Дуновение бога

– Программа может дать сбой. Чем точнее вы все вспомните, тем точнее будет воскрешение.

– Я могу взять время, чтобы собрать данные?

– Конечно. Только время у вас ограничено. Один месяц.

– Этого достаточно.

Он знал, что на другой день ее прах забрали из могилы и поместили в специальную зону. Вскоре ему должны были прислать туда приглашение.

Зоны, где реализовывались программы воскрешения, находились на противоположных концах города, были обнесены высоким забором; сверху их накрывал стеклянный купол, который то открывался, то закрывался, но что происходило внутри, никто не знал.

Задача была сложной, ведь ему нужно было узнать о ней все. Чем больше и полнее будут эти сведения, тем больше вероятность, что ее воскресят в точности такой, какой она была при жизни.

Он вспомнил, что она любила абрикосовое варенье без косточек, родниковую воду, из цветов – дикие васильки, любила длинные струящиеся платья, пешие прогулки, самозабвенные беседы, любила напевать, когда о чем-то думала или мечтала, и хмурилась, когда слышала банальности. У нее был высокий звонкий голос, в минуты волнения она говорила быстро, чуть задыхаясь.

С юности она любила Александра Грина, особенно его «Бегущую по волнам». Она утверждала, что Фрези Грант – это София Владимира Соловьева, Вечная Женственность, которая повторила путь Христа – хождение по водам, являясь тем, кто разуверился в любви.

Сухие справки, выписка из домовой книги – для него звучали как музыка. Музыка его воспоминаний. Он даже нашел на форуме собачников снимки ее йоркширского терьера Дуси. На одной фотографии песик выглядел так, словно у него только что отобрали сахарную косточку, на другой – йорк был весел и забавен и посматривал на всех с чувством явного превосходства.

Он старался вспомнить любую деталь, любой пустяк, малейшую тень былого…

Он пришел к дому, в котором она жила, ходил и гладил руками уцелевшие стены, словно хотел воскресить тепло ее рук, звук голоса, аромат волос, запахи еды, которую она готовила. Мужчина вдруг подумал, что в этом есть великое таинство неуничтожимости всего сущего. Эти стены знали, видели ее, значит, остались какие-то мельчайшие частицы, атомы, сохранившие память о ней, о ее телесности. Нет мира чисто духового или чисто материального, есть мир явленный и мир невидимый, но пройдет время, и границы между ними сотрутся.

и вот настал момент, когда ему выписали пропуск в специальную зону.

С волнением он шагнул за ворота и направился к означенному в пропуске месту. Ее прах находился в стеклянной ладье, дно которой уходило под землю, ему же была видна только верхняя часть – земля, на которой росли травы под стеклянным куполом, который, как ему объяснили, тоже открывался и закрывался, как и большой купол над всей этой территорией. Его поразил цвет трав – золотисто-зеленый; по ним перекатывались капли тяжелой росы, они скользили, сливались друг с другом, образуя причудливые узоры. Ему рассказали, что эти травы будут расти медленно, так как они проделывали титаническую работу по извлечению праха из земли. Внутри них происходило непостижимое таинственное зарождение нового: тревожилось забытое и призывалось к жизни уже давно истлевшее. Возрожденная ткань радостно трепетала, сбросив оковы старой высохшей оболочки.

Он приходил сюда каждый вечер и с тихим ликованием наблюдал, как растут травы, принимая очертания тела и повторяя его изгибы. Ходили слухи, что первые опыты были неудачными, о них запретили даже говорить, чтобы не возбуждать ненужные кривотолки.

Он страстно хотел, чтобы все завершилось благополучно, и женщина, с которой у него случился мимолетный роман, – воскресла в том обличье, в каком он ее знал. Он вдруг подумал, что ему дается восхитительная возможность прожить ту жизнь, какую ему так не довелось обрести раньше.

Травы меняли свой цвет от темно-зеленого до желтого. Его предупредили, что травы непременно пожелтеют. Когда тело приобретет окончательные очертания, оно станет как осеннее дерево – легкое, высохшее, а потом соединившиеся частицы начнут наливаться жизнью. Кровью. Травы будут темнеть, рдеть. Тело станет не мертвым, но живым… «И знаю о таком человеке, –  только не знаю – в теле, или вне тела: Бог знает», – вспомнились ему слова апостола Павла. Но он верил, что будет – в теле. Он любил приходить сюда на закате, и почему-то хотелось думать, что воскрешение будет тоже на закате.

И вот настал этот волнующий момент. Они стояли все пятеро. Он, Главный Хранитель, Неизвестный, Секретарь и Номер первый. Женщина лежала в ладье как живая, и он смотрел на нее не отрываясь.

– Она еще не набрала полную силу, так как вы ее знали недостаточно хорошо, – сказал Главный Хранитель.

– Я ее знал и любил и этого достаточно. Любовь не имеет протяженности. Какая разница, сколько она длится: одно мгновение или всю жизнь. Ее вспышка ярче тысячи солнц.

– Да вы философ, – хмыкнул Номер первый.

Он стоял и смотрел на нее. Она словно силилась встать – и не могла. По ее телу пробегали волны, меняющие цвет. От нежно-золотистого до темно-бордового, почти черного.

– Бывает так, что воскрешения не происходит, – услышал он сзади. – Все готово к новой жизни, но человек остается недвижим. Эксперимент не удался, не хватило последнего акта.

– Какого?

– Дуновения бога, – кратко ответил Главный Хранитель.

– А что будет, если… Если… – с трудом подбирал он слова, – все останется, как есть?

– Ее прах снова смешается с землей. Только второй попытки придется ждать очень долго. У нас очередь. – Поднял вверх палец Номер первый. – Список. Уважаемые люди.

Тут его взяла такая тоска, что он может ее никогда не увидеть, что мужчина быстрым шагом, несмотря на предостерегающие крики за спиной, подошел к стеклянной ладье и с силой ударился об нее всем телом. Осколки впились в него, но он даже ничего не почувствовал.

– Это очень опасно, – донеслось до мужчины. – Вы можете не знать всех последствий.

Глаза женщины были закрыты. Он увидел на ее лице мельчайшие осколки стекла и наклонился ближе. Он дохнул на женщину, сдувая их, а потом прильнул поцелуем к ее губам. В этом поцелуе была вся его страсть и вся его надежда. Прошлое, настоящее и будущее. Он возвращал, дарил ей ее же собственную жизнь, в которой было абрикосовое варенье без косточек, дикие васильки, горячие споры, сын-подросток, строгая мама, похожая на вечную учительницу, смешная собака Дуся и та самая их несостоявшаяся поездка на море.

Наконец, он выпрямился. Женщина открыла глаза. Он был готов пасть на землю, целовать ее, плакать и молиться одновременно. Это было настоящим чудом! Она вернулась к нему из земли и праха!

Взгляд женщины был задумчивым; она смотрела не на него, а как бы сквозь… И тут он понял страшное: она его не узнала. Он был для нее чужим человеком.

Чуть ли не бегом вернулся он к тем четверым, стоявшим поодаль. Сейчас их одежды были темно-синими, как вечернее небо.

– Что случилось?

Главный Хранитель смотрел на него с легкой печалью.

– Программа дала сбой. Произошла ошибка в несколько лет. До вашей встречи остается еще три года.

Его пронзила такая боль, что он чуть застонал.

– Время многое меняет, – загадочно сказал Неизвестный. – А надежда – здесь лучшее подспорье.

При этом его одежды сверкнули такой белизной, что стало больно глазам.

Дальнейшее он помнил плохо… Его раны обработали, но предупредили, что они могут болеть еще некоторое время. Как долго, сказать никто не может. Но главное – она была в этом мире. Она воскресла…

Все будет так, все повторится снова… Та круговерть немеркнущей любви… – звучали в нем слова старой песенки.

Она поселилась в его доме. На втором этаже. В башенке. Это было странное совместное сосуществование. Каждое утро она спускалась на первый этаж, и они завтракали почти в полном молчании. Первое время он пытался ее разговорить, но она лишь молчала и улыбалась. Его слова не находили в ней никакого отклика, оказывались наглухо запечатанной информацией, не подлежащей распаковке. Имена, беседы о философии, литературе, богословии, которые когда-то так занимали их, теперь были для нее пустым звуком, не вызывающим в памяти никаких ассоциаций.

Позавтракав, она спускалась к реке, садилась на скамейку и смотрела на воду – так она могла сидеть часами; что в это время творилось в ее голове, о чем она размышляла – он не знал. После обеда она спала, а он в это время думал о ней – такой близкой и одновременно далекой. Вечером они вместе сидели на балконе и смотрели на вечернюю воду. Он чувствовал ее отчужденность, замкнутость в себе и все же старался как бы невзначай дотронуться до ее рук, волос. Эти прикосновения были легки и мимолетны, но доставляли ему тихую радость, смешанную с чувством безнадежности.

Так текли дни и ночи… С некоторых пор он стал ощущал в себе пугающие изменения: походка стала не такой легкой, на лбу появились морщины, а при быстрой ходьбе мужчина начинал задыхаться. К тому же пару раз больно кольнуло в правом боку. Он обратился в службу по делам здоровья и бессмертия и узнал там неутешительную новость.

– Осколки, которые поранили вас, нанесли вашему организму непоправимый урон. В нем был запущен механизм старения. Вы свернули с вектора вечности и теперь…

– Я встал на путь дряхления… – сказал он, опустив голову.

– Воскрешение вашей знакомой вы купили ценой собственного бессмертия. Но пройдет время и, возможно, ваша возлюбленная поделится с вами частью своего бессмертия. Так будет совершаться круговорот вечности в природе: бессмертные станут воскрешать смертных.

Он возвращался домой, не испытывая сожаления или досады. Если бы все повернуть вспять, он поступил бы точно также, ничего не изменив. День был пасмурным, небо заволокло тучами, обещали дождь.

На пороге дома стояла она и протягивала к нему руки. Женщина была необычайно оживлена. А глаза сверкали странным блеском.

– Мне снился сон, – сказала она, слегка задыхаясь. Ее голос взлетел, обрел звонкость и веселость. – Я вспомнила все. Библиотеку. Тебя. Как мы беседовали, гуляли, спорили. О Достоевском и Федорове, Блоке и Бальмонте, Платоне и Августине Блаженном, Тютчеве и Гумилеве. А Пушкина я любила всегда. С момента рождения и даже раньше. Я вспомнила, что у нас был роман и мы собрались поехать на море – отдыхать. Но что-то случилось. Я не могла вспомнить что. В голове возникло какое-то черное пятно.