Доступ

А время и дела служили оправданием редких встреч. Но они же было ярчайшей краской. Ведь то, что обыденно – бесцветно. Редкость даёт глубину и насыщенность. Да и каждому порой хочется погреться у костерка давней дружбы. Вокруг всегда что-то происходит, меняется невпопад, а он будто спрятан; и тлеют в нём всегда те же самые угли – воспоминания.

– Как раз на тост успел! – радостно ворчал Гриша.

– Уважаемая, меню! – повелительно отозвался Орзибек, стремясь по-деловому решить все вопросы комфорта, а уж потом отдыхать.

Меню прибыло тут же. Капканов шутливо подгонял: «Давай, тост стынет!». Орзибек решительно пробегал глазами глянцевые строчки, – Так ребят, что-нибудь будем?

«Не» – послышалось со всех сторон.

– Тогда сет из мяса на пятерых, курицу, овощи, и Хайникен ноль пять. Если можно пиво сразу.

Официантка убежала вприпрыжку. Заказ явился мгновенно. И незамысловатый тост отзвучал вновь.

Последовал звон бокалов и Орзибек расслабленно заговорил: – Еле успел, задержался по встречам, а вы как, парни?

Гриша хлопнул по столу. – Да ничего, помаленьку. Тоже сегодня работал. Опять цены прыгают, ещё и перекуп новый явился! Уже пару гитар из-под носа увёл. Появился тут некий…

Он был самозанятый композитор и музыкант, но главный его доход составляла перепродажа всяческой музыкальной утвари. И предвещая скепсис читателя, отвечу, что занимался он этим с редкой честностью и крайней щепетильностью, имея навык починки сложного оборудования. Да и композитор был не абы какой, не битмейкер, не репер и даже ничего такого. Говорян имел классическую фортепианную выучку. Так что ему было что поведать, но пока он продолжал рассказывать, в углу закричали «Гол!», и Гриша отвлёкся на экран.

Тем временем Капканов перехватил и, сделав свой ход, сообщил фельетон: «в юридической сфере без изменений». Он был конторский юрист, а не писатель, как могло показаться. Глаза его пуще потускнели, пока уста произносили: «Знаешь почему все юристы лысые? Потому что рвут волосы от наших законов». Но тут его увлёк стакан, требовавший чуткого к себе внимания. И дальше, как в групповой терапии вступил Среднявский:

– А я продажи в этом месяце сделал, бухгалтерию отчитал, теперь на чилле.

– Красавец, – улыбнулся Орзибек, одним движением расстегнув пиджак, и повесив его на спинку стула, – Как на новой фирме по бабкам? Запар много?

– Да также плюс минус. Продавцы молодые, но вроде смирные. А я как отвечал за всё, так и отвечаю.

И Среднявский что-то ещё сказал о товарах и брендах, которых не хватает, ведь он был управляющим кальянного магазина. И что-то ещё про новые табаки. Но Музин не слушал, а думал, что бы такого ответить Орзибеку, когда тот спросит. Но тот отчего-то не спросил. Кажется, Бориса Орзибек тоже недолюбливал и прямо не притворялся. Ему хватало притворства на работе.

Тут Олег совершил загнутую странность. Оглядев свой пустой бокал, он некстати ощутил обиду, какая бывает, когда понял, что выпил всё быстрее друзей, и кажется, будто тебя бросили в беде, будто не солидарны, и ещё всякие странности лезут в голову. Тогда случается форсируешь события, подгоняешь. Поэтому он махнул подавальщице, и та кивнула, не подойдя; знала, что пьет постоянник, и на условный сигнал быстро принесла нужный объем. С юридической деловитостью Олег прервал беседу и возгласил:

– Как говорил Платон, алкоголь преумножает то, что уже есть в человеке. Давайте приумножим!

Капканов любил обращаться к словам мудрецов, которых считал великими. И вот его бокал устремился вверх и раздался, будто звон хрусталя. А дальше такое началось.

Как я говорил, старые друзья живут воспоминаниями, но костёр этот нужно ещё разжечь. А потому со всех сторон налетели реплики:

«А помните, как Гриша блевал?»

«У меня до сих пор звук в ушах стоит!»

«А как Олег в туалете закрылся?»

«А как Орзибек к девчонке ездил и…»

И тут взволновалось море юношества, какое есть у тех, кто долгое время был связан канатом студенческой жизни. Бытовые истории смешивались с глубоко личными, трагедии перетекали в комедии и обратно. Музин уже не слушал, ибо выучил все истории за год, и знал, что если товарищи соберутся вновь, то им непременно нужно подбросить в костёр дровишек и подождать, пока разгорится. Будто бы каждый раз в чём-то нужно убеждаться человеку, чтобы вновь назвать кого-то другом и перейти к откровенности.

И если бы не явилась закуска, по традиции щедро оплаченная Орзибеком, Борису не нашлось бы занятий. Он, конечно, делал вид, что ему интересно, но пока друзья хохотали, больше смотрел в тарелку.

Близился конец ностальгии, признаком было то, как Капканов, оглядывая друзей, резюмировал какую-то длинную историю: «Всегда уважал Гришу за то, что не пошел дальше по вышке! Получил диплом, понял, что не для него, и нашел свой путь! Начал инструменты чинить, сам всему научился! Не побоялся играть и был ближе к музыке. А я что? Ещё два года потратил, потом в науку, потом в кантору – нигде не интересно. Всё эти бумажки!

– Ну не только ты дальше пошёл, – прошипел Среднявский, – мне вот тоже этот менеджмент не сильно помог, хотя бухучёт…

Так постепенно они подобрались к настоящему. И через что-то, такое отвлеченное вышли вдруг на то, что пиво совершенно закончилось. Сообразили большой заказ, и Гриша угостил Музина, как это уже не раз бывало, выразив ему своё почтение. Польщенный художник принял скромный кубок, а Гриша вопросил его о творческих планах и новых работах.

Друзья как бы вернулись к художнику, а тот, глотнув для храбрости, пошёл по заученному: – Я чудно устроился, отверг все мысли и нырнул в nihil. – Музин иногда ввертывал латынь. – Приятно работать в своём темпе, когда уже достиг собственных целей, и не душат желание славы и прочие шалости.

Из колонок полилась слабая современная музыка, а в желтом воздухе повисло молчание. Все за столом с интересом внимали.

– Пишу теперь осмысленнее, – продолжал художник, запнувшись, – да и преподавание на некоторые мысли, знаете ли, наталкивает.

– Когда учишь других, сам учишься многому, цитата… – встрял Капканов.

– Истина пророческая, – подтвердил Музин, – Но вот ко мне сумасбродная идейка сегодня подлезла. Вы же помните мою картину самую известную. – все подтвердили, – так я хочу её изучить, рассмотреть исходный стиль и к началам, так сказать, сойти. – Он говорил, стараясь сделать вид, что можно и без этого, что, мол, это и не важно совсем, а как бы просто полюбуйтесь, – я конечно мастерство отточил, но хочется, знаете, в реальности увидеть краски, которые когда-то нанёс. Хочется картину живьём, понимаете?

«Да, да, дело хорошее» – все согласились.

– Но она до сих пор у этого Бибровича, помните, которому в частную коллекцию. Ладно бы хоть в галереи! А тут. Он же магнат. Я посмотрел в интернете…

– А ты, прям, в оригинале хочешь её достать? – не до конца понимал Среднявский.

– Да, Стас, в оригинале. Фото не передаст глубину, резкость мазков…

Гриша сочувственно закивал и в карих глазах его будто навернулась влага, – Она же твоя, а получается до неё не добраться!

– Не грабить же мне его особняк… – досадовал Борис.

Капканов прищурился по-пиратски, – Ага, одиннадцать друзей Музина!

Смех ненатурально плеснул, а художник смутился. Но Капканов продолжил доброжелательно, – А так на заметку, у тебя право доступа имеется. Так что можно попробовать.

– Как это «доступа»?

– По закону. Есть на картины, так называемые, иные права: доступ и следование. Вот на первый и ссылайся. Может и прокатит.

– Как ссылаться?

– Ну, напиши ему в компанию, найди контакты, есть же выходы, если надо, конечно.

– Да… если надо, – повторил Музин, к ставя перед собой некий вопрос, и одновременно не совсем понимая, что же имеет ввиду этот неудавшийся писака. Разве нельзя нормально объяснить? Разве сложно, думал художник. Но на помощь вновь явился Гриша.

Он только моргнул и, мягко откинувшись на стуле, произнёс: – Точно, Олег, ты же по авторскому праву учился, и даже в науке по этой теме был, да?

На лысине юриста выступила испарина, от которой отражался яркий столб света, а лицо вдруг обвисло, как вчерашний кисель. – Ну да, наука, а на деле херня. Была мысль учёного, они её в закон, потом другой учёный статью, потом на основе этой статьи второй похуже взял да пережевал и другими словами, потом третий переживал. Потом четвёртый. А потом уже я жевал. Человеческая многоножка!

– Конечно, но ты же шаришь в этом, верно? Так подскажи, что Борису делать? – не унимался Гриша, как бы из солидарности с художником.

– Да чё тут делать, реализовывать, вот что! Идёшь к нему и предъявляешь письмо, претензию, чё хочешь, а если он откажет, то в суд. – буднично подытожил Капканов. – А я бы ща мог в магазинах книги автографом подписывать. Вместо всей чепухи этой… юрист… –пьяно и развязно понёсся он по ухабам собственного внутреннего монолога.