Доступ

– По вам видно, что мастер. Глаза у вас вострые и много видят. Меня Фёдор зовут.

– Борис… – «Петрович» хотел добавить художник, но взглянув в открытое лицо водилы, отчего-то не стал.

– Очень рад, так сказать, что везу знаменитость. Не то что это всякое бывает, едут да ну бог с ними, а настоящего человека. Сразу понял! У меня жена очень живопись любит, и я как-то уважаю.

Музина обычно утомляли таксисты. Но теперь было по-другому. Он отвлекал его от предстоящего. От тягостных предчувствий неудачи. От абстрактных ожиданий. От воспоминаний, томлений и теорий. Словом, от себя самого.

И потому художник благодушно отвечал.

– Да, вы знаете, я уже не так знаменит. Но вы угадали, был когда-то. И с Березовским руку жал, и Ходорковский Ельцину мои картины хвалил.

Добавил он известных всем фамилий, «слегка» приукрашивая, а слушатель, хорошо помнящий всех этих воротил по выпускам новостей только охнул: – Вот да! А я баранку всю жизнь вертел и грех жаловаться.

– Мы покупаем себе славу юностью! – заметил Борис, глядя в окно, – А что теперь эта слава? Пять лет прошло, а я уж никому не нужен. Десять лет – препод в замшелом колледже. Говорят, великие художники прославляются посмертно. В этом-то и есть свой замысел. Ведь художника не должно ничего отвлекать. Моя беда в том, что я прославился при жизни.

Фёдор быстро крутанул руль и спросил: – Так вы сейчас не в той поре. Но были же в высшем так сказать свете?

– Бывал, да только кажется будто стоял рядом да из чужих бокалов допивал.

– А я вот не бывал, – просто ответил Фёдор, – дальнобоил по молодости, а сейчас вон кредит выплатил, машинку взял и в такс. Дома надо быть, детей воспитывать, – и мягкая отцовская улыбка пробежала по его выбритому лицу.

– Действительно, на простых людях вроде нас и держится мир, – согласился Музин, – я вот учу молодёжь, в университете искусств преподаю, – опять слегка приукрасил художник, – но зарплата не ахти. А вам, Фёдор, хватает?

– Звёзд с неба не падает. Иногда ремонтом прирабатываю, чиню что, ща сайты есть, знаете, там Профи…

– Конечно, я же художник. Портреты на заказ, юбилеи, пейзажи. И шизиков многовато!

Оба рассмеялись, вспомнив каждый по случаю из практики.

– На вот, погляди, – и Борис залихватски передал свой телефон с той самой «лучшей» картиной своей.

Таксист по опыту мог не следить дорогу. И взяв телефон, долго рассматривал.

– Ох, как вы это так краской. Как ваша фамилия? Музин? Жене скажу. Вот да. А в жизни-то она ещё лучше, картина?

– Ручаюсь! Поэтому и еду. Мне, Фёдор, нужно за вдохновением вернуться. Продали картину давно одному очень богатому, а сейчас, стыдно сказать, я подзабыл, поистратил, вспомнить без полотна никак. В живую надо, вот и еду.

– Бывает же! И за просто так к богатею проведут?

– Знакомый юрист подсказал, что есть у всех художников право доступа. А значит, и я могу посмотреть на своё творение.

– А можно вас спросить, за что вы полюбили писать?

– Фёдор, от творчества такая ясность. Будто знаешь чего хочешь, будто всегда знал.

Уже навигатор показывал половину пути и Музину вдруг стало жаль. Радушный оказался таксист. И сам не зная отчего, Борис продолжил откровенно, – Но самолюбие страдает. Прославился при жизни, потом растерял. И сейчас лишний вроде: все мне доказывают, будто не особенный я, будто такой же как они. Даже незнакомцы инстинктом чувствуют.

На дороге кто-то подрезал авто и Фёдор закусил губу, – Нормально! – как рявкнул он, – Мы люди все самовлюбчивые. Что на дороге, что в жизни. А как себе признаться, что вот он гений, живёт с тобой в одном городе, в одном доме или даже подъезде? Что он великий, а ты нет. Так все и тужатся, умаляют или не замечают. А как помрёт, так спохватятся. Нет больше! И не будет ни песен, ни картин. И тут уже без обмотки – оценят. Тут уже памятники, таблички. А картина у вас и впрямь хорошая. Труд виден и время.

Речами своими таксист нисколько не лукавил, смотря прямо на шоссе, и даже больше, будто бы сам с собой разговаривал в некоей медитации. А Музина слово «гений» привело в полный восторг. Настолько, что художник начал ни с того ни с сего жаловаться: «Да и так повторяют завистники, мол, художник я на одну картину. А дальше выдохся, а дальше и нет меня! Так здесь я, вот он!»

Бывает постороннему проще раскрыть душу. И этот посторонний молчал и слушал. Ничего он о себе не расскажет. Жизнь часто мяла его. Но всё же не смяла. Так же прямо, как и на всех своих пассажиров, Фёдор посмотрел на Бориса в зеркало и сказал:

– Вот мне песня нравится «На заре». Знаете, Альянс пел? И все говорят, мол, всего один хит у них. Но зато какая, а? Им лишь бы уколоть. Лучше много понемногу, чем одну и сразу? Враки. Сами не могут! Можно включу? Вам понравится.

Всё-таки это был «Бизнескласс» и водитель здесь спрашивал разрешения, а не втыкал, что на душу попало. Борис благодушно кивнул, и из добротных динамиков раздалась красочная композиция.

И под строчку «Райский мёд, небеса» они въехали в элитный чудный район с английскими газонами и всякими ландшафтными изысками. Петляя меж огромных участков помещичьего типа, наконец, навигатор вывел их к четырехметровому кованому забору, и длинной дороге, уходящей к поместью конусообразному.

Чёрные автоматические ворота с гербом в виде свитка пергамента и на нем огромнейшей прописью буквой «Б». По ту сторону верески, раскидистые буки, словом, зелень идеальная, и ромбовидный дом в припадке созданный архитектором кокаинистом. Как хотите, так и представляйте, читатель, важно, что рядом была двухкомнатная будка с тонированными зеркальными окнами. Туда-то по съезду мягко ступил Мерседес прямиком к обочине, по которой рассажены были экзотические древа. Чувствовалось, как охрана в будочке приосанилась, и из динамика прозвучало: «Добрый день, как вас представить?».

Фёдор припустил окно и твёрдым голосом ответил: «Столичный художник Борис Музин, приехал к хозяину на личную встречу».

Сначала вроде замолчали и с почтением отвечали: «По вопросу? Вам назначено?».

Тут уж Музин подсказал Фёдору: «право доступа на картину реализовать».

«Какую картину?» – отвечали.

«Картину Музина Бориса Петровича»

«А доступ причём?»

Выходила бессмыслица.

Художник дрожал как носок на бельевой веревке. Страх неудачи душил его. И ясно вдруг понял, что не будет ему жизни, если сейчас спасует и от затеи откажется. Лицо у него стало строго-серьезным. И с наслаждением достал он из внутреннего кармана футлярчик. Открыл. Глянулся. Да водрузил на тонкую переносицу фантазийное пенсне в белой позолоте. Глянулся опять. Кто ж ему такому откажет! Известный мастер и в наше-то время в пенсне, и с треногой. Это козыри полетели.

Борис опустил окно, чтобы его можно было разглядеть, и разразился пафосным монологом, который сам едва понял и тут-же забыл. Смысл был в том, что с Эдуардом Валентиновичем они старинные знакомые. И картина у него. А значит…словом, пропускайте ироды.

Фёдору не понравилось пенсне – уж больно вычурно. И следующий заказ ему уже кидали, но таксист не завершал поездки и ждал, пока Музин закончит.

Ответ же из динамика был прост: Хозяина сейчас нет, и пускать не велено.

Борис так побелел и закусил губы, что уже ничего не мог выдавить. Фёдор дальнейшие переговоры опять взял на себя, и расспрашивал, а можно ли передать, или остаться, или звонить, хоть что-то. Охранник, очевидно узнав, что это не гость, стал отвечать грубенько сквозь зубы. Борис продышал и вновь начал уговоры. А в приложении таксиста грянулся новый заказ ещё дороже прежнего. И уже с тяжелым сердцем Фёдор отказывался, видя, что всё это никуда не движется. Но что-то в этом человечке тянуло ему помочь.

Фёдор сорвался, вышел из машины и стал играть роль раздосадованного шофёра богача. Что-то по-мужицки задабривал охранника, мол, ты ж понимаешь, мой шеф твоего шефа… но тщетно. А Музин и сам за ним выбежал и ходил взад-вперед. И говорил, что будет жаловаться. Что угроза суда. Что скандал будет. Хоть это и смотрелось жалковато.

Время тикало, и охрана начала нервничать, требуя проезд не загораживать. Музин только плечами жал. А уж третий заказ прилетел Фёдору, и он с тоской посмотрел на свою машину.

– Борис, – молвил он тягуче, – поездка закончилась, а тут нам видимо мало светит. Давайте я вас обратно довезу.

Художник задумался, почти шея его кивнула, но горло неожиданно прохрипело: «Нет, мне надо к ней».

Тогда Фёдор жалостливо добавил: – Мне заказы делать. Деньги в семью, понимаете? Пора мне, если не едем…

–Конечно, я здесь как-нибудь сам, – с тоской смотрел художник, лишаясь своего главного козыря в виде машины представительского класса.

– Вы меня извините, но уже пора. Правда. Если бы не работа. Давайте довезу бесплатно! Нет… тогда удачи вам, Борис.