и они отправляют сопровождать невесту в Корсунь лично императора Василия II, а Свенельд предлагает Владимиру его убить, «чтобы отомстить за отца» (к смерти Святослава Василий никак не был причастен). К этому моменту у знающего историю хотя бы на три с плюсом зрителя ничего, кроме стыда за творцов происходящего на экране, не остаётся.

Историю князя Владимира рассказать, в общем, несложно. Это был герой и воин, человек страстный, необузданный и увлекающийся. Он яростно набрасывался на врагов в поисках мщения и на женщин – в поисках наслаждений. Он пылко увлёкся язычеством и приносил человеческие жертвы – и с тем же пылом отвернулся от прежней нечестивости, приняв христианскую веру. Он слышал чтение «продай имение твое и раздай нищим» – и закатывал пиры, на которые приглашал весь Киев. Он слышал «не убий» – и перестал казнить даже разбойников. Его сердце гневалось и так же легко поворачивалось к милости.

При этом Владимир был великим государственным деятелем, подлинным отцом-основателем Руси. Он принёс нам не только веру – он принёс цивилизацию, с помощью которой сформировал на огромных уже тогда просторах территориальное государство. Всю свою жизнь Владимир воевал и завоёвывал, а не отсиживался по крепостям. Его великим подвигом стало создание целой системы укреплений и сторож богатырских против набегов тех самых печенегов, от коих он, конечно же, не прятался в Киеве, так как врага сдерживали передовые рубежи.

Показать такого человека вполне по силам для квалифицированного кинематографиста. Но, видимо, весь пар ушёл в постановку каскадёрских сцен и спецэффектов, каковые, впрочем, всё равно получились убогими, да и не имеют смысла без качественного сценария, внятной национальной и эстетической идеи.

На деле красивых кадров в фильме – ровно на ту краткую нарезку для трейлера, которая создала у зрителей (включая меня) изрядно завышенные ожидания. А там, где «красивости» появляются, они оказываются невпопад, как со шлемами-личинами и полумасками и сложными доспехами вместо кольчуг – всего этого на Руси в эпоху Владимира не было. А главное, от начала и до конца фильма тебя так и не оставляет мучительный вопрос: «При чём же тут, всё-таки, викинги?».

Что не так с «Викингом»

Дискуссия вокруг фильма «Викинг» развивалась по очень странной траектории. Создатели объявили его чуть ли не величайшей кинолентой в истории российского кинематографа. Кинокритики встретили то сдержанными похвалами, то убийственными насмешками, в зависимости от широты познаний в истории и степени близости к руководству Первого канала. Публика, даже если и плюется, то идёт, и лента может похвастаться отличными финансовыми показателями, апеллируя к которым можно сказать, что «победителей не судят», каковой факт, конечно, исторической образованности и вкусу нашего зрителя чести не делает.

Казалось, на этом шумном публичном успехе можно успокоиться. Вместо этого создатели фильма и руководство канала предприняли совершенно безнадежную попытку доказать, что «Викинг» – исторический фильм, что его сценаристом был едва ли не лично Нестор-летописец, что никакой клеветы и принижения русской истории он не содержит.

С особым остервенением набросились на автора этих строк, первым написавшего острокритическую рецензию на этот «шедевр». Режиссёр фильма господин Кравчук в интервью кричит об отсутствии у меня исторического образования и моём невежестве и распространяет прямую ложь, что меня приглашали на «дискуссию с историками-специалистами у Гордона», а я «струсил и отказался». Дело дошло до того, что и в одной из программ Первого канала было громогласно заявлено на всю страну: «Мы Холмогорова звали в студию, но он придти отказался».

Видимо, мой отзыв и впрямь составляет для создателей фильма некоторую проблему, хотя он был весьма краток и касался скорее оценки этого фильма как художественного произведения и идеологического манифеста. За прошедшие три недели авторы ухудшили своё положение: они, заручившись фальшивыми справками от историков, объявили свою поделку точным историческим документом, а в сценаристы записали самого Нестора-летописца.