Кишкодавка

Двое несчастных, вдруг до пронзительности ощутили себя изгоями, виноватыми без вины. Снабженные китайской лапшой и ничем более (охрана, проявляя милость, иногда бросала им пачечки майонеза) они ждали нового результата тестирования – по вторичному и третичному заборам крови из их тел для глубоких исследований в лаборатории.

В период ожидания лабораторного ответа, санитарный врач завода вкрадчиво вел с безнадежно больными щекотливые сепаратные переговоры. Уговорами отделял их частное несчастное прошлое от общего перспективного и светлого заводского завтра, которое не стоило портить. Он легко и радостно находил в нём и больным место тоже. При определенных обстоятельствах. Им нужно было лишь сделать решающий выбор. Между правдивым и правильным. И тогда счастье не минет! (Ударение на первую гласную! не путать с фр. minette; «ласковая кошечка» хоть и приятна сама по себе, но в данной ситуации не уместна, тем более в этом случае отрицательная частица «не» ставит два не противоречащих одно другому слова в неоправданную оппозицию).

Врач улещал. Обещал. Поглаживал по спинам рукой в резиновой перчатке, выдыхая через маску:

– Оплатим и этот карантин. И тот – общий. Все у вас будет. Заживете, как никогда. В довольстве и славе. А пока скажите лишь, что сидели в палатах изолированно. По два человека. Вы двое – как раз вместе. Никого не видели. Кормили вас через дверь. Засовывали вам всё в щель.

Больные, чувствуя, что им продолжают засовывать в щель, смущенно мялись. Маялись. Большие посулы никак не могли перевесить маленькую правду, заставить сменить ее на безвредную непринципиальную ложь. На пустячок.

Упёрся пустячок, раскорячился.

– Ну? – Не понимал врач непонимающих своего счастья и материальной выгоды ковидников. – Чего вы? Ведь больше никто не заболел. Какая разница – в щель вам совали или не в щель? Что вы теряете? Лично – вы?.. Вот вас там спросят: как было дело? А вы возьми да и скажи: а так и было. Как положено. Сидели изолированные. Не общались. Все в масках. Лиц ничьих не помним. Ничего другого не знаем. Контактов не было. Никаких. И всё! Ну?..

Страшно было думать, что где-то – Там – спросят. Перекрестно. Что начнут испытывать их веру в карантин…

И кто знает, что они – Там – еще придумают? Что сделают с ними? Лучше уж… Лучше следовать советам знающего человека. Не путаться.

Продавать совесть стыдно. А вот уступить из страха… как-то полегче.

С другой стороны…

Врач, видя, что нерешительные ковидники, если им не помочь, так и будут сидеть мычать, хлопнул по столу большой ладошкой и строго сказал:

– Ну, вот и хорошо. Договорились. Молодцы. – И проник в души их: – Это всем нужно и важно. А то возьмут да потянут людей с завода. На проверку. Вам за это никто спасибо не скажет.

Хотел еще добавить, что и им, ответственным работникам завода, жигало на радость тем же врагам (допустим – королеве Елизавете) вставят, но смолчал, сообразив, что этот довод второстепенен и для рыбообработчиков не весом. Их это жигало не касается. И даже радует в силу межклассового антагонизма. Другое дело – невинные товарищи.

И они пошли на святое дело – товарищей выручать! В нужный момент, в нужном месте, тем, кому нужно, сознались, что сидели строго по двое. В масках. Никого не видели. Ничего не помнят. Ели и спали. О плохом не думали, и вот оно!

Пришедший через десять дней результат вторичного теста с кровью оказался отрицательным. Третичный – тоже. Нет болезни. Зря оторвали, отщипнули от трудового коллектива!

Один из охранников, готовясь сдать пост и идти спать, сказал без всякой надобности, сладко зевая:

– Спецально, поди, градусники понатерли, чтоб не работать.

И открыл дверь пошире. Хватит кормить через щель тунеядцев.

Симулянтов отправили на Маложопинский завод. Обещанных денег не заплатили. Санитарный врач перестал их узнавать. Избегал. Или просто не здоровался.

Да, собственно… Ну, сказал бы он им «здравствуйте»? И что? Что толку – здоровым желать здоровья? Пусть себе идут – трудятся. Для того и ехали на край света.

Маложопинский завод встретил отщепенцев тяжелым ручным трудом. Из автоматизации лишь – точило и еще что-то железное, отключенное в прошлом году.

…

Вдоль реки, омывающей тундру и морскую косу одновременно – по разным своим берегам – стояли разномастные рыбные заводы и артели. Мнооого их там стояло и стоит!.. С незапамятных времен и доныне. И при коммунистах. И до них тоже здесь рыбу ловили. Может, еще дикие племена.

Коммунисты давали план и старались. Но мало. После них стали процеживать реку и прибрежные района моря с особым тщанием, ибо пошёл счет на личные рубли и наличные доллары.

Говорили, что когда-то здесь была тюрьма или монастырь, при котором попы промышляли, вторя столпам веры – рыболовам, тому же Андрею. И потому реку назвали Поповка, а заводы Малопопский, Среднепопский и Маложопинский. То есть, конечно же, Малопопский. Но недоброжелатели с Материка, на котором их прижала жизнь (или просто нечего было жрать, и они завербовались для работы на заводы дальневосточья), злые и ленивые насмешники, вместо того чтобы благоговеть, взяли и запустили неблаговидное поименование. Естественно, оно не было отраженно топографически. Да и было ли все так с топонимической точки зрения? Так ли складывались громкие звуки? Едва ли! Враньё. Никаких попов в прошлом, видать, здесь не было. Станут попы ловить рыбу!.. И заводы назывались как-то иначе. А просто из вредности так их повеличали всякие либерально-большевистские брызжущие собственным ядом гады, которым всё и всегда не нравится. Может, жиды. Может, укрофашисты. Это бывает в жизни.

Ни на одной карте вы не найдете Большежопинска, и лишь посетив те места, можете прийти к такому словообразованию самостоятельно. А как еще назвать эту точку скопления вольных и невольных рыбообработчиков и примыкающего к ним исчезающего населения разрушенных поселков, прячущихся от грозных холодных штормов за баррикадами из бетонных обломков зданий Домов культуры и живописными нагромождениями колоритно-ржавых погибших от времени кораблей?

Охватив честным оком могучую жизнь и суровое пространство, вы поймете это. Сами собой губы сойдутся в слово. И оно слетит с них. И поднимется к белым чайкам, непрерывно орущим и гадящим на все подряд. А как им не гадить, если они целыми днями жрут? Огромными пятнами, как тополиный пух – лужи, украшают они море в месте сброса «обмывков» завода, полных сочными остатками рыбьих кишок.

Сами кишки и рыбная мелочь (при перегрузке их опять-таки воруют чайки с последующим гадким результатом!) поступают на туковый завод. Рыбью муку охотно (как и все прочее в РФ!) скупают китайцы. Озолачивают владельцев завода невероятными суммами. Как утверждают знатоки – сумы эти перекрывают все расходы по содержанию завода! Вот они кишки-то!.. Но эти тонкости известны лишь знатокам. Прочие не задумываются о доходах хозяев, размышляя и тревожась лишь о собственных заработках. Хотя и понимают!.. Понимают, кто тут чье мясо съел.

Так вот. Слово Большежопинск с ваших губ слетит непроизвольно и точно в ходе личного опыта соприкосновения с прекрасными местами. С эстетикой социального и инфраструктурного запустения и разорения. Но и вам не дадут править карту! Как не давали другим зорким и чутким. Карты должны быть красивыми. Большежопинскам на них не место. Иначе стыдно будет российским картографам, географам и иным ученым перед зарубежными коллегами. Конфуз невыносимый.

А и зарубежом, кстати, не везде и не всё гладко! Ох, не всё!..

И об этом сказано у нас с потрясающей прямотой немало.

…

Их глаза встретились на кишкодавке. Его глаза горели новым делом выдавливания кишок из минтая. Ее были равнодушны к сизым и синеватым цветным пузырям, лезшим под напором сильных пальцев из вспоротых, обезглавленных рыб.

Радужный мост, переброшенный от его сердца к её и обратно – был иллюзорен и бесполезен. Где могли встретиться они интимно, чтобы он мог запечатлеть поцелуй на её больших чуть вывернутых влекущих губах – своими, обычными? К тому же она благосклонна была лишь к статусным мужчинам – от ножиста (от слова «нож»), красовавшегося на покете (верхней площадке линии) – к сортировщику, зверски мелькавшему руками, эквилибрирующему гибко извивающимися рыбинами – и выше, к начальству, чего он тогда еще не знал.

Любившая ножистов не была ножиста: ноги не самой большой длинны, хотя и соблазнительны в своей округлости, в пухлости попки, обтянутой гладким тонким велюром. В мягкости и податливости своей.

А вот губы… Они были полновесны и влекущи. Как у Анжелины. При этом под напором обстоятельств, напоминали хлопающие выпуклые губы рыбы из мультфильма, где она пронзительно кричала в песне, пуская пузыри: «…Оставайся мальчик с нами, будешь нашим королем!..»

Ножистов, конечно, легко было переплюнуть интеллектом и желтой зеленью глаз, но… где? Где реализовать свое преимущество рядовому рыбообработчику?

Целоваться, осязая мыльную пену на губах, можно было только в душе (ударение на «у»). Ночью. Но ночи на заводе не было. Не было и перегородок и кабин в «санитарном блоке». Ни в мужском, ни в женском. Каждый здесь демонстрировал перед товарищами по цеху всё, что имел.

Цех работал круглосуточно. И круглосуточно мылись все подряд. Еще и с «мэрээсок» (МРС – Малый Рыболовный Сейнер) бессистемно заходили помыться все как один приземистые, плотные, налитые, наполненные солеными ветрами морей рыбаки. Им необходимо было смыть недельный налет морских брызг. Встать под обильно льющуюся пресную воду.

Комнаты всегда набиты жильцами и гостями, приходившими одолжить кофе, обменяться скаченными еще на Большой Земле фильмами или спрятаться от уборки в комнате. Надышать в спёртом помещении и уйти…

Цех – и вовсе не вариант. Круглосуточно здесь обезглавливали и кишкодавили рыб. Ели, мылись и спали попеременно, не зная ни времени года, ни времени суток.

Оставались укромные места на территории завода. Не каждый мог, движимый похотью и любовью, совокупляться в них беззастенчиво, рискуя быть обнаруженным охраной или насмешливыми товарищами по работе. Не столь уж они были укромны.

Сказывалась еще и эстетическая сторона процесса. Первоначальные встречи, знакомства, проходили в зонах потрошения рыб, их особого навязчивого запаха. Но!.. Запах кишок, память об их цветных пленочках на гладких девичьих щеках отпугивали от женщин лишь слабонервных испитых эстетов. Другое дело – общая технологическая отсталость и отсутствие автоматизации производственных процессов. Они вызывали переутомление рыбообработчиков и препятствовали любви.

Никому из руководства до этого не было дела. Секс среди рыбообработчиков не входил в планы администрации. Она этому не способствовала. И как знать, не лила ли тайно бром в компот и подозрительно жидкий и однородный молочно-розоватый кисель из какого-нибудь ароматизированного (конечно же, китайского) порошка!

В армии, по опыту Иоганна Петрова, легкомысленно занявшегося рыбообработкой на Большежопинском заводе, бром не помогал. А здесь в сочетании с изматывающим, непрерывным трудом давал хорошие результаты. Стоны, если и неслись по закуткам завода, то болезненного, несексуального характера.

О, глупцы, не читающие и не чтящие Питирима Сорокина! Не ведающие, что творящие! А ведь подавление полового инстинкта он называл одной из главных причин возникновения революционной ситуации. Никакие там – «верхи не могут, а низы не хотят!»… Отнюдь. Все могут и хотят. Но им не дают. Тут-то и начинается!..

Питирим был не дурак, а наоборот – социолог. Причем, выдающийся. Это вам любой скажет.

Ох, доподавляетесь!

Отзовется вам бааальшой болью ваше равнодушие и нечуткость. Резче простатита.